Політв’язень Афанасьєв: Нескінченне почуття провини перед невинними буде мене переслідувати

Звільнений з російської в'язниці Геннадій Афанасьєв, який звинувачувався в підготовці терактів у складі «групи Олега Сенцова», розповів Hromadske про те, що він насправді робив у Криму до арешту, про те, як наважився відмовитись від свідчень, які дав проти Олега Сенцова і Олександра Кольченка, і про те, як його катували в застінках російських в’язниць.

Інтерв’ю публікується мовою оригіналу.

Жизнь до тюрьмы: Майдан и крымские митинги

Долгий период времени я вел совершенно спокойный, мирный образ жизни. 16 февраля 2014 года я оказался в Киеве, посмотрел, что происходит на Майдане.

Увидел сотни фотоснимков, где сотрудники «Беркута» забивали людей насмерть, закидывали коктейлями Молотова обыкновенное население. Я понял, что все средства массовой информации уже глубоко проникли в Крым, что они действительно отравляли людей, обманывали. Когда я вернулся домой, началось перерождение моего самосознания.

Когда я увидел девушку-медика, которой выстрелили в шею на Майдане, решил, что больше не могу оставаться дома и буду выходить в Симферополе на улицу, пусть даже один.

Я был на нескольких митингах. В Крыму люди выражали протест мирным словом, они требовали от местной власти в течении десяти суток сложить полномочия и провести законные перевыборы.

Памятник Ленину у нас никто не рушил, и люди обратились с мирным призывом к властям убрать его, разместить в музее, где угодно, мы же не вандалы. Следующий митинг (26 февраля – Hromadske) был уже под Верховным Советом Крыма.

Афанасьев на митинге в Крыму

Там мы хотели напомнить: ребята, вы ничего не делаете, мы же по-доброму к вам, очнитесь! Не надо никакой крови, мы не хотим разрушений, мы же разумные люди.

Но в оцеплении уже стояли кубанские казаки и здоровые парни, которые кричали оскорбления в основном в отношении крымских татар. Они провоцировали на жестокость.

С другой стороны было три кольца оцепления из молодых ребят, крымских татар и украинцев, которые не давали горячим головам броситься на этих провокаторов, и никого в итоге не побили. Очевидно, что люди шли с добрыми намерениями, заботясь о собственном государстве и доме.

Но решить все мирным путем не получилось: через несколько дней я проснулся, а мой родной Крым, Симферополь был захвачен оккупантами.

На каждой улице стояли солдаты с автоматами, пулемётчики. Кубанские казаки чувствовали себя как дома. Появились непонятно откуда ополченцы, которые до прибытия людей с оружием не выходили на улицу и не кричали про Россию ничего.

Только когда им дали оружие, они осмелели, озверели и стали бить людей за то, что они хотели жить как жили вместе в единой свободной стране – Украине. Я понял, что надо что-то делать.

Нашёл людей, которые умеют оказывать медицинскую помощь, нашел машину скорой помощи и машины от простых граждан. Мы стали проводить курс оказания первой медицинской помощи для всех желающих в Крыму.

И стало происходить невероятное: активизировались не только крымские татары, но и украинцы, которые раньше были пассивны.

Наши храбрые женщины со своими детьми не боясь выходили под оцепление военных частей, стояли с плакатами и говорили, что нам нужен мир, а не война. Я помню, как одна девушка подняла плакат «Путин, уходи!» — и ее за это избил кубанский казак.

Фото hromadske.ua

На 8 марта под памятником Тараса Шевченко в Симферополе собралось около десяти тысяч украинцев (за іншими оцінками вийшло не більше тисячі людей – Hromadske). Мы шли по городу среди солдат, казаков, оголтелых вооруженных «ополченцев», шли мы с украинской символикой и пели украинские песни.

Именно тогда я и многие из нас поняли, что такое быть гражданином, украинцем, что для нас значит этот флаг, этот герб и это государство.

Мы поняли, что такое родина. Мы боролись и не боялись.

После референдума, к сожалению, многие уехали из Крыма, потому что им надо было спасать собственные семьи. А что делать, когда кругом оккупанты?

Они уже могли на своих, этих российских, законных основаниях, творить то, что им заблагорассудиться. Но я не мог уехать, я остался потому, что вступил в эту борьбу. Мне нужно было помогать тем, кто на меня опирался. Поэтому, думаю, меня и арестовали. Я стал неугоден.

Арест и пытки

9 мая я сделал портрет своего прадедушки и вместе с колонной на параде Победы шел по главной улице к Вечному огню, который, мне инкриминируют... инкриминировали (улыбается), будто я его хотел взорвать.

Меня задержали на том параде и не нашли никаких бомб. С разных сторон напали люди в гражданской одежде. Запомнил их камуфлированные автоматы и то, что все снималось на камеру.

Напали, повалили на землю, побили, одели наручники, застегнули за спиной, надели на голову мешок, кинули на сиденье и сели сверху на меня.

Фото Ernest Mezak

Пропуская все эти обыски и избиения, которые были по дороге, 10 дней никто не мог меня найти, и никто, как я думал ближайшие полтора года, мною не интересовался. А спустя 10 дней допросов и пыток меня привезли в здание ФСБ в Симферополе, где присутствовали московские следователи ФСБ и спец-контингент — спецназовцы с Кавказа.

Бывшие сотрудники СБУ также присутствовали, и на данный момент я могу их опознать. Каждого, кто присутствовал при этих пытках и издевательствах. Сначала это было просто битье. Одевали боксерские перчатки на руки и развлекались.

Били «для профилактики» всем, что попадалось под руку. У них был даже меч самурайский. Пугали, веселились.

Говорили: «Ты никому не нужен», «Тебя никто не спасет», «Мы ошибок не допускаем».

Заводили ко мне и других свидетелей по делу, которые смотрели на меня, видели все эти пытки, давали показания и не оставляли мне надежды. Но я не мог дать им никакой нужной информации, был не в курсе событий и тех фамилий, которые они называли.

Фото Ernest Mezak

Следователь сказал, что я скрываю очень многое и скрываю соучастников, которые были со мной при совершении преступления. В этот момент начались настоящие пытки. А все это битье, удушение оказалось лишь забавой.

Один из способов, которые они применяли — противогаз с длинным хоботом.

Хобот перекрывается и воздух не поступает, человек начинает задыхаться. Я задыхался, а когда начинал заваливаться в одну из сторон, они открывали хобот и я вдыхал, и в этот момент мне туда что-то брызгали.

После этого хобот поднимали наверх, у меня начиналась рвота — и я захлебывался рвотой. Потом снимали противогаз, обливали водой и приводили в чувства.

Допросы начались потом. Ты буквальном в предсмертном состоянии постоянно находишься.

С меня снимали штаны, обматывали половые органы мокрой тряпкой, наматывали провод и крутили катушку.

Попеременный ток бил с перерывами, вызывая дичайшие впечатления. После такого два месяца было невозможно ходить. Я до сих пор принимаю много разных препаратов, чтоб восстановить здоровье.

Снимали штаны, раздевали до гола, водили между ягодиц дубинкой, говорили, как ее будут использовать.

Фото Ernest Mezak

Хочу привести цитату человека, она грубая, но пусть люди знают, что они мне сказали: «Мы возьмем паяльник и не будем его подключать в сеть. Мы засунем его в тебя, ты возбудишься и кончишь в штаны. И даже удовольствие получишь. А потом мы распаяем тебя полностью и ты никому в тюрьме не докажешь, когда будешь сидеть свои 20 лет, что ты нормальной ориентации. И это будет с тобой повторяться изо дня в день».

Отказ от показаний и новая жизнь

Это был год и четыре месяца одиночества. Один на один с собой и стенами, мыслями, которые крутятся в голове. Думал о том, что есть мужское и немужское, что есть добро и зло, что есть чувство стыда и чувство веры в Бога.

Фото hromadske.ua

Долго размышлял. У меня не было возможности пообщаться ни с адвокатом, ни с какими-то защитниками, и в один момент я подумал, что на суде будет тот момент, когда я смогу сделать такую неожиданность, чтобы обвинение не было готово. Надеялся, что будет пересмотр дела.

На суде я все-таки признал часть вины для того, чтобы у меня была надежда, что ту вину, которую инкриминируют им, смогу взять на себя. Рассчитывал, что ребят все-таки оправдают.

Перед тем, как ехать на суд, написал своим близким и друзьям, просил прощения за все свои грехи.

Сам себе вынес приговор, что жизни мне не будет за показания, которые я дал.

Если бы не помощь журналистов, адвоката, мировой общественности, я бы, наверное, здесь не сидел живой.

Адвокат через пару дней меня посетил, а я уже был весь в побоях. Свои угрозы они выполнили — я ехал в современный ГУЛАГ, в Республику Коми. Строгие условия содержания, все время в одиночке, в камере, где лед на стенах, холод и голод.

Но я к этому был готов. Это наказание я, может быть, переносил уже с радостью. Потому что бесконечное чувство вины перед двумя невиновными крымчанами будет меня преследовать.

Теперь все что я могу сделать — говорить правду, стыдясь и перебарывая себя, для того, чтобы люди поняли, что такое Россия, и что российская власть делает с нашими гражданами и продолжает делать с теми 29 политзаключенными, которые до сих пор находятся в пыточных Кремля.

Крым

Я был на Днепре, и он был очень-очень спокойный. Только когда прошел катер, я услышал, как волна ударилась об берег, я услышал этот шум. Мне очень не хватает этого моря, этих гор, мне очень не хватает Крыма, моей родины.

Я думаю, каждый крымчанин поймет, что это такое. Но я уверен, пройдет время, и мы все вернемся к себе домой победителями, вернемся в свободную, единую Украину и будем жить в мире, как мы того хотели.

Мы держимся, мы ни про кого не забываем.