«Хочу, чтобы те, кто до сих пор в плену, верили и не раскисали», — интервью с танкистом Богданом Пантюшенко

Богдан Пантюшенко, командир танка первой бригады Вооруженных сил Украины, еще пару недель — и «праздновал» бы пять лет в плену. Сейчас он в Киеве в военном госпитале. Готовится к операции на носу, который сломали боевики, когда брали в плен, проходит реабилитацию, гуляет, общается с друзьями и с психологами. Дома в Белой Церкви, откуда он родом и где до войны работал программистом, еще не был.

Вместе с женой Викторией планирует жить в Киеве. Экс-президент подарил им квартиру. Правда, она под Киевом и еще только строится. Богдан хочет учиться, обновить знания в IT, и искать работу.

Во время разговора он смеется, когда вспоминает, как предлагал боевикам воспользоваться программой СБУ «Вернись домой», и как растерялся на взлетной полосе в «Борисполе», когда освобожденных из плена привезли в Киев.

Богдан, как ты сейчас? У тебя должна быть операция на носу. Как ты себя чувствуешь?

Богдан Пантюшенко: Сейчас уже нормально. Хотя в первые дни тоже казалось, что все нормально, но время показало, что первая неделя таки была тяжелой. Я много подтормаживал, был растерянным. Сейчас уже более-менее вошел в колею и адекватно воспринимаю реальность.

Где ты сейчас живешь? После того, как вас встретили в «Борисполе», куда повезли? Вы с Викой постоянно вместе?

БП: С самого начала после «Борисполя» нас положили в военный центральный госпиталь. Там мы пробыли несколько дней. Потом нас перевели в Пущу-Водицу (военный санаторий в Пуще-Водице, где освобожденные из плена проходили реабилитацию — ред.). Там мы провели 21 день и сейчас снова возвращаемся в военный госпиталь.

Дома еще не были, в Белую Церковь не ездил. Иногда бывает возможность прогуляться по Киеву. А вообще в госпитале постоянно.

Как ты вообще попал на войну? Ты жил в Белой Церкви, работал программистом.

БП: Несколько лет перед войной мы с Викторией жили в Киеве. Да, я работал в IT-сфере. Сначала был Майдан, мы там участвовали.

После 5 сентября 2014 года я был мобилизован и попал в первую отдельную танковую бригаду. Это в поселке Гончаровское. Четыре месяца тренировались, после Нового года поехали в зону боевых действий. Было несколько выездов, а потом была операция по деблокации Донецкого аэропорта. Там я попал в плен.

Вика, что ты тогда думала, когда Богдан ехал на войну?

Виктория Пантюшенко: В нашей семье мы понимали, что другого сценария не может быть. Это не обсуждалось — может он поехать или не может, это был его долг, и мы это понимали.

Конечно, было страшно. Мы понимали, что он идет на войну, там могут быть неожиданные и страшные ситуации. Мы готовились ко всему, даже о смерти думали. Но вот к плену готовы не были. Это очень упорный патриотичный человек, я тоже понимала, что он должен защищать свое государство.

Даже на hromadske в первых новостях и потом в интервью Вики мы писали, что ты возвращался с ранеными и попал в плен. Но это была легенда. На самом деле у вас была сложная операция. Ты можешь сейчас рассказать, что это было?

БП: То, что разработал Генеральный штаб. Это была операция по деблокации Донецкого аэропорта. Но у меня лично была очень простая задача: мне нужно было дойти до конкретного места, скрепиться с пехотой и сделать свою работу на определенном направлении, всего лишь.

Вы должны были подорвать Путиловский мост?

БП: Лично я не должен был подрывать мост, мне такую задачу не давали (улыбается — ред.).

В армии существует такое понятие, как субординация: то, что знает высший командир, не надо знать низшему звену. Какая конкретно была цель операции, мы на уровне командиров танков не знали.

Потом, когда вы уже отходили, как ваш танк захватили?

БП: Мы шли по сценарию: прорвали линию, встретили серьезное сопротивление, на что не рассчитывали. Разведывательные данные не сильно соответствовали тому, что было на самом деле.

Наша группа пришла к Путиловскому мосту. Там произошел бой. Командир группы принял решение отходить. Мы выходили, и на половине пути к Спартаку (населенный пункт вблизи Донецкого аэропорта — ред.) меня подбили.

Мы с экипажем эвакуировались из машины, попытались отойти, но это было нереально. Мы были на вражеской территории. Таким образом попали в плен.

Экипаж танка — это сколько людей?

БП: Это три человека: я — командир танка, механик-водитель и наводчик орудия. Все трое попали в плен.

Куда вас доставили? Вас сразу забрали с поля боя?

БП: Сначала мы были некоторое время на месте. Потом нас забрали. Дмитрия Костецкого повезли в другую сторону, раненого Ивана Лясу забрали в больницу, а меня — в Донецк на улицу Майскую, 66. Там находилась база «казаков».

Ивану сделали операцию — трепанацию. На следующий день его уже привезли ко мне. С Дмитрием мы уже не виделись, потом узнал, что его обменяли через несколько месяцев. Ивана поменяли аж в конце 2017 года, а меня — месяц назад. Немного задержался (смеется — ред.).

Это был период анархии среди боевиков, они друг с другом воевали. Как к вам относились, просили выкуп? Где вы сидели?

БП: Мы сидели в подвале, он небольшой был, где-то 5 на 6 метров. Сначала нас было три человека, потом больше и больше. Вообще за это время, пока мы сидели у «казаков», нас было до 13 человек.

Выкуп никто не требовал. Они занимались такими делами, но требовали денег у конкретных людей. Когда знали, что могут получит серьезную сумму — $30-50-60 тысяч, квартиру, машины. Нас держали только для обмена.

Условия за весь период моего плена у «казаков» были самыми тяжелыми. Там и физические методы были, они издевались. И без определенной цели, просто это им, наверное, доставляло удовольствие. Но это было недолго, где-то три с половиной месяца.

Затем Захарченко решил подчинить себе все подразделения так называемой «Донецкой народной республики». Тех, кто отказывался подчиниться, разоружили. 30 апреля 2015 года эту базу «казаков» захватили, нас перевезли в «избушку» (здание бывшей СБУ в Донецке — ред.).

Вика, как ты узнала, что Богдан попал в плен?

ВП: У нас была договоренность, что он звонит утром и вечером. Утром он позвонил. Я не знала, что они идут на задание.

А вечером мне уже позвонил Сафоненко (боевик Юрий Сафоненко, позывной «Батя» — ред.), представился, что он «атаман войска Донского», и сказал: «Мы вашего мужа Богдана забрали в плен». Затем передали ему трубку, и Богдан подтвердил. У нас было две минуты, чтобы поговорить.

БП: Но это еще исключение, что мне дали позвонить, другим не давали. Просто приехали какие-то местные журналисты, делали сюжет. Из-за этого разрешили.

Затем, если сравнивать со свободой, условия были плохие (смеется — ред.), но если сравнивать с «казаками», то уже нормально было. Сидели в помещении архива, туда привезли матрасы, и на нарах в шесть рядов мы спали. Питались более-менее. Столовая, которая кормила боевиков, кормила и нас. Все ездили на работу по разным военным базам, нас использовали как неквалифицированную рабочую силу.

Что было дальше?

БП: 22 июня 2016 года нас перевезли в Макеевскую колонию №97. Там мы сидели «на зоне». В камерах по два-три человека. Я был с Колей Герасименко сначала и с Сергеем Глодарем. За все время люди периодически менялись.

Утром там была прогулка, мы обменивались парой слов. Вечером нас выводили смотреть телевизор на два часа. Под конец этого уже не стало, но сначала было так.

Что вам позволяли смотреть?

БП: В то время добивал «1+1», «5 канал», «республиканские» местные каналы и весь пакет российского центрального телевидения. Если бы эта информация дошла наверх, то, может, и запретили бы, но на том уровне охранников или дежурных им было как-то наплевать, что мы смотрим.

Смотрели новости и наши, и местные, и российские. Сравнивали и следили, что там делается с обменом, с «Минском», и вообще в мире.

Вику по телевизору не видел?

БП: Видел. Это приятно очень. Потому что сначала, когда в «избушке» сидели, можно было звонить домой. Давали пять минут, рядом сидели и слушали, но говорить можно было.

Когда переехали в Макеевскую колонию, там все это прекратилось. Много месяцев не было вообще общения. Только потом Красный крест завез передачку, и после этого уже наладилось, что раз в несколько месяцев можно было обмениваться письмами.

Вика в это время, наверное, ходила на все акции, которые были?

ВП: Была цель — вернуть мужа домой, и я использовала все возможности, думала, что еще можно сделать, чтобы этот вопрос поднять и добиться результата.

Поэтому сколько было нужно, столько мы вместе и выходили. Хорошо, что мы как-то вместе объединились семьями. Одному бороться сложнее.

Нас предупреждали, что их могут перевести в колонию. Но нас уверяли, что будет обмен, но он не состоялся. Мы понимали, что их перевезли, и там нет ни волонтеров, ни связи. Этот период самый тяжелый был.

Затем были письма, а в 2017 году, после обмена, когда мы, мягко говоря, были разочарованы, что ребята не вернулись, связи снова не было. Мы не знали об их моральном состоянии. Никогда не было легко, постоянно нам нужно было добиваться, стучать во все двери, требовать.

Богдан, ты говорил, что воспринимал свое пребывание в плену и общение с боевиками и с другими заключенными как социальный эксперимент. Ты так держал себя в тонусе, пытался в чем-то убедить. Что показал твой «эксперимент»?

БП: Мне по-человечески было интересно, что думают все там: гражданские, боевики, охрана, руководители. Я всегда с ними заводил разговоры о ситуации в политическом, социальном и экономическом ключе с разных сторон. Всегда предлагал им программу СБУ «Вернуться домой» (смеется — ред.).

Я считаю, что «русский мир» людям навязали, и не все они его приняли. Им что-то обещали, но не то, что произошло на самом деле. Люди поверили, людей обманули.

Как вы узнали, что едете домой?

БП: Сначала к нам приехала Дария Морозова («омбудсмен» самопровозглашенной «ДНР» — ред.) и сказала, что я, Сергей и Александр (спецназовцы Александр Кориньков и Сергей Глондар — ред.) в списке.

Честно говоря, я не сильно поверил, потому что каждый раз говорили, что мы 100% есть. А когда где-то 27 декабря пришли со списком людей на барак, сказали, что надо какие-то документы подписывать, то я понял, что в процесс обмена я включен. Боялся, что за эти пару дней может что-то произойти, что вычеркнут снова.

Ты тогда знал, на кого вас меняют? Я имею в виду экс-беркутовцев.

БП: Мы смотрели телевизор, за неделю до обмена как раз этот вопрос активизировался. Говорили разное. Знал, но не очень точно.

(По словам Богдана и Вики, психологи, работавшие с ними в Пуще-Водице, настойчиво не рекомендовали обсуждать с журналистами, что они думают об обмене на экс-беркутовцев. Мы не настаивали — ред.)

Хорошо, расскажи о ваших «приговорах». Тебя же, так сказать, «приговорили» в «ДНР»?

БП: Лично у меня был «суд» 1 августа, где мне вынесли приговор — 18 лет. Год, а, может, и больше, нас часто возили в «генпрокуратуру», мы там давали показания.

Мой «суд», как и у большинства ребят, был формальностью. Меня осудили за 20-25 минут, все было по очень сокращенной программе (смеется — ред.). У меня это — подготовка террористической организации, диверсия и посягательство на власть «ДНР». Три статьи.

Прокурор требовал два пожизненных срока или 20 лет заключения. Там предлагали последнее слово, но я не захотел участвовать в этом цирке.

В день обмена как все происходило?

БП: Мы уже были готовы, вещи сложили еще днем ранее. Мы встали в 4 утра, поели, потом пошли к административной части колонии. Подписывали там документы. Затем все забросили в автозаки и поехали.

На пункте пропуска «Майорское» очень долго сидели в автозаках. Один раз нас выводили к Красному кресту, они спрашивали, не хотим ли мы остаться, хотим ли что-то рассказать. Мы ничего не хотели. Посадили снова в автозаки. Обмен состоялся часа в три дня.

Вика, когда он позвонил тебе?

ВП: В том-то и дело, что он не звонил. Ребята, которых освободили из «ЛНР», уже по восемь раз родным звонили. Мы уже в аэропорт приехали, а звонка до сих пор не было. Я, честно говоря, нервничала.

Затем к Иванчук подошла (жена освобожденного Сергея Иванчука — ред.) и говорю: «Попроси спросить, есть ли Пантюшенко в автобусе». Он так и спросил и попросил подойти. Богдану дал трубку. И я говорю: «Ты почему мне не звонишь?!». А он говорит, что хотел сделать сюрприз. Ничего себе сюрприз, здесь уже побелели все. Очень нервный день был.

Богдан, а ты что увидел, когда из самолета вышел? Ты же вышел первым?

БП: Да, первым. Что я увидел? Стоял президент с его замами, командой, и по периметру очень много людей. Я еще немного растерялся.

Там мне сказали, как все произойдет, мол, ты выйдешь, там будет президент, ты сбоку станешь. Я выхожу, докладываю, а мне Владимир Александрович говорит: «Ну все, иди к своим родным». А я стою и думаю: «Но ведь сказали — надо стоять, как оно запланировано». Мы же люди военные, как сказали — так и делаем (смеется — ред.).

Но я думаю: если сказал дважды, то надо идти. И не знаю, куда идти, в какую сторону. Думаю, буду идти наугад и куда-то приду, встретят. И пошел в ту сторону, где больше всего махали каким-то букетом.

ВП: А это были не мы. Мы его не узнали, только моя мама кричала, что это Богдан и давайте бежать. А я думала, что это не он, что это кто-то из работников вышел, мы не были готовы, что он первый. Он в форме военной же был. Нас охрана, когда я уже бежала, держит. Я говорю:  «Что вы меня держите? Это мой муж». И они позволили.

Что планируешь сейчас делать? Сначала у тебя операция?

БП: Да. Пройду реабилитацию, а дальше будет видно.

ВП: В Киеве планируем жить. Я здесь работаю, Богдан тоже повысит свой квалификационный уровень в сфере IТ. Много лет потеряно, потом тоже будет пытаться устроиться на работу.

БП: Да, обучение будет обязательно. Потому что даже тот уровень, который был у меня, сейчас меня не устраивает, хочется повысить его.

Если наше интервью будут смотреть или читать ребята, которые остаются в плену, ты хотел бы им что-то передать?

БП: Да, хочу им сказать, что мы о них не забыли, мы со своей стороны боремся. Мы делаем все, чтобы этот вопрос был актуальным. И каждый раз, когда я встречаюсь с разными людьми, это и пресса, и представители органов власти, какие-то общественные деятели, я обязательно поднимаю вопрос о том, что у нас еще там остаются пленные.

Я хочу сказать, чтобы они просто верили, что все будет хорошо, и не раскисали. Верили и надеялись.