«Чувствуешь себя не пациентом, а безвольным подчиненным». Психолог о военных госпиталях
«Травма банально конченая, тупорилый удар ногой о камень. Я принял мужское решение: ничего с этим не делать, никуда не уходить. Ибо мужчина обращается к врачу только тогда, когда копье в груди мешает ему спать. Я же такой "герой войны". А через неделю оказалось, что от удара образовалась межмышечная гематома, к которой еще какая-то инфекция добавилась. Мне уже сделали семь или восемь операций. Дважды с меня шкуру снимали и делали пересадку на место удара.
Все потому, что вовремя не обратился за помощью. Не знаю, сколько еще пробуду в госпитале. В одном психологическом исследовании я прочитал: чем лучше настроение у раненых, тем быстрее происходит заживление их ран, сращение костей. В наших госпиталях мало беспокоятся о настроении раненых» — говорит Андрей Козинчук, капитан 67 ОМБ — формирование в составе Сухопутных войск Вооруженных сил Украины, созданное в 2022 году на базе подразделений ГУК «Правый сектор».67 отдельной механизированной бригады, военный психолог.
Выпускник Военного института КНУ им. Шевченко, Андрей много лет служит в ВСУ. Провел множество консультаций, тренингов и семинаров для участников войны, их семей и волонтеров, помогая им восстанавливать эмоциональный ресурс.
В сентябре 2023 года Андрей попадает в больницу. Впоследствии его переводят в еще одну, потом — в другую. И так почти четыре месяца. Сам психолог, Андрей тоже нуждается в психологической поддержке.
Психологическое сопровождение в наших военных госпиталях не практикуют. Чтобы поговорить, как ведется бойцам, которые много месяцев проводят на больничной койке, — hromadske посетило Андрея в госпитале.
«Сначала нужно восстановить ресурс»
Как ты до попадания в госпиталь обычно говорил с ранеными о лечении?
До того, как самому застрять в больницах, я имел для раненых только один совет. Я им говорил, что 50% успеха лечения зависит от врачей, а 50% — от пациента. Ты можешь попасть к глупым врачам, плохим медсестрам или санитарам — но ты должен приложить свои усилия, чтобы стать на ноги. Главное — выполняй все назначения и не делай глупостей. Например, мне нельзя душ принимать, чтобы влага не попала в рану, а я психону и пойду в душ. Или мне нужно нормализовать уровень сахара — а я буду хавать сладости. Это глупости, которые вредят лечению. Теперь, спустя почти четыре месяца в госпиталях, я еще много чего нового могу сказать раненым.
Скажи сейчас.
Следует понять, зачем ты попал в госпиталь. Ты здесь, чтобы тебе помогли. Так что ты должен говорить врачам обо всем, что тебя беспокоит, — получить максимум информации о своем состоянии. Ты должен знать, за какой результат ты борешься, не тешить себя невыполнимыми надеждами.
Медики не должны лукавить с раненым — не надо ему говорить, что все будет хорошо, если не будет. Человек должен знать свои проблемы, чтобы мобилизовать себя для их решения.
Еще важный момент: при лечении ни в коем случае нельзя терять связь со своим подразделением, со своей семьей, друзьями. Самый большой ужас в госпитале — панический страх, что ты уже никому не нужен. Раненые иногда так сильно боятся быть никому не нужными, что намеренно отказываются от общения — словно хотят как можно быстрее привыкнуть к полному одиночеству. А нужно самим звонить, писать, приглашать и принимать посетителей. Не будешь отгораживаться от мира — будешь чувствовать себя нужным, увидишь перспективу в жизни.
Раненый человек в госпитале не может быть постоянно уравновешенным и веселым. Хочешь скулить — скулили; хочешь выпустить агрессию — выпусти. После нытья обычно приходит осознание своей проблемы и некий план действий.
У меня, например, был период, когда я не мог определиться, что делать дальше. С моей травмой, скорее всего, я не смогу исполнять обязанности на линии боевого столкновения, а это значит, что мне нужно искать другое место. Как это сделать? У меня был миллиард вопросов к себе, но постепенно их количество уменьшалось, ситуация становилась все более понятной.
Тебе помогает держать эмоциональное равновесие то, что ты психолог?
Не особо. Я вижу свои проблемы, но не всегда понимаю, как их решить. Помочь другому человеку в критической ситуации или самому себе можно, когда у тебя есть внутренний ресурс. А когда его нет — надо искать человека, которому доверяешь, и просить помощи у него. Я нашел себе. Очень крутой дядя. Я к нему обращаюсь, когда мне недостаточно собственных сил и поддержки ребят из моего пузырька.
А как меняется психическое состояние, когда должен долго находиться в госпитале?
Опишу такую себе общую канву. Сначала радуешься, что оказался в безопасности. Потом понимаешь, что вляпался надолго. Тогда уже становится тяжело. Возникают мысли «я ничего не могу, я умру бомжом у подземного перехода». А дальше либо ясно понимаешь, как избежать плохого сценария, либо возникают планы суицида — последнее, к счастью, касается не многих.
А почему возникают суицидальные мысли?
Потому что мотивации и энергии у тебя меньше, чем тяжести внешних и внутренних проблем. Человек может справиться с ситуацией, только если у него ресурса больше, чем проблем. Если меньше, человеку нужна поддержка. К сожалению, у нас все еще нет культуры просить о психологической помощи.
Помочь — это прежде всего успокоить?
Не говори мне об успокоении! Это ошибка. Успокаивать человека в таком состоянии — то же, что человеку, который нажрался водки с беляшами, говорить, чтобы он не блевал. Напротив, надо, чтобы блевал. А тут надо, чтобы он все свое эмоциональное говно из себя выдавил.
Что ему для этого нужно?
Чтобы его выслушали. Психолог — это человек, умеющий слушать, а не лезть с советами, когда их не просят. Специалисты не обесценивают переживание бойца, говоря, что ничего страшного не произошло. Надо помочь человеку понять масштаб проблемы, ее важность, способы ее разрешения. Дать ему необходимую для этого информацию. То есть помочь человеку восстановить его ресурс. Тогда с уже восстановленным ресурсом человек сознательно сможет подойти к своему лечению — будет нести свою часть ответственности за ситуацию.
Чем еще хочу отметить: нет универсальной фразы, которая даст «святой подсрачник» человеку. Всё очень индивидуально. Психолог кого-то одного может мотивировать матом, а другого — надо называть солнышком и красавчиком. Главное — помочь человеку восстановить энергетический и эмоциональный ресурсы и дать ему почувствовать его ценность.
«Самозащита продлевает страдания»
В Израиле раненого в госпитале первым встречает психолог. Ты сменил уже три госпиталя. Тебя там психологи встречали?
Лежу достаточно долго, но не видел, чтобы психологи наших раненых встречали.
А как в госпитале было бы целесообразно организовать психологическую помощь?
Думаю, должны работать две категории психологов: для раненых и самого персонала госпиталя. Должно быть психологическое сопровождение раненого на протяжении всего лечения. Для начала стоило бы выяснить, в каком ментальном состоянии раненый, какая помощь ему нужна, есть ли кому из родных или друзей о нем заботиться. Это вообще удивительно: еще с 2014-15 годов у нас говорят о психологической реабилитации, какие-то кадры готовят, а ни одного психолога в госпитале я не встретил.
Для персонала также обязательно должен быть психолог, потому что и медики эмоционально выгорают. Нельзя эмоционально выгоревшему медику приближаться к раненому, потому что от этого, кроме сраки, обоим ничего не будет. Вот до войны я проводил тренинги для врачей частных клиник, некоторые клиники нанимают для себя штатных психологов. Неужели так тяжело найти психологов для госпитального персонала? Меня это возмущает. Сейчас этим беспокоятся пациентские группы, волонтеры, кто угодно — но не сами госпитали. Фигня какая-то.
Как тогда раненые справляются?
Кто-то идет в черный юмор, кто-то впадает в депрессию, кто-то достает своих родных. Кто-то употребляет алкоголь. Обычно люди тянутся к своим друзьям или собратьям. Сломанная кость может срастись без гипса, тогда срастается она неправильно. Так и психика — она может саморегулироваться, только человек будет дольше и глубже страдать.
Тебе не хочется проводить для ребят сеансы психологической помощи?
Я здесь в статусе пациента, поэтому не афиширую свою профессию. Если вижу, что человеку плохо, могу подойти к нему как товарищ, сказать: «Братик, может чем-нибудь помочь?» . Но не буду навязывать себя, искать здесь для себя клиентов — это очень неэтично.
Как раненному организовать 24 часа суток, чтобы не сойти с ума от длительного лечения?
В госпитале есть распорядок дня: осмотры, процедуры, прием пищи. Он определенным образом организует. Лечение должно стать лишь частью жизни, а не подменить собой всю жизнь. Я всегда на связи со своими собратьями. Поздравляю их с праздниками, обсуждаю какие-нибудь новости. Тот женился, тот развелся, того куда-то перевели — новостей полно. Но бывает такое, что ребята не могут со своими общаться, потому что они, например, на позициях, а там нет связи. Или хуже — их всех уничтожили, такое тоже может произойти, это война. Тогда они должны общаться со своей семьей, но это гораздо труднее. Семьи обычно не в теме ситуации и переживаний их раненого родственника. Вообще наши раненые преимущественно сидят в интернете — это простой способ убить время и отключиться. Но плохой, если мы говорим о коммуникативных навыках. Потому что посидел месяц в интернете, а потом раздражаешься от получасовой беседы с детьми или с родителями.
Если коротко: в госпитале нужно постараться сохранить все связи с людьми, которые ты имел до раения. Я, например, собираю средства для своих ребят — объявил сбор в Facebook и создал банку, куда мои клиенты переводят мой гонорар за занятия по коммуникации. Да, я из госпиталя продолжаю предоставлять консультации частным компаниям и этим зарабатываю для ребят деньги. А еще я много читаю. Подумал, что вряд ли будет когда-нибудь в жизни еще столько времени для чтения, почему бы его не использовать? Вот чего мне здесь не хватает, так это свободы передвижения. В театр меня сегодня не выпустили, встречать Новый год с ребятами — тоже. От этих ограничений действительно страдаю.
«Ранение — временная ситуация»
По твоему мнению, каково должно быть отношение персонала госпиталя к раненым?
У нас это режимные учреждения, а не лечебные. Я раз пятнадцать в неделю слышу, что это воинская часть. Ты чувствуешь себя здесь не пациентом, а безвольным подчиненным. Ты понимаешь, что твоя задача не лечиться, не обновлять силы, а выполнять приказы. Это же разные вещи. Меня это шокирует. Не надо поцелуев на каждом шагу, но не надо и превращать госпиталь в какой-нибудь дисбат.
На эмпатию, умение слушать, общаться в наших госпиталях редко обращают внимание. На Западе все это записано в протоколы лечения, а у нас — нет. Я в госпитале ставлю подпись, что ознакомлен с запретом на курение, с кучей другой фигни, тогда как мне нужно совсем другое: нормальная коммуникация с персоналом.
К примеру, мне не хватает информации о моем состоянии: как меня будут лечить, как я могу способствовать своему лечению. Врачи многое спрашивают, но мало что рассказывают сами — особенно о перспективах. Они очень не любят что-либо прогнозировать, чтобы их не ловили на слове.
Еще часто не хватает тактичности от персонала. Иногда бывает ужасающая фамильярность или даже пренебрежение. Мол, ты им работы добавляешь, бардак развел — хотя пациент без посторонней помощи иногда выпить воды не может. Или начинают нам втирать, что у нас война в стране! Кому ты о войне говоришь? Лежащим раненым? Твоя мать!
Еще до полномасштабки некоторые гражданские больницы приглашали психологов, чтобы с их помощью улучшить коммуникацию с пациентами. Они понимали, что у них есть проблема. Угадай, кого не было на этих встречах? Представителей военных госпиталей! Они и без психологов все знают: ставят капельницы по протоколам. И тут п*здец. Им насрать на диалог с пациентом, на эмпатию. Это, кстати, тоже к вопросу об их профессиональном выгорании — проблемами персонала тоже должны заниматься.
А вот что может быть для раненого стержнем, который не позволит утратить самоуважение и контроль над собой?
О, это очень важный момент! Раненый не имеет права утратить свою идентичность военного. Она помогает сберечь его достоинство. Надо понимать, что твой статус — не больной, не раненый, а — военнослужащий, защитник. Американцы это отлично понимают. В американском госпитале видел: лежит боец, живого места на нем нет, весь в трубках, аппараты пикают, А на стекле возле него изображение его в парадной форме с наградами. И обращаются к нему, называя его звание, как к военному, а не больному. Ему и всем понятно, что его нынешнее состояние — это временно. Главное же в нем не ранение и беспомощность, а его роль как воина. В этом много достоинства и уважения к военнослужащим. Это очень крутая штука, до которой наши никак не могут додуматься.