Интимный разговор из блиндажа: «Мама знает, что я на фронте. Ни разу не поинтересовалась, жив ли я»

Я смотрела очередной репортаж hromadske с фронта: блиндаж операторов БпЛА, парни говорят о войне и жизни. Будничные уже темы, будничные интонации. И вдруг в голосе одного из них зазвучала такая щемящая нежность и горечь, что я затаила дыхание. Мужчина рассказывал о своем малыше, который родился летом 2022-го, о своей маме, которая с начала полномасштабной войны, куда он пошел добровольцем, ни разу не поинтересовалась, жив ли он. В тех словах была тоска сына, который не может даже мысленно прильнуть к маме, тоска отца, которого не узнавал его маленький ребенок, когда он приезжал на ротацию.

Наши бойцы освобождают, уничтожают, штурмуют, атакуют — зажатые в «броники», одетые в камуфляж. Мы обычно называем их несокрушимыми «киборгами». А скучают по ласковому маминому прикосновению и доверчивым объятиям своих детей.

Мне захотелось поговорить с тем бойцом. Не о войне. О нем и о его переживаниях. Знакомьтесь: Максим из Белой Церкви, 28 лет, почти 20 месяцев на войне. 4 бригада оперативного назначения Нацгвардии Украины. Далее — монолог.

Я жил в одной квартире с мамой, ее братом, дедушкой и бабушкой. Но я не понимаю, что такое домашний уют, который создает мама. Всегда чувствовал, что в жизни для своей матери я никогда не был на первом месте.

Было так: вот мой сын, и он мне — пришей кобыле хвост. Я еще школьником заявил маме, что в моей семье будет не так, как у нас с ней.

Она мне сказала: «Вот ты вырастешь, у тебя будет свой ребенок, тогда увидишь». Я вырос, у меня свой ребенок. И у меня с ним уж точно не так, как было у мамы со мной.

Мое раннее детство — это 90-е годы, отец много работал, но денег было мало, всегда семейные проблемы. В мои 9 лет родители развелись. Мама всегда плохо отзывалась об отце. И мне нужно было немного подрасти, чтобы понять, как она неправа. Потому что отец, когда я общался с ним, был совсем не такой, как о нем говорила мама.

Я не понимаю, почему все говорят, что мама никогда не бросит ребенка? Мама всегда хотела жить в россии, просто грезила Москвой. У меня отец украинец, а мама — россиянка. Ее отец был советским военным, служил в Украине, здесь и остался. У нас куча родственников в россии, в Москве.

Когда мама уехала в Москву, мне было лет 11. Я тогда как-то не думал о том, что она меня оставила, я был такой хулиганистый парень, который жил на своей волне. Потом, уже взрослым, задумался, что, может, я и хулиганил, чтобы мама обратила на меня внимание. На момент маминого отъезда я уже осознал, что у меня нет полноценной семьи. Мама посылала какие-то деньги, я воспринимал это так, что она хочет от меня откупиться. Но в то же время — и это ужасно — я рассчитывал на ее деньги, точно знал, когда они придут. Мы общались по Skype. Она звонила по телефону раз в месяц или раз в два месяца. Я мог говорить ей о своем курении, своих каких-то залетах, мог материться в разговоре с ней. Я не скрывал ни одной своей выходки. Намеренно ей все рассказывал. Мол: ага, вот тебе, и что ты мне за это можешь сделать?

Хотелось ли мне снова жить вместе с ней? Будь у меня положительный опыт такой жизни, то, наверное, хотел бы.

После 7 класса мама забрала меня в россию. россия еще тогда меня так достала, что я сейчас на войне против россии. Это был военный городок летчиков под Москвой, въезд только по пропускам, даже полицию не пропускали. Та жизнь была для меня шоком: когда район идет драться на район; когда в классе среди 14-летних девушек только одна была целомудренной и над этим все смеялись; когда алкоголь, синтетические наркотики. Отчим, которого я терпеть не мог, мы с ним дрались, он хреново относился к маме. Я ревновал маму к нему. Возможно потому, что мне подсознательно не хватало ее внимания, а она больше переживала о своих отношениях с этим мужчиной — в россии жила, меня даже забрала из Украины, чтобы только быть с ним. Я в россии почувствовал, что в этом мире каждый может загрызть другого и мне нужно как-то выжить.

После 9 класса приехал на каникулы к бабушке, расплакался и сказал, что не вернусь к маме, что больше не могу там жить.

Когда начался Майдан, я был студентом первого курса в университете «Украина», учился на маркетолога. Пошел на Майдан, драл брусчатку возле стадиона имени Лобановского, украинской историей интересовался, Степаном Бандерой. Но меня дома никто не поддерживал. Дедушка с бабушкой очень советские были. Пойду гулять, а с моего стола куда-то флажок украинский исчезнет. Скандал с ними. Я хотел еще тогда идти в АТО, но бабушка с дедушкой уговорили, что нужно закончить учебу. А я говорил, как россияне дальше пойдут, то не буду сидеть дома.

Как началась «полномасштабка», я маме сказал: вот ты всю жизнь хотела в россию, а теперь смотри, что твоя россия с нами делает. Моя беременная жена должна была уехать в Польшу, чтобы не прятаться от обстрелов в подвалах, я в теробороне с автоматом сижу — вот чего ты со своей россией добилась. А она мне отвечает на русском: «мы все понимаем», «вы там держитесь».

А потом «шахеды» очень ударили по Белой Церкви, разрушение буквально в нескольких кварталах от нашего дома. Я маме видео переслал и написал: смотри вот наш дом, в котором ты выросла, смотри, что в твоем родном городе происходит. Она лайкнула видео и ничего не ответила. С тех пор я решил, что мне не нужна эта история с мамой. Совершенно. Что у меня есть и без нее много близких людей, о которых я забочусь и которые заботятся обо мне.

Я не хочу выставлять ее каким-то монстром. Человек просто куда-то несся, все потерял, я не знаю, как она сейчас живет.

Мне очень жаль, что так произошло, но я понимаю, что сейчас уже никто ничем не поможет нашим отношениям.

Она знает, что я на фронте. Ни разу не поинтересовалась, жив ли я. Скорее всего, она в социальных сетях видит мои посты. Возможно, она обиделась на мой последний пост. Но она могла переступить через обиду, поддерживать своего сына, потому что ему угрожает опасность. Так должно быть, и не только тогда, когда речь идет о войне. Но если бы она мне написала сейчас как мать к сыну, это было бы слишком неискренне, я бы ей не поверил.

Бывают ситуации, когда родители могут потерять доверие ребенка. Каждый человек имеет право на ошибку, родители тоже. И у них есть право на шанс исправить ситуацию. Но я не чувствую, что мама хочет что-нибудь исправить.

Вот я тоже отец, и мне страшно потерять доверие своего сына.

Я знаю, что могут быть моменты, когда мой сын ответит на мой вопрос: «не твое дело». И это будет для меня удар под дых. Но здесь важно будет, как я на этот удар отреагирую. От этого будут зависеть все наши дальнейшие отношения с ребенком. Я точно знаю, что не буду, как моя мама, вместо помощи мне в какой-то ситуации, звонить всем знакомым и говорить, что не имею никакого отношения к поступкам своего ребенка. Я не буду сначала думать о своем так называемом авторитете, а уже потом о чувствах ребенка.

Я знаю, как это, когда в сложной ситуации мама отгораживается от тебя, говорит, что ты ее опозорил, и оставляет тебя совершенно беззащитным, или даже становится на сторону твоих обидчиков. Я хочу быть для своих детей другом: беда — общая, проблема — общая.

Я буду думать, прежде всего, о поддержке, а не о наказании. Не надо играть перед детьми никакую роль, фальшивить, надо быть самим собой и детей поощрять проявлять такую же искренность. Не угрожать ребенку — это самое дебильное, что может быть. Я до сих пор помню свою реакцию на угрозы мамы, например, выгнать меня из дома. Не тыкать рукой в голову ребенку, мол, поступай, как я говорю, а объяснить ребенку последствия его поступка, разъяснить, как он навредит себе и другим необдуманным шагом, разъяснить, в чем он неправ. Так когда-то делал мой отец, так никогда не делала моя мама.

Моя мама никогда не просила у меня прощения.

А я убежден, что родители должны в определенных ситуациях просить прощения у ребенка. И научиться благодарить ребенка. Даже самый крутой, самый строгий папа должен научиться этому.

Ибо через извинения и благодарность выражается уважение к ребенку. И ребенка нужно приучать благодарить родителей и просить прощения. Тогда общение в семье будет наравне, без упреков, унижений. Вот говорят: любить ребенка. А что это значит? Я думаю, это помочь ребенку найти себя, понять себя. Я поведу сына во все кружки и секции, в которые он только захочет. И никогда не скажу «вздор» о каком-то его увлечении.

Я окончил университет, как-то жизнь не клеилась, и я пошел на срочную службу. Через инстаграм познакомился с Лизой. Потом мы встретились — и говорили о своем детстве, своем видении семьи. Наши стремления совпадали. Лиза очень надежная. Наша общая жизнь началась с того, что в моей тяжелой финансовой ситуации она без лишних слов мне помогла. И теперь я знаю, что могу на нее рассчитывать и ей доверять. Вот я вернусь с войны, и мы с Лизой переигрываем нашу свадьбу. Она была офигенная, Лизе понравилось, а мне хочется сейчас какой-то более душевной свадьбы. И она у нас точно будет.

Я с пацанского возраста мечтал о своей семье. И вот женился, Лиза беременна — и тут война. И я сказал себе: пойду на фронт только после того, как подержу на руках своего ребенка.

Ну не мог я отказаться от этой мечты. Богдан родился 28 июня 2022 года, Лиза с ним вернулась из Польши в августе. К тому времени уже некоторые мои друзья со срочной службы погибли, некоторые попали в плен. Меня это очень мучило. И спустя две недели после приезда сына я подписал контракт.

Я говнюк, потому что не помню, в какой день Лиза сказала, что у нас будет сын. Она хотела сына, а я хотел дочь.

Смотрел в интернете, как мужчины своим дочерям вплетали ленты в волосы, это было так трогательно. Может, вы и правы, может, я мечтал о дочери, которая в противоположность маме будет меня всегда любить, и у меня с ней будут прекрасные отношения. Если бы была дочь, я назвал бы ее Соломией. Маленькая Мия. Может, она еще когда-то родится. Девочки — это более интимная история, это нежность, ласка. Это воспитание женщины, для которой будут важны семейные ценности. А мальчик — это немного другой кейс, это о готовности взять на себя ответственность.

Когда Лиза вернулась из Польши, Богдану было почти два месяца. Я смотрел на него, брал на руки — был совершенно ошеломлен. Не могу описать это чувство. Этот маленький человек — мой ребенок.

К сожалению, я дистанционный отец. За все время с рождения Богдана я видел его суммарно, может, три с половиной месяца. Но мне везет, у меня есть ротации, а парни из других подразделений своих детей с начала войны, возможно, не видели.

Сейчас вся родительская работа на Лизе. Мне нравится, как она справляется. Она все делает так, как поступал бы я, если бы был рядом: без ограничений и запретов позволяет сыну проявлять себя и исследовать окружающий мир. Богдан маленький, и я не знаю, как его воспитывать на расстоянии. В первые ротации я приезжал, и он меня не узнавал. Так грустно было. Лиза сейчас показывает ему мои фото, рассказывает обо мне.

Вот я когда-то рос без матери. Мой сын сейчас растет без меня. Но я знаю, что у меня с ним будет об этом очень адекватный разговор. Это будет разговор о жизненных ценностях.

Я ему скажу, что быть мужчиной — это не о гениталиях. Что если бы я и такие, как я, не пошли на фронт, то вся Украина превратилась бы в российский концлагерь.

Что я и другие отцы не бросили своих детей, а пошли их защищать, потому что мы очень их любим. И что когда-нибудь может наступить его очередь защищать свою семью и страну, и что это мужская обязанность. Чтобы он с детства понимал, сколько наши люди отдали за право существования своего государства, себя. Я хочу этого разговора с сыном.