Они искали правду о гибели родителей на Майдане, а нашли друг друга. История Владимира Бондарчука и Ирины Хомяк

Если бы не Майдан, они, вероятно, никогда бы не встретились. Владимир Бондарчук и Ирина Хомяк на Майдане потеряли родителей. Отец Ирины, Виктор Хомяк, погиб 27 января 2014-го. Отец Владимира, Сергей Бондарчук — 20 февраля.

Владимир и Ирина познакомились на встрече семей Героев Небесной Сотни. Они искали правду об обстоятельствах гибели своих родителей. Владимиру удалось почти до секунды воспроизвести события утра 20 февраля. А Ирина до сих пор не знает, что тогда произошло. Не знает она, и кто виноват в смерти ее отца.

Но теперь Владимир и Ирина продолжают искать вместе. Потому что в процессе поисков правды о своих родителях они нашли друг друга. В мае 2017 года Владимир и Ирина поженились. На их свадебных фото — родные Героев Небесной Сотни, которые чувствуют себя одной большой семьей.

Воспоминания Владимира о Майдане, о трагическом 20 февраля, а также о том, чем сегодня занимается общественная организация «Семья Героев Небесной Сотни» — далее в нашем с ним разговоре. А также о том, что известно о загадочной смерти Виктора Хомяка на елке в январе 2014-го и с какими проблемами может столкнуться расследования дел Майдана после увольнения Сергея Горбатюка.

Материал подготовлен в рамках проекта «Жизнь других» с Татьяной Огарковой, где мы рассказываем о людях с различными жизненными траекториями, выборами и ценностями.

***

Сегодня Владимир вместе с женой Ириной живет в селе Олешин Волынской области. Он специалист в области информационных технологий, системный инженер, программист. Два-три раза в месяц бывает по работе в Киеве.

Первые два года после Майдана Владимир большую часть своего времени посвящал работе в общественной организации «Семья Героев Небесной Сотни»: сначала был секретарем, затем — главой организации. В последнее время у него нет возможности уделять этой деятельности много времени, но он остается активным членом организации.

Ирина также участвует в деятельности семей погибших на Майдане. В частности, женщина была в рабочей группе по награждению Героев.

Мы встретились во время одного из визитов Владимира в Киев.

Чем для вас был Майдан?

Для меня Майдан стал изменением мировоззрения, точкой переосмысления многих смыслов. Мои родители фактически с первых дней были активными участниками протестов, были организаторами Майдана в моем родном городе, Староконстантинове. Я на тот момент работал в Киеве, имел достаточно много проектов, был загружен.

Несмотря на это, я пытался приходить на Майдан. После первых избиений и призывов о помощи приносил медикаменты, помогал деньгами. Обычно я не оставался на Майдане на ночь: приходил вечером - поддержать, помочь. А отец приезжал часто и фактически все свое свободное время, где-то с декабря, он проводил здесь. Он приезжал на выходные, брал отпуск за свой счет. Мы с ним постоянно встречались на Майдане.

Он ночевал на Майдане?

Да. Он был в Хмельницкой сотне «Свободы», которая ночевала в «Октябрьском», а после разгрома «Октябрьского» «Беркутом» 18 февраля они разместились, уже в последний раз, когда он приехал, на третьем этаже Киевской горадминистрации.

Мама была активной участницей местного Майдана в Староконстантинове, но один раз была и здесь в Киеве на Майдане, оставалась ночевать.

Протесты продолжались три месяца. Что для вас было самым ярким воспоминанием?

Сама атмосфера Майдана, она была неповторимой: это была такая атмосфера единства, взаимопомощи, без слов, без просьб. То есть, каждый делал то, что мог, и каждый приобщался к общему делу. И этот период был таким временем вдохновения и очень ярким эпизодом в жизни.

Каковы ваши воспоминания о 18, 19 и 20 февраля? Все началось с мирного похода на Верховную Раду.

16 февраля мой папа как раз уехал с Майдана. 18-го я следил за новостями в интернете, был на работе. И слышал постоянный гул машин скорой помощи. Транспорт практически не ходил в то время. Я помню, что мы шли пешком с Оболони. Когда я был на Майдане, активные события закончились. Огромное количество скорых развозили пострадавших по больницам.

В тот день погиб близкий друг отца Сергей Дидыч, с которым они были в Октябрьском дворце, сотник Ивано-Франковской сотни. Отец позвонил мне вечером и сказал, что он едет на Майдан. Он бросил все и 18 февраля вечером они уехали. Это был сборный автобус. Мы созванивались несколько раз, потому что их там останавливали, они объезжали какими-то окольными путями, пытались добраться до Киева.

19-го утром он мне позвонил, что они доехали и разместились в КГГА. Тогда в новостях передавали, что должно быть перемирие.

Мы договорились встретиться на Майдане Утром 20 февраля в десять тридцать. Когда я в стримах на компьютере увидел, что уже началось, то я все бросил и начал добираться до Майдана.

С транспортом было очень плохо: я бежал, просто бежал, пытался дозвониться до отца каждые полчаса, но он уже не брал трубку. Я понимал, что он, скорее всего, там и не может ответить, но продолжал звонить. И уже когда я подходил к Майдану, а я зашел со стороны Бессарабской площади, я в очередной раз позвонил отцу — и трубку взял чужой человек.

Это был подполковник милиции. Он сказал, что отца убили и что он находится в отделении на Прорезной. Я сначала позвонил маме, спросил, когда она в последний раз говорила с отцом. Она сказала, что утром с ним общалась.

Я подумал, что, возможно, это какая-то провокация, что у него забрали телефон. Я попытался дозвониться на другой его номер, но тот номер тоже не отвечал. Тогда я решил бежать в отделение на Прорезной.

На входе стоял этот подполковник — кроме него, в здании был только один сержант в бронежилете, с автоматом, такой очень враждебно настроенный. У подполковника был телефон отца. Я спросил, где отец. Он сказал, что минуту назад скорая повезла тело в морг. Я выскочил на улицу, прыгнул в первое же такси.

Это было где-то 10 или 10:30 утра. Потом по материалам следствия мы узнали, что отца ранили в 9.29. Когда я подъехал в морг, там уже стояло около 10 скорых, огромное количество людей, медиков, журналистов, милиции. И я попытался найти человека из милиции, который мог бы помочь мне.

С лейтенантом мы обошли все машины, но среди погибших отца не было. Это давало надежду, что, возможно, это ошибка, и он просто потерял телефон. Но в этот момент подъехала очередная машина и там была группа ТСН, которая снимала сюжет. И они начали в прямом эфире рассказывать, что привезли мужчину, 50-55 лет. Я побежал туда и увидел, как в подвал спускают тело. Я успел увидеть лишь силуэт человека, похожего на отца — на нем была такая же клетчатая байковая рубашка, и мне показалось, что это он.

Я не был до конца уверен: побежал к дежурному, чтобы провести опознание. Но количество людей была столь большим, что опознания удалось добиться только поздно вечером, когда приехал начальник Шевченковского РОВД. Приехала сестра отца, моя тетя. Только тогда мы убедились, что это был он.

Что вам удалось выяснить тогда или позже об обстоятельствах гибели отца?

Сначала было известно очень мало. На следующий день я приехал в Шевченковский РОВД, нас тогда впервые допросили. Там же был прокурор, который давал разрешение на вывоз тела.

Приехали братья отца на микроавтобусе, и мы повезли тело домой. После погребения, пожалуй, первые дней десять или чуть больше, были как в тумане. Я взял отпуск за свой счет, был у мамы.

Потом случайно кто-то из родственников увидел видео, в недельном выпуске ТСН: короткий фрагмент, где раненого отца несли от Октябрьского дворца в отель «Казацкий», в госпиталь.

С того видео все и началось. Я нашел его на ютубе, нарезал на скриншоты и начал искать в социальных сетях. Это, наверное, было через две недели после гибели отца.

Меня на тот момент нашла Вера Гой, сестра троюродная Богдана Сирчаника — тогда состоялась, если не ошибаюсь, первая встреча семей погибших. Они создали вместе с Максимом Русиником, группу в Фейсбуке. В этой группе я познакомился с Владимиром Голоднюком: он видел, что я ищу, и решил мне помочь. Написал в Фейсбуке мне сообщение и сбросил несколько ссылок о том, что я должен сделать.

Надо было прийти в прокуратуру и ознакомиться с материалами дела. Через два или три месяца после гибели отца я впервые попал в Генеральную прокуратуру, написал заявление на ознакомление с материалами дела. Но в материалах фактически ничего не было. Следователи вышли на место, пофотографировали, на деревьях тогда висели фотографии. И вот они решили, что там, где висит фотография отца, это и произошло. Нашелся какой-то свидетель, который подтверждал эту версию, и, собственно, кроме этого, у них больше ничего не было.

На одной из встреч отец погибшего Евгения Котляра, Николай привез письмо от парня из Харькова, Саши Клочко, который узнал отца по телевизору и написал нашей семье письма. А поскольку нас не было на первой встрече (семей Героев Небесной Сотни — ред.), мы это письмо получили через друзей Евгения. Там был телефон Саши Клочко, мы с ним созвонились, договорились встретиться, когда он в следующий раз будет в Киеве.

Когда встретились, он рассказал, что был в Октябрьском дворце, затаскивал раненого отца в Октябрьский, помогал медикам. Затем он нес отца от Октябрьского до «Казацкого». Тогда отец был еще в сознании, он говорил, пытался сам держать бинт.

Впоследствии на очередной встрече люди, среди которых были бывшие парамедики и активисты — Максим Попов, Оксана Трапезун (жена Сергея Трапезуна) и еще несколько девушек — создали поисковую группу и занимались идентификацией погибших на видео и фото.

На одну из встреч они принесли свои материалы. Часть людей они идентифицировали, особенно тех, что погибли у креста рядом с Октябрьским — там, где погибли многие Герои Небесной Сотни 20-го числа. Но там материалов об отце не было.

Я подошел к Максиму, и он сказал: у нас есть видео руфера Мустанга, и мне кажется, что на нем ваш отец. Мы пересмотрели: там было два маленьких фрагмента. На одном отец и еще трое ребят несут раненого от верхнего выхода метро «Крещатик» в направлении Майдана по стороне Октябрьского. Второе видео: мой отец лежит раненый и его затаскивают в Октябрьский и внутри в Октябрьском оказывают помощь.

Эти видео очень сильно помогли, потому что там были очень много людей идентифицированы.

Со временем нам удалось понять, что отца ранили, когда он шел вместе с другими от верхнего выхода метро «Крещатик» в направлении Майдана по стороне Октябрьского — они несли другого раненого.

Фактически, со временем нам удалось установить все обстоятельства его гибели. Единственное, пуля прошла навылет, а таких случаев, к сожалению, очень много, и точно установить, кто именно стрелял, нельзя. Но благодаря синхронизации видео от 20-го числу, можно сделать вывод: падение отца совпадает с выстрелами из снежной баррикады. Там видно, кто именно из беркутовцев черной роты стрелял в данный момент.

Как происходило ваше взаимодействие с правоохранительными органами, ведущими расследование?

Я довольно часто ходил в прокуратуру, к своему следователю. Приносил материалы, фиксировал их. После того, как была создана общественная организация «Семья Героев Небесной Сотни», я два года был секретарем, а затем — главой организации. В течение этого времени мы тесно сотрудничали с прокуратурой и управлением специальных расследований после его создания. Я считаю, что создание этого управления является одним из достижений общественной организации, семей и адвокатов.

А с МВД всегда были напряженные отношения. Кроме одной встречи с Аваковым, это было в прошлом году, никаких встреч по сути, не было. Хотя вопросов было много, не только по расследованиям. Есть вопросы по тому, что большинство фигурантов дел остались на должностях, и некоторые из них даже получили повышение. А кроме того, было много случаев вандализма и разрушения памятников. И вот, собственно, нереагирования полиции на все эти события.

Трагическая гибель вашего отца и поиски правды об этом косвенно привели вас и к более жизнеутверждающей истории. Я имеют в виду — ваш брак с Ириной Хомяк. Ее отец, Виктор Хомяк, тоже погиб на Майдане. Расскажите эту историю.

В первые месяцы проходило много встреч семей погибших на Майдане: там мы и познакомились. В какой-то момент мы все стали, как одна семья: общались, приезжали на открытие памятников друг к другу, ходили на совместные встречи.

Сначала мы с Ириной воспринимали друг друга как хороших друзей. Дружили, общались.

У меня тогда был сложный период в жизни: я расставался с первой женой. Я довольно долгое время был в депрессии: мы с Ирой пересекались на каких-то общих встречах, созванивались, она поддерживала меня. И на одной из встреч мы разговорились, я даже не знаю, как это произошло. С этого все и началось. Мы поженились в мае 2017 года.

Как погиб отец Ирины?

Он погиб 27 января 2014-го, его нашли повешенным на елке на Майдане.

***

Эта смерть была одной из самых загадочных в истории протестов. Через несколько дней после того, как 22 января 2014-го на Майдане появились первые жертвы — Нигоян, Жизневский, Сеник — утром поступил звонок на номер 102. Сообщили о мертвом тело на елке на Майдане — прямо внутри конструкции, которая осталась после попытки коммунальщиков установить искусственную елку, когда «Беркут» жестоко избил и разогнал студентов.

Многие СМИ дали эту информацию в этот же день, но детали были неизвестны. В эпицентре Майдана, где расположены десятки камер наблюдения, где работали сотни фото- и видеокорреспондентов, где находились тысячи митингующих — никто не видел, что именно произошло.

Тогда официальной версией было самоубийство. В то же время, у многих возникли сомнения — начиная с дочери Виктора Ирины, которая рассказала, что общалась с отцом буквально за пару часов до трагедии. Утром 27 января они говорили по телефону: он сказал дочери, что идет с ночного дежурства отдыхать в Дом профсоюзов. Он собирался возвращаться домой. Ничто не указывало на желание покончить с собой.

Кроме того, как позже Ирина рассказывала СМИ, тело не висело, он стоял на ногах, а повешен был за тонкую веревку, которая не выдержала массы тела. Голова была избита. По словам Ирины, им долго не хотели показывать ни тело, ни фото с места преступления, а следователь не зафиксировал следов насильственной смерти, которые были видны невооруженным глазом.

Виктор Хомяк был активным участником Майдана в Луцке, три или четыре раза ездил на Майдан в Киеве. Последний раз он отправился на Майдан 23 января 2014-го, после того, как узнал о первых смертях на Грушевского.

Позже Виктора Хомяка зачислили в список Героев Небесной сотни, а также присвоили звание Героя Украины посмертно.

***

Какую правду Ирина узнала о гибели своего отца?

К годовщине гибели Ириного папы мы опубликовали на странице сообщение с его историей. Тогда Галина Дидыч, жена Сергея Дидыча, член нашей общественной организации, сказала, что видела книгу «Камни Майдана», где один из авторов, Климентия Димид, была на месте и видела, как все происходило. (Книга «Камни Майдана» — фотоальбом Климентии Димид и ее отца, Михаила Димида. В ней собраны фотографии, посты Климентии в социальных сетях периода Революции Достоинства и проповеди ее отца — ред.)

Мы нашли отца Климентии в Фейсбуке, через знакомых удалось получить его телефон. Через него вышли и на Климентию. Она подтвердила, что помнит ту ситуацию.

После этого мы еще нашли запись в интернете, как Климентия звонила в прямом эфире Даниилу Яневскому на Громадское. Она тогда звонила и рассказывала, что это выглядит как убийство, и что это замалчивают.

К тому же, есть еще свидетельство санитара, что на теле были следы насильственной смерти. Собственно, руки были связаны. Но установить, кто это был, непросто... Я пробовал пересмотреть стрим от 27 января 2014-го, есть несколько стримов в интернете. Но в основном они фокусировались на улице Грушевского в то время. Было еще несколько возможных свидетелей, проверяли их причастность. Но, к сожалению, тот человек, который мог рассказать, он тоже погиб потом.

Когда мы лично встретились с Климентией, она показала все видео, которые у нее были. Она была на Майдане и 18-го, и 19-го, и 20 февраля. Она была 20 февраля возле Октябрьского, и, собственно, у нее я нашел еще много фото раненого отца, как его несли. И еще очень много материалов, которых ни у кого не было.

Она мне передала эти материалы, а мы их отдали следователю по делу Ириного папы, и по делу 20-го числа, и, собственно, по всем остальным тем числам, которых это касалось. Мы попросили Климентию дать показания прокурору, к ней приходил прокурор, брал показания. И это тоже стало важным элементом этого расследования.

Но по первым погибшим очень много проблем. В деле Нигояна, Жизневського, Сеника... Так что первые дни материалы уничтожались, найти свидетелей, материалы очень трудно. Все по крупицам собирается.

Мы разыскали людей, которые были с папой Ирины в Доме профсоюзов. Мы продолжаем искать, потому что остались документы, его пропуск в Дом профсоюзов.

Сегодня дело Ириного отца не закрыто, мы его продолжаем. Так, к сожалению, почти во всех делах происходит. Женя Закревская (адвокат семей Небесной Сотни — ред.) продолжает дело. Или сами пострадавшие.

«Семья Героев Небесной Сотни» существует уже более пяти лет. Чем она занимается сегодня?

На данный момент у нас есть три основных направления работы: содействие расследованию как основная цель, но также память и национально-патриотическое воспитание.

Что касается первого направления, то организация проводит брифинги, встречи, осуществляет коммуникацию между различными участниками этого процесса, является участником рабочих совещаний, заседаний временных следственных комиссий.

Одним из достижений является создание управления специальных расследований. По судебной реформе организация неоднократно проводила акции в отношении Высшей квалификационной комиссии судей — мы призвали не пропускать и не давать возможности дальнейшей работы так называемым «судьям Майдана». Члены семей были членами квалификационных комиссий для отбора в новую полицию.

В направлении, связанном с памятью, здесь основным концептом стал проект награды имени Героев. Речь идет о живой памяти о каждом из героев, о воплощении их мечты и предоставление возможности через воплощение их мечты таким же молодым, талантливым продолжать их дело. И в этом направлении уже существует десять проектов.

Некоторые из них вышли на международный уровень. Это, например, художественная резиденция имени Назара Войтовича, молодого Героя Небесной Сотни, которая функционирует в его родном селе. Туда приезжают художники со всего мира, проводят мастер-классы, обучения. И это место стало центром возрождения этого села. В село провели дорогу, возят детей со всей Тернопольской области. В села появился свой бренд, туда начали приезжать иностранцы. И это такой интересный пример, как удалось изменить судьбу целой деревни.

Другой интересный проект — это тревел-грант имени Богдана Сольчаника. Это проект, который делается совместно с союзом выпускников Оксфорда и Кембриджа. И этот проект уже позволил около 12 ученым поехать в Великобританию и представить свои научные труды, презентовать Украину и рассказать о Революции Достоинства и о Богдане Сольчанике.

Мы существуем благодаря вам! Поддержите независимую журналистику — поддержите нас нам на платформе «Спільнокошт» и присоединяйтесь к сообществу Друзей hromadske.

Кто поддерживает финансово ваши инициативы?

В первый год мы подавались на грант и получили средства от Международного фонда «Возрождение». Затем у нас было совместное финансирование от Международного фонда «Возрождение» и платформы «Спільнокошт».

К тому же мы получили финансовую поддержку от украинцев Канады. Есть и членские взносы от самих семей.

Как вы оцениваете историю с увольнением Сергея Горбатюк (главы Управления специальных расследований Генпрокуратуры)? Какими будут последствия для расследования?

В любом случае, они будут негативные. Потому что, как минимум, Сергей Викторович должен был передать эти дела именно в ГБР (Государственное бюро расследований — ред.), тому подразделению, которое должно ими заниматься. А так получилось, что в ГБР нет ответственного за это человека.

Чтобы передавать куда-то дела, надо, чтобы там было подразделение, которое далее будет этим заниматься. В ГБР этого подразделения нет. А после увольнения Горбатюка нет даже того, кто должен был передать.

Поэтому теперь дела могут затеряться на любом этапе, в Генеральной прокуратуре или в ГБР. А учитывая определенные личностные нюансы главы ГБР Трубы и его причастности к противодействию Майдану в свое время, это вполне возможно. И, собственно, мы потом не найдем концов. Поэтому последствия, безусловно, очень негативные.

Но мы делаем то, что можем. Мы консолидируем те доказательства, которые у нас есть, и нашей основной задачей является их сохранить до того времени, когда это действительно будет необходимо. Кроме того, сейчас идет борьба за то, чтобы все-таки дела передавались в конкретное подразделение ГБР и чтобы мы не потеряли время. Потому что можно начать сначала, но это годы работы. И желательно было бы, чтобы мы не начинали с нуля.