Волынская трагедия. Что было на самом деле? Владимир Вятрович об истории, политике, цифрах, мемах и «неудобной» правде

О мемах

10 лет назад именно в студии hromadske Олег Царев озвучил тезис о «волынской резне», которым он, очевидно, хотел ответить на все трудные вопросы, ответы на которые не находил в своем довольно ограниченном советской пропагандой уме. На самом деле этот мем важный и более глубокий, потому что показывает, как в Украине сложную тему польско-украинского недоразумения используют очень грубо, инструментализируют и политизируют антиукраинские силы. Очень печально, что этого не хотят улавливать наши западные соседи. И не видят, как эти их нарративы, рассказывающие, в частности, и о трагических страницах нашей польско-украинской истории, отдаются на использование таким людям как Царев или Колесниченко (это еще один активист того времени).

Для наших западных соседей должно быть определенным предостережением, почему эти их тезисы в таком карикатурном виде подхватывают откровенные украинофобы, к тому же люди четко пророссийские, просоветские. Это те люди, которые, наверное, никогда не хотели видеть независимой и Польшу. И это показательно, потому что демонстрирует, насколько наши западные соседи порой в этой теме просто ослеплены, даже не на один глаз, а на два. И совсем не видят того, кто и как использует эту тему в борьбе против всего украинского. Эти интересы не имеют ничего общего с желанием разобраться с прошлым, тем более с налаживанием украинско-польских отношений.

О попытках дискуссии

Мы готовы к дискуссии. Мы бы хотели такой дискуссии. Более того, я могу вспомнить, что был одним из организаторов специальной площадки для такой дискуссии в 2014 году. После победы Революции достоинства в марте я стал руководителем Украинского института национальной памяти. Одним из первых моих шагов было обращение к визави из Польского института национальной памяти с призывом налаживать сотрудничество.

Одним из ее элементов было создание невероятно важной площадки — украинско-польского форума историков. Дважды в год — раз в Польше, раз в Украине — собирались несколько польских и украинских историков, которые подробно дискутировали на конкретные темы. К примеру, сентябрь 1939 года: что делали украинцы, что делали поляки, что делали политические формирования. Мы сопоставляли данные друг друга, спорили. Каждый готовился к этому, нарабатывал какие-то исторические материалы, выставлял их. Это было очень ценно. И продолжалось где-то до 2017 или 2018 года.

Когда я для себя начал открывать источники, в частности, о польско-украинском конфликте, то увидел, насколько иная складывается картина, если приобщить эти украинские источники к тем дискуссиям о Польше и Украине. И мне кажется, что мы были на пороге очень серьезных сдвигов в понимании этой проблемы.

Но эти сдвиги не интересовали польских политиков, которые сделали себе политическую карьеру на том, что во всем якобы виноваты украинцы, и нужно заставить их оценить польско-украинский конфликт именно так, как они считают нужным: осудить Бандеру, Шухевича, УПА. Им не интересно было, что сейчас, возможно, произойдет пересмотр этой темы. Поэтому началось грубое вмешательство политиков в эту дискуссию. Вплоть до того, что на одном из последних совещаний участник дискуссии, уважаемый профессор, начал выступать с политическими заявлениями, требуя от нас осуждения определенных действий украинской власти, чем просто шокировал другую часть поляков.

Но в конце концов была поставлена точка в этом диалоге, потому что приняли закон о том, что этот конфликт был геноцидом, осуществленным украинскими националистами против польского населения, и отрицание этого факта предусматривает уголовную ответственность. Мы потеряли эту площадку. После этого главными представителями темы остаются польские политики.

О терминологии и предпосылках

Термин «волынская резня» или даже «волынская трагедия» — неадекватный для оценки происходившего. Речь не может идти только о Волыни, потому что конфликт был гораздо шире географически. И в основе лежит противостояние между обоими национальными движениями — украинским и польским. Я уверен, что есть все основания говорить об украинско-польской войне. Главными акторами этой войны были польское подполье и украинское подполье, которые ставили себе очень конкретную политическую цель — овладеть территориями, которые каждый из них считал своими.

Когда в 1919 году ЗУНР проиграла войну с Польшей, когда в 1923 году территории запада Украины были признаны за Речью Посполитой, Польша обязалась уважать права национальных меньшинств, в частности украинцев. И ничего из этого не было сделано.

Вся политика польского государства до 1939 года — это постоянная ассимиляция и ее усиление. Это касалось уничтожения украинских церквей, это касалось образования. Украинцы, по сути, считались гражданами второго сорта. Ты не мог получить какую-либо должность на государственной или военной службе. И таким образом Польша сама фактически воспитала целое поколение профессиональных революционеров. Растет критическая масса людей, обладающих потенциалом, амбициями и пониманием: только потому, что их предки, их родители буквально проиграли войну, им здесь не будет жизни. И потому они решают для себя — нет, они проиграли войну, а мы возьмем реванш.

Когда разворачивается Вторая мировая, главным выразителем украинского движения становится ОУН. Польское движение тоже после падения государства переформатируется в подполье. Есть политики, которые считают, что нужно продолжить движение за восстановление Польши.

В 1941 году начинается Германо-советская война. Казалось бы, есть все основания для обоих национальных движений найти общий язык, потому что никто из них не имеет своего государства. Уместно было договариваться, как вместе бороться против немцев и, возможно, против советов.

Переговоры продолжаются в 1941-1942 годах. Посредником в них выступил митрополит Андрей Шептицкий, стремившийся предотвратить противостояние. Но переговоры зашли в тупик из-за вопроса территорий. Бесспорно, ни одна из сторон не могла подвинуться. А когда иссякают политические средства, в игру, к сожалению, входят военные средства.

Поэтому началось противостояние, которое переросло в масштабную войну между обоими подпольными движениями, обросшую дополнительными факторами, как, например, крестьянская война, когда уже не о политике шла речь, а о мести за то, что кто-то, мол, получил мою землю вместо меня, потому что его прислали сюда и за ним было польское государство, а эта земля должна была быть моей, она должна была прокормить мою семью. Месть за религиозные оскорбления, социальные оскорбления, личные оскорбления. Все это происходит на фоне очень жестокой Второй мировой войны, когда граница между гражданским и военным затирается, а военные преступления становятся обыденностью.

Безусловно, моральная планка обоих обществ падает. И это уже не просто выяснение политических отношений, не просто война между двумя подпольными армиями — это приводит к общему противостоянию украинцев и поляков, села против села. Поэтому такое большое количество гражданских жертв в этом конфликте.

О цифрах

Цифра в 100 тысяч — сакрализирована, я бы даже сказал. Ее легко запомнить. Это действительно на уровне мема. Проблема в том, что никто не считал на самом деле. Более важно, что эта цифра уже есть во всех необходимых документах, касающихся этой темы, принятых польским парламентом.

Существует единственная попытка подсчета жертв польско-украинского конфликта, которую на базе устных свидетельств, записанных в 1990-е годы, делали Владислав и Ева Семашко. По их подсчетам, в этом конфликте было около 30 тысяч жертв с польской стороны. Несмотря на то, что там множество ошибок, которые отмечали и польские историки, и украинские. Но других конкретных подсчетов никто не проводил.

В Украине сейчас проходит очень серьезный проект на базе Украинский католический университетУКУ, где на основе методологии, опертой прежде всего на документы, происходит верификация жертв поименно. По большей части сосредоточились на украинских жертвах — это тоже важно, потому что с польской стороны уже сакрализуется соотношение цифр 100 тысяч против 5 тысяч.

Так, по подсчетам УКУ, которые еще не закончены, уже установлено около 30 тысяч убитых украинцев. Это показывает совсем другое соотношение. Уверен, что они будут браться и за подсчет польских жертв этого конфликта. Я сам видел много документов, которые в те годы творились подпольем, которое подсчитывало количество этих жертв. Речь шла где-то о 15 тысячах убитых в 1943-1944 годах на Волыни. То есть на самом деле речь идет о большом количестве, о десятках тысяч человек с обеих сторон. Мне кажется, что наибольшее проявление уважения к погибшим — это как раз назвать имена.

О политизации

На самом деле эта тема начала входить в польскую политическую повестку дня где-то в начале 2000-х годов. И это связано с другой исторической дискуссией, состоявшейся тогда в Польше, и с более глубокими стереотипами, представлениями поляков о самих себе.

Польское общество всегда было уверено, что они — величайшие страдальцы в мировой истории, и это показывают все социологи. Когда-то Мицкевич сказал, что Польша — это Христос среди народов, говоря, собственно, о разделенной Польше еще в XVIII веке. Это упало на очень плодородную почву. До сих пор абсолютное большинство поляков уверены, что они — тот народ, который больше всего пострадал, например, во Второй мировой войне. Хотя, очевидно, история говорит о другом.

Эта часть менталитета подверглась атаке где-то в начале 2000-х годов, когда начались дискуссии об участии поляков в уничтожении еврейского населения в годы Второй мировой войны и потом, когда уже война якобы закончилась, но все равно происходили погромы евреев. Самый горячий скандал развернулся вокруг событий в городке Едвабное, который еще до прихода немцев местные поляки решили зачистить от еврейского населения.

Эта дискуссия настолько горячо охватила польское общество, что пошатнулись устои. Она шокировала значительную часть польского общества, искавшего повода вернуться к привычной роли страдальцев. И тут возникает тема — Волынь. И начинается новая волна, посвященная Волыни. Она очень быстро политизируется, очень быстро доходит до уровня парламента и президента.

Хотя в той первой волне политизации в принципе еще соблюдались определенные стандарты, которые могли поставить нормальную, правильную, трезвую точку в этих политических дискуссиях. Тогда было принято совместное заявление двух парламентов — украинского и польского — с осуждением произошедшего, было совместное заявление двух президентов, совместное открытие памятников. Казалось бы, все.

Но нет. Они поняли, что эта тема приобрела звучание, и начали снова ее насыщать. Этот эпизод Второй мировой войны, точно не самый кровавый, начал заслонять собой все остальное. Кроме того, нарратив Волыни начал вытеснять нарратив Катыни. И опять же, независимо от того, была в самом начале какая-то российская роль или нет, это оказалось ей на руку. И очевидно, что россия это подхватила. Она тоже этим играла, резонировала. Но неверен тезис о том, что якобы это все придумала россия. К сожалению, это резонанс от польского общества, который россия использует.

Об уроках

По-моему, ключевой урок польско-украинского противостояния — это то, что им воспользуется третья сторона. Сейчас эта третья сторона — колоссальная и очень серьезная угроза не только для Украины, но и для Польши. Так что вместо того, чтобы искать какие-то претензии и обосновывать их, давайте не будем как герои фильма «Не смотрите наверх» — американская комедия 2021 года в жанре политической сатиры. В фильме рассказывается о приближении кометы, которая угрожает уничтожить человеческую цивилизацию, и тщетных попытках ученых этому противодействовать. Сюжет является аллегорией безразличия средств массовой информации и правительства к изменению климатаDon't Look Up, обратим свой взгляд на Восток и увидим, что реальная угроза идет оттуда.