«От избиений у меня под сердцем сразу треснули два ребра»
«Здравствуй, дорогой наш солдат! Я хочу пожелать тебе удачи и победы. Надеюсь, что ты вернешься к тем, кто тебя любит и ждет. Ты настоящий герой нашей страны. Ты сражаешься ради нас, ради нашей родины. Я хочу поблагодарить тебя за то, что ты отважно несешь свою службу! Уничтожаешь жестокость и беспредел», —пишет Алина Орлова из 6-Б российскому военному.
Ее письмо, на котором нарисована георгиевская лента и пять гвоздик, лежит среди мусора в зале ожиданий железнодорожного вокзала Казачьей Лопани Харьковской области. Более полугода россияне пытали и допрашивали здесь людей. Забирали их из автомобилей прямо на дороге, приезжали утром в их дома или просто похищали посреди улицы. Местный житель Виталий, кажется, пережил все худшее, что могло произойти: его избивали, к гениталиям подсоединяли ток, пытали. Он не раз думал, что лучше бы умереть и больше не мучиться, не терпеть издевательства россиян.
Дальше — прямая речь Виталия.
«Только я один мог понимать, что происходит на самом деле и что делать дальше»
24 февраля примерно в 12 часов мне с криками позвонила дочь. Она с мамой, моей бывшей женой, жила отдельно, и к ним в теплицу прямо за домом прилетел снаряд.
Они знали: только я один мог понимать, что происходит и что делать дальше — все же отслужил три года в зоне АТО.
Я пришел и остался жить с ними. Да, я понимал: если меня поймают, то неизвестно, что со мной сделают. Но мы с женой развелись, когда дочери было пять, и бросить ее второй раз, когда она попросила о помощи, я не мог.
До 22 марта мы жили все вместе, пока за мной в 10 утра на двух джипах не приехали военные. Их было четверо. Они даже свои лица не прятали — просто забежали в хату с автоматами. Я как раз готовил салат.
«Ты Виталик? — Да. — Ложись».
Бывшая жена накинула на меня куртку, помогла справиться с рукавами. Я встал. Голову сказали не поднимать. Посадили в машину, ударили, чтобы я пригнулся как можно ниже, и ткнули дуло автомата в ребро. Один из военных еще сказал: «Дай Бог, чтобы была кочка, и у меня соскочил палец. Чтобы мы тебя даже не довезли».
«Под сердцем у меня сразу треснули два ребра»
Меня привезли на железнодорожный вокзал. Вытащили из машины и поставили к стенке. Рядом стоял военный с полицейской дубинкой. Я видел, как у него тряслись руки, как все кипело от адреналина. Когда он треснул меня по шее, я упал. Потом отовсюду набежали люди, я сразу же инстинктивно прикрыл голову руками. Они лупили меня и кричали: «От Донбасса вам привет!»
От избиений под сердцем у меня сразу треснули два ребра. Еще бы несколько — и конец.
Меня подняли, дали сигарету и перетащили на вокзал. Волокли по лестнице на второй этаж. Сам я уже не мог ходить, поэтому под руки меня начали заводить в разные комнаты. И куда бы мы ни заходили, повсюду было занято, людей уже допрашивали.
Потом одного мужчину вывели из комнаты, освободив место для меня. Помню, что сделал три-четыре шага от входа — и меня снова начали избивать. Я упал. Били ногами. Я кричал, что у меня паховая грыжа, и если они будут продолжать, то умру на месте.
«Где паховая грыжа? Покажи», — говорили они мне.
С меня стянули штаны, трусы, я перевернулся, чтобы показать, а мне к гениталиям пристегнули что-то похожее на прищепку, а на бедро положили кусок толстого тяжелого провода.
«Сейчас ты будешь отвечать на мои вопросы. И будешь отвечать правильно», — говорил один из военных.
Тогда я понял, что будет дальше.
Когда пустили ток, появилось ощущение, будто мне через гениталии заливают то ли раскаленный металл, то ли жидкий азот, то ли все вместе. Этот звук — «дык-дык-дык-дык». Я постоянно слышал его в голове.
Тем временем они задавали вопросы о том, кем я был на службе в АТО, как попал в ряды бойцов АТО, даты рождение обоих моих детей. Это была своеобразная проверка, не лгу ли я.
На самом же деле у них была вся информация обо мне, и они просто смеялись над тем, что я отвечал. Меня спасло только то, что они не нашли мои военные документы. Поэтому я сказал, что был старшиной роты — готовил, одевал и к оружию не имел никакого отношения.
Током меня жгли, пока не вошел один их военный.
«Ох, посмотрите, у него все горит, аж дым идет».
Они посмеялись и стали поливать меня водой. Не для того чтобы потушить, а чтобы ток лучше проходил.
«Призываю украинскую армию сложить оружие, не стрелять против россии...»
Я начал биться головой об пол. Хотел разбить голову и умереть. Пытки током были за пределами возможного, я не мог этого вытерпеть.
Тогда военные подложили мне под голову какую-то тряпку и сказали: если я буду продолжать, то меня будут пытать током, пока не остановится сердце.
Я кричал, задыхался, мне не хватало воздуха.
Кажется, примерно через час это все прекратилось, и меня спустили в подвал, уже переполненный местными. Я слышал, что там пожилые люди, молодежь, но не видел, кто именно, потому что мои глаза заклеили скотчем.
Все время я испытывал там одуряющие ощущения, будто у меня едет крыша. Случалось, что надзиратели давали сигарету: каждый делал по две затяжки и передавал дальше. Еду приносили раз в сутки — одноразовый стакан супа. В туалет выводили, когда хотелось. Но еще две недели после пыток током я мочился сидя. Боялся не только смотреть на гениталии — даже руками прикасаться. Это была сплошная рана.
Где-то на 3-4 сутки место, в котором нас держали, обстреляли. российские военные забежали в подвал всей группой — испуганные. А я молился Богу, чтобы прилетело именно сюда. У меня не было сил терпеть, и я не знал, что будет дальше. Мне хотелось, чтобы их всех убили.
На пятые сутки приехала российская пресса. Меня вывели из подвала и отвели в маленькую комнату. Впереди стояли журналисты, сзади — военные в черном с автоматами. Сказали, что если буду отвечать правильно — не умру и поеду к семье и детям.
Мне зачитывали вопросы и говорили, как я должен отвечать: где служил, в каком батальоне, что не стрелял в россиян и призываю украинскую армию сложить оружие. Еще что-то было о братских народах...
Просили также, чтобы я говорил все это очень убедительно с мольбою, как артист!
Мои слова записали на видео, загрузили на YouTube и после этого вернули обратно в подвал.
«Они нас называли зеками»
Вдруг в подвал забежали военные.
«Вот этого — на выход!»
Честно говоря, у меня была небольшая надежда, что сейчас меня отпустят к семье, как обещали.
Нет — поставили к стенке, срезали старый скотч из рук, вывернули их и перемотали заново, под углом 90 градусов. Несмотря на то, что у меня были переломанные ребра.
Меня повезли в Пункт пропуска на границе с россиейГоптовку, где снова упрятали в подвал. Стоять я уже не мог, потому попросился сесть на пол и склонил голову.
Затем туда зашел врач, делавший обход среди «зеков» (так нас россияне называли). Он велел срочно развязать мне руки, иначе я мог умереть.
Врач сунул мне в рот какую-то таблетку, она все выпадала на пол. Я ловил, мне ее запихивали назад, давали еще какие-то препараты.
Через полчаса меня снова вывели. Вижу, стоит камера, свет. Какой-то человек, даже не скрывавший лица, приказал снова рассказывать то, что я уже говорил в Казачьей Лопани.
Мне было очень важно запомнить каждую точку, запятую, слово. Если бы я что-то перепутал местами, пришлось бы несладко.
После этого снова начались допросы с теми же вопросами и удары по переломанным ребрам. Мне показалось, что они знали все о пытках током, о предыдущих допросах на вокзале, а повторить решили для того, чтобы снова сопоставить, не лгу ли я.
«Скажите, что нужно рассказать, только не бейте током!
Меняснова куда-то вывели под руки. Я думал: что же еще может быть? Слышал, как открылась дверь, мне опять срезали скотч с глаз — и я увидел перед собой примерно 30 человек в два ряда с руками за спиной. Все смотрят на меня, а я не могу понять, где я и кто они. За ними тряпки, мешки, паллеты — это значит, они здесь живут.
Один человек старшего возраста сказал: «Скорее дайте ему воды, вы что, не видите, он не может прийти в себя». Я выпил.
Как только конвоир захлопнул дверь, все сели. Иначе они должны были стоять с руками за спиной и опущенными головами.
Никогда в жизни не забуду этот звук, когда людей пытали Полевой телефонный аппарат, который российские военные используют для пыток током«тапиком». Когда говорили: «Рассказывай». «Что рассказывать?» И сразу этот звук. Люди кричали: «Скажите, что нужно рассказать, только не бейте током!» Слышал, как один человек даже булькал от избиений.
«Я не полковник. Я вообще не имею отношения к армии, я гражданский», — доносилось с допроса.
И правда, это был просто высокий степенный человек.
Собирал окурки и чистил картошку
Позже меня вывели на работы. Я должен был подметать территорию.
В один из дней через Гоптовку ехала колонна техники, маркированной буквой Z. Я поднял голову — посмотреть, что там. Конвоир сразу это заметил и заставил меня собирать окурки. Пришлось ползать на коленях, иначе с поломанными ребрами я этого делать не мог. Впрочем, после этого больше никто не поднимал голову — всем была наука.
Позже я начал работать на кухне: чистил картофель, лук, морковь, мыл котелки, тарелки. К готовке нас, конечно, не допускали. Рабочая смена была с 7 утра до 10 вечера, нужно было подготовить продукты на 150, а во время их ротации — на 300 военных.
Нас там тоже кормили три раза в день, но чтобы никто не видел. Потому что бывало заходили на кухню и говорили: «О, вонючие укропы, аппетита нет».
Иногда я сидел на кухне, смотрел на Белгородскую трассу, по которой ехало очень много разбитой техники. Бронемашины командирские, словно молотом разбитые. Душа так радовалась, но улыбаться было нельзя.
Случалось, что прилетало по нам. Сначала прятались они, а потом вспоминали, что где-то там «зеки», то есть мы, бегают.
Говорили: «Ну, кто-то выжил, кто-то не выжил». И смеялись.
«Я постоянно ждал выстрела в спину»
Так минул месяц.
Однажды я пришел после работы в подвал, а мне говорят, что заходили военные, называли мою фамилию и еще одного мужчины. Это означало, что нас собирались отпустить. Но я не верил в это — подумал, что просто злая шутка.
До утра я не спал. Думал — или меня действительно отпустят, или куда-то дальше повезут. Потому что бывало, что они забирали АТОшников с собой в Луганск. Как они говорили, «восстанавливать “ДНР” и “ЛНР”». Этого я боялся больше всего.
На следующий день в 9 утра пришел их главный с позывным «Министр». Держал в руках мой паспорт и снова назвал мою фамилию.
«А ты домой вообще хочешь или нет?»
А я не знаю, подпрыгивать ли от радости или бояться. Говорю, что, конечно, хочу — к детям.
«Я тебя еще вчера не мог найти. 15 минут на сборы».
Нас отпустили вместе с моим знакомым Олегом. Дали назидание: «Вы теперь живете в россии, поэтому не передавайте никакую информацию по телефонам, не корректируйте огонь. Будете жить спокойно, и все будет хорошо».
Как оказалось, нас решили отпустить, потому что приезжало российское руководство, и военным на месте досталось за условия, в которых нас содержали. Полсотни людей в маленькой комнатке, где мы задыхались, по стенам текло, так что можно было легко заболеть. Им сказали либо менять людей, либо оставить максимум 20, а остальных отпустить.
Нам отдали документы, сказали идти к Казачьей Лопани и не сходить с трассы, потому что повсюду были мины.
Мы шли километра три, и я постоянно ждал выстрела в спину. Пройду несколько шагов и оглядываюсь. Не верил, что нас могли просто отпустить.
Мы дошли до поворота, и у меня начали трястись руки — неужели я вернусь домой? На блокпосту нас снова остановили. Там стояли мужчины в черной полицейской форме, в овраге была спрятана российская техника.
Проверили, спросили, откуда мы. Один еще уточнил, участвовал ли я в войне, в АТО.«Нет», — ответил я с испуга.
Нас отпустили, и по местным тропам мы добрались до дома. Я сел на порог и начал реветь. Не думал, что после всех пыток доберусь до родительского дома. Я постоянно оглядывался и смотрел на дом, хотел убедиться, что это правда.
«Машина проехала, а ты уже бежишь к окну и проверяешь, не к тебе ли»
На второй или третий день я отправился на вокзал. Подошел к российским военным с паспортом. Говорю, что участник АТО, надо ли мне отмечаться? Потому что здесь случалось такое, что с теми, кто скрывался, поступали еще жестче. Сказал, что был «на нуле» — так называли россияне Гоптовку.
Меня завели в вокзал и снова начали переписывать личную информацию. Пообещали, что больше не будут трогать, если буду жить по месту регистрации.
После этого я начал много работать на огороде. Все сажал и сажал, чтобы ничего не брать из рук россиян. Даже табак себе вырастил.
Но паранойя после Гоптовки не прошла. Копнешь раз — и смотришь во двор. Машина проехала, а ты уже бежишь к окну и проверяешь, не к тебе ли.
Через три месяца мне постучали в дверь — и снова повезли на проверку.
Казалось, что этот «день сурка» никогда не кончится. Меня пытались заставить сдавать тех, кто пользуется телефонами.
Пришлось придумывать, что меня и так все местные боялись как АТОшника, а теперь начали еще больше — меня забирали и пытали. Рассказывал, что у меня нет здоровья куда-то ходить, что мочусь по ночам, до сих пор опорожняюсь с кровью.
Мне отдали паспорт, телефон и снова пообещали, что больше не будут трогать. Приказали, чтобы лечился дома.
Словом, им требовались новые жертвы. Что они могли взять с тех, из кого уже все выдавили?
Больше ко мне не приходили.
Как будто еще один апокалипсис
Около часа ночи накануне освобождения начали сильно стучать. Я подбежал в трусах к окну, увидел, что какой-то военный ломится в мои ворота. Думал, что снова заберут на подвал. Я ведь не знал, что это они убегают. Переоделся, накрылся одеялом, выпил валерьянки — и так удалось задремать.
Утром — тишина, никто не стреляет. Как будто еще один апокалипсис. Я не понимал, что делать.
Приехал в центр, а там местные снимают оккупантские плакаты, их флаги стелят на трассу. Наши машины с военными заезжают, люди кричат. До поселкового совета нужно добежать 100 метров, а у меня ноги ватные, подкашиваются. Не верил, что такое может быть, что нас освободят.
Позже я проходил нашу фильтрацию. Давал показания, зафиксированные в заявлении и протоколе. По нашему законодательству, это статья о незаконном лишении свободы.
Обещают компенсацию, но больше всего меня волнует здоровье и психолог. Хотя во время службы у меня была в подчинении рота, и я для бойцов был и отцом, и психологом.
Я ходил на те места, где меня пытали. Первый раз было очень страшно, не мог и слова вымолвить. Теперь уже легче вспоминать. Я рассказываю свою историю и хочу, чтобы даже в отдаленных странах, где никогда не слышали об Украине, люди знали, что россияне делают с нами.