«Любая атака сразу приводит меня в форму», — правозащитница Евгения Закревская

Почему она занимается именно этими делами? Как все это успевает и где находит силы — в шестом выпуске «Дорогенька моя».

«Дорогенька моя» — проект Ангелины Карякиной о равенстве, ролевых моделях, многообразии, политическом и личном. О том, действительно ли сегодня женщины могут, как уверяют в популярной литературе, «иметь все» — карьеру, личную жизнь, семью. И надо ли всем женщинам обязательно «иметь все»? (Название передачи — это отсылка к снисходительному обращению президента Украины Петра Порошенко к журналистке «Детектор медиа» на пресс-конференции 28 февраля 2018 года).

Про выбор профессии

В детстве я хотела быть именно адвокатом. Но когда поступала — уже перехотела. Это была моя давняя мечта, выкопанная мамой. Из всего того, что когда-то было у меня в голове, она считала это наиболее практичным. У нас не было юристов в семье — были инженеры, учителя. Экономистов тоже не было, мое еще одно образование — экономика.

Мои первые правозащитные дела были связаны с газетой «Конопляная правда». Мне очень понравилось ее содержание. Они искали студента-юриста. Я тогда занималась хозяйственным правом, интеллектуальной собственностью, немного далекими вещами. Но это было интересно. Я им написала — вот есть юрист, но уже далеко не студент. Тогда на меня свалилась их горячая линия, это в основном беспредел милиции. А еще до этого был юридический форум на ЛИГА.net.

Помимо этого всего, я хотела быть программистом. И периодически пыталась забрать документы из своего вуза и уйти в политех.

Адвокатом я стала в 2008 году. До этого работала юристом в разных сферах бизнеса, в частности, в медиа бизнесе.

Про активизм

Если ты хороший коммерческий юрист, по сути, тебя выбирают клиенты. Ты конечно среди них тоже можешь выбирать, но тем не менее, ты все же находишься в системе. Ты берешь дела, которые интереснее, лучше, за которые лучше платят.

А когда вопрос оплаты работы перестает быть критерием, это добавляет несколько ступеней свободы. Ты можешь выбирать и делать то, что хочешь, то, что кажется наиболее правильным во всей этой ситуации.

Например, ЗСК (инициатива “Збережи старий Київ”, Сохрани старый Киев). Дело Гостиного двора в Киеве.Мы группой юристов там обжаловали все, что можно было обжаловать. Прошли весь юридический путь — в судах, подали заявления о преступлении. Ничего не помогло. Они уже начали стройку, всех выгнали и забетонировали двор. У нас ничего не получалось. Процессы не были закончены, но мы понимали, что это не помогает. Протесты не помогли, суды не помогают.

Разрешение на строительство еще не отменили. Мы год работали, но юридические методы оказались бессильными. Мы теряли Гостиный двор на глазах. Надо было что-то делать.

Тогда мы решили залезть на кран. Я до верха не долезла, вывихнула руку. Залезли другие, а я очень им завидовала. Меня «Беркут» снимал оттуда с вывихнутой рукой и вез в Подольский райотдел. Вернее даже не так — беркутовцы, как оказалось, боятся высоты и снимали меня строители.

Но позже мы и те, кто был после нас, выиграли абсолютно все судебные процессы по Гостиному.

Про Майдан

Вначале я туда пришла, потому что чувствовала, что в этом месте что-то должно было произойти. Это было интересно, какое-то средоточие событий и процессов. Что-то могло там родиться, у меня было такое ощущения.

Я была там с ночи или под утро 21 числа. Было просто интересно, как это. Веселые, интересные люди, куча знакомых.

Мы почти застали разгон. Приехала моя подруга, которая очень хотела посмотреть, что там. Мы где-то к 12 приехали на Майдан, все события уже закончились. И все же, там было достаточно приятно и интересно, куча знакомых. В какой-то момент мы пошли пить чай в соседнее кафе.

Вдруг мне позвонил друг, тогда еще не совсем студент, Рома в панике. Он позвонил, когда их согнали под стелу. Практически крик о помощи: девочек бьют. Мы расплачиваемся, бежим в сторону Майдана, а навстречу уже бегут люди. Какой-то ужас панический на лицах. Они говорят, что там «Беркут», но бегут оттуда.

Было очевидно, что там произошло что-то ужасное.

Наиболее близко к этому были разгоны в Гостином дворе. Там были те же люди.

Жестокость допускалась, это мне было понятно. Тут вопрос в том, что являлось сдерживающим фактором. Такое раньше могло происходить, когда никто не видел и когда была полная уверенность в том, что это останется безнаказанным. Раньше им можно было безнаказанно ударить человека, но не было этой массовости, эффекта толпы со стороны правоохранителей.

Очень сложно продолжать взаимодействовать с полицией, с властью, если ты при этом допускаешь, что кто-то из них мог просто бить тебя палкой, а потом и стрелять в тебя. Это как домашнее насилие. Ты пытаешься это заблокировать, вытеснить из сознания. Это психологический дискомфорт для людей — понимать, что ты продолжаешь жить здесь и что ты раньше взаимодействовал с этой полицией, что кто-то из них мог каким-то образом с тобой взаимодействовать, и не все они звери. Раньше это было: потолкали, вытолкали, кого-то задержали. Но это было взаимодействие людей. Когда происходит что-то настолько жестокое, проще думать, что это не наши, что это кто-то приехал из Крыма, из России, что это российские снайперы, свои так не могут. Это форма коллективной психологической защиты, я так думаю. Ломать это не надо, но надо деконструировать эту защиту, чтобы выстроить что-то покрепче.

Про силовиков на акциях

Если мы доводим ситуацию до восстания, то это значит, что с законами и их исполнением уже все плохо.

Как работать силовикам в момент восстания — у меня нет рецепта. Этого не должно быть. Они не враги и они не борются против народа. Иначе теряется суть их существования и работы.

Но тогда на баррикадах они это воспринимали как войну. В этом и состояла ошибка — это не война. Как только это начинает быть войной, у нас не работают правила.

Про опыт Литвы

Мы три года назад были в Литве, где общались с группой прокуроров, которая занималась преступлениями советских силовиков — расстрелом людей возле телецентра, возле дома печати, событиями 90-х годов, когда Литва восстанавливала свою независимость. В начале 2000-х там был вынесен один или два приговора, дальше эта серия дел не расследовалась, ничего не происходило.

Там было 13 человек погибших, тоже несколько эпизодов, но не так много, как у нас. Когда решили создать следственную группу, прошло уже больше 10 лет после событий. Они из музея доставали первое дело, собирали фотографии. У них были большие сложности с потерпевшими, часть которых уже умерли, а большинство — пожилого возраста.

Они смогли за семь лет завершить расследование, у них не требовали каждый год показушных результатов. Они расследовали это семь лет, комплексно. Единым делом. Четыре подозреваемых были арестованы, остальных заочно судили. Судебный процесс (один!) у них шел еще три года. Литовцы изменили законодательную базу для преодоления сроков привлечения к ответственности, для заочного осуждения.

10 лет у них не было приговоров в этом процессе. Прокуратуре никто не говорил: а чем вы там все занимаетесь? Где результат? Давайте, отправляйте дело по кускам в суд. Если бы они это все распылили так, как у нас, по каждому отдельному сделали отдельный процесс в суде...

Если мы не изменим сейчас сознание того, что нам нужно сейчас быстро и сразу, вот давайте кого-то посадим, а с другой стороны, если не будет достаточно ресурса и мозга для того, чтобы сохранить то расследование, которое сейчас есть, то будет очень обидно.

Про дела из оккупированного Крыма

В марте 2014 года было ощущение, что в Крыму происходит самое важное, точка, в которой что-то можно изменить. Я думаю, что можно было на самом деле. Что там придется делать, я не знала. У меня была пачка ордеров, распечатанных бланков договоров. Вообще фиксировали все, что происходило. Все, что могло быть полезно. Документировали, опрашивали людей, фотографировали место событий.

Я не думаю, что у меня был прямо такой большой риск. Я не преувеличиваю свое значение. Задерживать адвоката — зачем? Мы не ездили туда какими-то громкими группами. Мы просто опрашивали людей, которые пострадали.

Сейчас прокуратура Крыма работает именно в этом контексте. Аккумулирование информации и юридическая оценка тех действий, которые происходят в Крыму.

Поехать прокуратура туда не может, она может опросить людей, которые есть здесь. Она может собрать информацию, может ее оценить. Может сделать много того, чего я не могу рассказывать.

Помимо того, что это реально уголовные дела сейчас здесь, в Украине, и они могут иметь реальную перспективу расследования и через время тоже. Это реально преступление, это нарушение прав человека. Похищения, пытки, преследования, дискриминация, убийства. Помимо этого, информация передается и используется в международном уголовном суде, Министерством иностранных дел в суде ООН. Есть государственные жалобы в ЕСПЧ. Помимо моих жалоб и не только моих, а и индивидуальных жалоб по конкретным пострадавшим, есть общая жалоба межгосударственная, которую Украина поддерживает, и, кстати, скоро будут слушания.

Про дело Катерины Гандзюк

Просто это дело — как ощущение, что ты когда-то что-то не доделал, не выполнил домашнее задание, и вот оно в это вылилось. Этого дела не должно было быть.

Я не знала Катю так близко,как ее друзья. Катя когда-то помогала организовывать акцию по Крысину (Юрия Крысина обвиняют в пытках и препятствовании мирным собраниям граждан — ред.), очень хорошую акцию.Если бы к тому времени уже было расследовано дело Вербицкого-Луценко ( о похищении участников Евромайдана Юрия Вербицкого и Игоря Луценко — ред.), дело Сергиенко (дело об убийстве общественного деятеля и журналиста Василия Сергиенко — ред.), дела по титушкам, которые, по сути, интегрированные во власть бандитские структуры. Уже к 2018 году туда доинтегрировались ребята, которые пришли с фронта. Но мне кажется, можно было сделать намного больше, чтобы к тому времени эти структуры были уже поломаны.

У меня ощущение, что дело Кати Гандзюк возникло из-за того, что ты когда-то что-то не доделал

На момент, когда на Катю напали, это было одно из десятка нераскрытых резонансных дел. У него были все шансы таким и остаться. Я уверена, что при планировании этого преступления никто вообще не рассчитывал, что оно будет расследоваться. Практики такой нет. Хулиганка — и все.

Для того, чтобы в этот раз было иначе, ее друзья с самого начала лезли из шкур.

Катя очень заботилась о местном футболе, у нее было очень много друзей-фанатов, и она очень много сделала для местного футбола, ее просто обожают команды.

Очень логично, что к инициативе ее друзей присоединилось движение футбольных фанатов.

Про силы и мотивацию

Все знают, что вечного двигателя не существует, но существует «псевдовечный двигатель». Если механизм не трогать, то он остановится сам, но если пытаться его останавливать, именно от этого он продолжает работать. Вот по такому принципу у меня часто работает мотивация.

У меня были такие ситуации, что если бы меня никто не трогал, я бы вряд ли нашла время, силы, усилия для того, чтобы продолжить. Если начинается какая-то атака или еще что-то, это меня приводит в форму сразу. Я становлюсь более эффективной, более быстрой. В ситуации дедлайна, даже искусственного, я работаю намного лучше. Лучше, быстрее, качественнее, мне больше приходит идей. Я понимаю, что это не очень правильно, потому что это очень изматывающе на длинной дистанции, но это факт.

Энергию дает физическая нагрузка — когда ее нет, не хватает сил на все остальное

Помогает, когда я могу нормально ходить в спортзал, бегать. Когда у тебя достаточная физическая нагрузка — ты держишься. Когда у тебя выбивается одна, вторая, третья тренировка, неделя — это серьезно снижает работоспособность, уровень жизненной энергии.

Мне не хватает энергии, когда я не тренируюсь. Физическая нагрузка дает энергию. А чтобы избавиться от этой «неравномерности», научиться правильно и надолго распределять силы — бегаю, хожу в горы.

В горах масштаб проблем выравнивается. Дойти, выжить — это реальное задание, настоящий риск, а все остальное становится более мелким и простым. Прочистка мозга хорошая.

В горах нужно четко распределять усилия. И ты не можешь быть рывками эффективным. Нельзя прохалтурить полдня подъема, а затем догнать (как я люблю — перед дедлайном). Все время тебе нужно правильно дышать, правильно ставить ногу, правильно строить маршрут и идти по нему. Один раз не туда и все насмарку, и придется возвращаться или того хуже. Это то, что тренирует правильные навыки для работы с большими проектами — на долгих дистанциях. Точно так же, как и марафон.