Парашютистка ВСУ, монахиня, а теперь еще и психолог — о том, как родственники могут помочь военным после фронта
До пострига в монахини греко-католического Свято-Покровского монастыря сестра Анисия была парашютисткой в ВСУ. Уже в обители получила степень магистра психологии, чтобы профессионально помогать обожженным войной людям.
«Если хочешь помочь человеку, самое важное — услышать его. Даже если он молчит о своих проблемах, о них может рассказать энергия, которую излучает человек. По его взгляду, осанке, выражению лица можно считать призыв о помощи. Раны войны заживают долго. Исцелять их нужно очень деликатно, чтобы не добить человека своим словом», — советует сестра Анисия.
Она, монахиня, сейчас также психолог Львовского центра предоставления услуг участникам боевых действий.
Общаясь с фронтовиками, сестра не акцентирует на своем военном прошлом. Только если во время разговора придется к слову. По мнению монахини, полученный ею в армии жизненный опыт помогает фронтовикам распознать в ней «свою» — это облегчает им общение.
Она приходит в Центр в монашеской одежде, поэтому люди, которые записываются на прием, заранее знают, к кому идут.
«Ко мне обращаются те, кто в моем монашеском состоянии не видит для себя никаких препятствий, а может, даже видят в нем какое-то преимущество. Когда мы начинаем общаться, они сразу понимают, с кем имеют дело. Могут сами выбрать: прийти на вторую встречу или нет», — говорит сестра Анисия.
Мы говорим с ней о глубинных переменах, переживаемых человеком на войне, и о том, как учитывать эти изменения, чтобы вернуть человека в мирную жизнь.
Гнездышко адаптивной среды
Можно ли каждому бойцу, который получил глубокую психологическую травму на войне, помочь?
Ситуации могут быть разными, но по меньшей мере предложить психологическую помощь нужно каждому. Форматы функционирования человека на войне и вне войны радикально отличаются. Психика не имеет возможности мгновенно приспосабливаться к изменениям. Поэтому самый лучший вариант, когда после войны воин может попасть в адаптивную среду, в которой он сможет психологически подготовиться к жизни в условиях мира.
Какой должна быть эта переходная среда?
Безопасной. С хорошо организованными составляющими, которые касаются удовлетворения базовых потребностей. Комфортное проживание, питание, собственная кровать с чистым бельем, возможность помыться — это то, чего у людей не было на войне. Вчерашние бойцы сначала не должны тратить свой ресурс на удовлетворение базовых потребностей, а концентрировались на решении внутренних проблем.
В адаптивной среде нужно свести к минимуму любые внешние раздражители, потому что воинам в переходном периоде физиологически трудно выдерживать их. Громкие звуки, например, многих людей пугают или раздражают. Рецепторы у бойцов уничтожены — то, что для других будет нормальным, для них может быть невыносимым.
Можно заниматься, например, рисованием, каким-то другим творчеством — сегодня для этого есть множество возможностей. Почему важна именно творческая работа? Потому что это успокаивающая однообразная работа руками, ее результат вызывает положительные эмоции — есть картина, появилось что-то новое. Человек отмечает, что он уже создает, а не разрушает. И это отличается от того, что было на войне. Отрицательные эмоции, полученные на войне, постепенно сменяются положительными.
Дом и семья могут стать адаптивной средой для бойца?
Для этого нужно, чтобы родные люди тоже усердно работали над возвращением бойца в мирную жизнь. Следует хорошо осознавать, что происходит с человеком на войне — какую трансформацию он переживает в своей эмоциональной, духовной жизни, даже на физиологическом уровне. Сейчас для семей военных существует много тренингов — не надо ими пренебрегать, пока ваш родной человек воюет. Все равно вы столкнетесь с этими проблемами, когда родственник вернется, но тогда у вас уже не будет времени на обучение.
Тело не верит безопасности
Давайте поговорим сейчас о тех переменах, которые бойцы переживают на фронте. Например, от вас я услышала об изменениях на физиологическом уровне. О чем именно идет речь?
Например, на фронте боец должен максимально привлекать свои зрение и слух: замечать, что шевельнулось; учитывать определенные звуки или их отсутствие. Он должен мгновенно реагировать на ощущение тепла и холода, вибрацию земли, определенные запахи и т.д. Это все может предупредить его об угрозе. На войне соответствующие рецепторы работают очень напряженно — и в это время происходит трансформация восприятия мира на физиологическом уровне. На фронте боец всегда как собака со взъерошенными ушами. И когда он возвращается домой, эта «взъерошенность» — существование в режиме постоянной бдительности — не исчезает. Этот режим будет работать всю дальнейшую жизнь и определять его поведение.
Среда будет мирной, а тело будет продолжать мобилизовываться, чтобы распознать опасность. И это для человека очень утомительно. А родные, знакомые, посторонние, которые не были на фронте, будут воспринимать это как чудачество, будут раздражаться: но от чего он так быстро устает, почему уединяется, почему эту музыку не хочет слушать, а от этих запахов звереет? А потому.
А на духовном уровне? Вы имеете в виду какие-то новые смыслы, которые открываются бойцу на войне?
Я имею в виду переосмысление ценностей, смену приоритетов. Настолько глубоко, что то, чем в повседневной жизни занимаются семья и знакомые, может оказаться за пределами его системы ценностей. Жена ему тыкает квитанции за коммунальные услуги, а для него эти бытовые вещи вообще не распознаются! Потому что у него ценности на уровне сохранения жизни — его уже не волнует, экономить или не экономить на отоплении. И не потому, что он специально не обращает на это внимание, а потому, что его внимание на этом не фокусируется!
Почему так происходит?
Он понял, что на свете действительно является важным, а что — неважным. Опыт войны — действительно хорошая возможность понять это. Когда боец к этому пришел, а его жена — нет, она надоедает ему с квитанциями и треснувшим унитазом. Если их системы ценностей совпадали до войны, то теперь — не совпадают.
Дальше одно из двух: или ей перенимать его приоритеты, или ему — ее. Второй сценарий воплотить труднее, а часто маловероятно, потому что мирная жизнь не может столь же мощно вызвать обратное переосмысление ценностей, как война — это более слабый опыт. Но бойцу и его мирному окружению обязательно нужно согласовать свои приоритеты, чтобы их взаимодействие было конструктивным.
Эмоциональные изменения связаны с постоянными угрозами войны?
На войне идет речь не о проявлении эмоций, а о задачах выжить. Если я буду тратить ресурс на грусть, плач, возмущение — меня очень скоро может просто не стать. Человек подчиняется задаче выжить практически на уровне инстинкта. Эмоциональная составляющая остается на потом, организм словно бы ее консервирует.
Потом фронтовик приходит домой, и эта «консерва» взрывается: потому что то фара ослепила, то звук резкий, то кто-то рядом что-то сказал. Невозможно предположить, что станет триггером такой разгерметизации, что активирует пережитую на войне психологическую травму.
Физиологические, духовные перемены, происходящие с человеком на фронте, во многом остаются с ним и после войны. А вот с эмоциями можно работать — вернуть человека в приемлемое функциональное состояние.
Почему семья отходит на второй план
Военный меняется на фронте, но и его семья в тылу тоже многое пережила. Жена и муж оказываются словно в разных мирах. По вашему опыту, какие у них ожидания друг от друга?
Они действительно оказываются в двух разных мирах. Так что когда эти два человека встречаются — это встречаются два инопланетяна. Им нужно заново рассматривать: а что же это за человек, который является моим мужем или женой. В общем, ожидание у них одно: чтобы каждая сторона услышала и поняла другую.
Жена надеется на знакомые ей реакции от мужа, что он будет таким, как до войны. А он уже не может реагировать по старинке, его новые реакции ее удивляют, настораживают. Кстати, часто самого бойца смущают эти новые реакции.
Тем временем изменилась и сама жена. Этот момент принятия родного человека, который успел стать другим, — очень важен, он должен быть взаимным. Муж держит фронт, жена — тыл. Это как два полюса одной оси, на которой держится наша сегодняшняя жизнь. Чтобы семья не развалилась по возвращении бойца домой, им обоим нужно понять, что у каждого была своя задача во время войны.
Семьи часто сетуют, что для бывших фронтовиков побратимы стали важнее семьи. Почему побратимы выходят на первое место?
Здесь, по моему мнению, имеет значение опыт, который боец приобрел на войне. Там вокруг постоянный риск смерти. Поэтому важно, кто рядом с тобой, от кого часто зависит твоя жизнь. Это важнее, чем вооружение, материальное обеспечение и т.д. И у бойца это чувство защищенности, надежности, безопасности крепко связывается именно с побратимами. Семья как безопасная среда уже отходит на второй план.
Так срабатывает инстинкт самосохранения — самый мощный из всех инстинктов. Когда фронтовику плохо в мирной жизни, он потянется именно к побратимам, потому что уже не раз получал от них поддержку в выживании. А с семьей у него такого опыта нет или он забылся, притупился. Вместе с побратимами он испытал очень глубокие переживания, и когда в мирной жизни соскучится по переживаниям такой силы, то обратится именно к побратимам, словно на подзарядку себя поставит.
Семье остается принять эту ситуацию и не пытаться конкурировать с побратимами. Следует понимать, что именно благодаря поддержке побратимов на фронте их муж и отец вернулся домой живым. Никакой ревности, никаких ультиматумов — они лишь заставят бывшего фронтовика еще больше «взъерошиться». Побратимы становятся членами семьи — тогда у семьи больше шансов превратиться в безопасную для бойца среду.
Бойцу нужно осознать, что после войны жизнь продолжается
Оказывать психологическую помощь фронтовику — значит возвращать его в довоенное состояние? Но стоит ли ему возвращаться к себе довоенному, зачеркивать свой фронтовой эмоциональный опыт?
У бывшего фронтовика нет возможности вернуться к себе довоенному, даже с помощью психолога. Но никому это не стоит озвучивать — в некоторых ситуациях для него это будет ужасом. Он должен сам принять факт перемен, понять их ценность. Надо помочь ему сложить себя вместе — собрать то, что война рассыпала. Это и есть интеграция опыта войны. Не нужно обесценивать этот опыт, но не нужно его и абсолютизировать, переоценивать. Бойцу нужно осознать, что пребывание на войне — лишь эпизод из жизни, которая продолжается и которая может быть разной. Он должен чувствовать, что после фронта начался новый, мирный этап его жизни — с новыми обязанностями и пространством.
В чем для вас, как для психолога, специфика работы с бойцами, который прошли через российский плен?
Опыт плена более травматический, чем просто опыт войны. Поэтому работать с бывшими пленными гораздо труднее, чем просто с бывшими фронтовиками — меньше точек соприкосновения между миром их переживаний и миром тылового человека. Над ними в плену совершали такие действия, которые совершенно несовместимы с понятием человеческого достоинства. Слушать их рассказы очень тяжело, мозг отказывается воспринимать это.
А люди были в этом, они прожили это тотальное уничтожение их личности. Надо об этом помнить, когда к тебе на сеанс приходит бывший пленный. Ему трудно чем-то делиться, рассказывать о своем плене, но он должен рассказать, чтобы вместе с психологом проработать свой опыт, интегрировать его в общий опыт своей жизни. Только после этого он может говорить о плене с родными. Иначе опыт плена будет травмировать и его самого, и его семью снова и снова.
Даже если бывшему фронтовику не нравится его эмоциональное состояние, он не всегда обращается к психологу. Страдает, отравляет жизнь родным. Что с этим делать?
Насильно ничего не сделаешь. Каждый человек имеет право на свой выбор и сам отвечает за свою жизнь. Это только его право и только его ответственность.