«Сколько их еще должно погибнуть, чтобы что-нибудь сделали?» Родные военных, заблокированных на «Азовстали»
«Азовсталь» — место, где сейчас идет бой за Мариуполь. российские военные не оставляют попыток захватить завод, где украинские военные держат оборону. Недавно при посредничестве ООН и Международного комитета Красного Креста оттуда удалось эвакуировать гражданских.
В то же время украинские военные остаются заблокированными. У их родных нет прямой связи с бойцами уже несколько дней. Все, что им остается — выходить на мирные акции протеста, чтобы про них не забыли и нашли способ вывезти военных с «Азовстали».
Он решил идти к лучшим — в «Азов»
Рассказывает отец военнослужащего из «Азова», Евгений
Я не могу назвать имя своего сына, только позывной — «Репортер», так его зовут свои. До службы в «Азове» он работал корреспондентом и учился в университете по этой же специальности. Служить пошел в 2019-м, в 21 год.
Он мог пойти на срочную службу, отсидеться год где-то в Винницкой области, но решил идти к лучшим — в «Азов».
Нас с женой его решение шокировало. Мы были против, потому что к тому времени россия уже захватила Крым и Донбасс.
У них в «Азове» был очень серьезный отбор. Нельзя просто прийти и сказать: «Я буду азовцем». Помню, сначала в наборе сына было 88 человек. Отбор прошли 19, в том числе наш сын.
«Я догадался, что ты уже там, в аду»
В тот момент, когда началась полномасштабная война, сын не был в Мариуполе. Он поехал на сержантские курсы на другой конец Украины. Но 24-го, конечно, начал пробиваться к своим в Мариуполь.
Сначала он врал нам с женой. Говорил, что в Запорожской области. Потом я стал замечать, что есть проблемы со связью, и написал ему сообщение: «Я догадался, что ты уже там, в аду». Мы договорились, что не будем об этом говорить матери. Теперь она уже знает.
Мы понимали, что в таких условиях нужно соблюдать информационную гигиену, и что каждое сказанное слово может повредить сыну. Поэтому особенно ничего не спрашивали, а он не рассказывал. Просто писал: жив, поел, в шапке.
В последний раз мы получили от него сообщения вчера (5 мая, — ред.). Собственного телефона у него давно нет, поэтому он нам пишет с другого.
Так сын дает знать, что до сих пор жив. Это собственно единственное, что он сейчас говорит. После этого у нас с женой по меньшей мере дрожат руки.
«Конечно, они не сдадутся россиянам»
Раньше сын говорил, чтобы им помогли удержать Мариуполь. Последний месяц он призывает нас повлиять на людей, от которых это зависит, чтобы им обеспечили деблокаду.
Вместе с другими родными бойцов, которые сейчас на «Азовстали», мы распространяем призыв об экстракции. «Эвакуация» — это общий термин. Каждый день эвакуируют людей из Херсонской, Харьковской областей. Нам нужна именно Экстракция (или эксфильтрация) — от английских слов extraction, exfiltration, exfil. Предусматривает перемещение людей из подконтрольной врагу территории в безопасную зону.экстракция. Такой прецедент был уже во время Второй мировой войны.
Мы обращаемся ко всему миру, чтобы они стали гарантами экстракции наших ребят. Они готовы, чтобы Турция вывезла их с гражданскими, ранеными, с телами погибших побратимов на нейтральную территорию. И чтобы они там находились до конца войны, не вступая в боевые действия.
Это единственное, что мы можем предложить. Потому что, конечно, наши военные не сдадутся россиянам. Они не сдадут оружие.
Счет идет на часы. Если цивилизованный мир может это сделать, необходимо действовать сейчас. Мы понимаем, что в россии все зависит только от одного человека — от путина. Я не знаю, что ему за это пообещать. Мы не торгуем территориями. И глядя рациональным взглядом, как бы это страшно ни звучало от отца воина, я понимаю, что взять сейчас определенный отряд, который будет пробиваться туда с боями — это положить несколько сотен человеческих жизней без гарантии результата.
«Он стоит за свою страну»
Рассказывает Анастасия, невеста военнослужащего из «Азова»
Мой жених в «Азове» с 2015 года, с 18 лет. Он офицер. До этого он занимался патриотической деятельностью в Запорожье, был футбольным фанатом.
Он очень целеустремленный и патриотический человек, все его мысли всегда были только о его деле. Он стоит за свою страну, и я ему в этом не мешаю.
Мы познакомились в 2017 году, когда он уже служил. Планировали пожениться в июле этого года. Но война разрушает наши планы.
Еще в начале января он мне сказал: «Готовься, что-то будет». Просил собрать тревожный чемоданчик, подумать, куда эвакуироваться из Бердянска. Я не верила. Отвечала, что ничего не будет.
За неделю до начала полномасштабной войны он мне снова сказал собирать вещи и уезжать. Мы поругались, я расплакалась и, конечно, никуда не уехала.
23 февраля мы виделись в последний раз.
Вечером того дня я легла спать, а очнулась, как и все, от взрыва. Тогда начала звонить, спрашивать, что делать. Он говорил собирать вещи и уезжать из города. Я уехала из Бердянска через месяц.
Все это время я боялась выходить из дома на улицу. Наш город оккупировали, российские военные ходили и разыскивали семьи азовцев, самих бойцов. Мне было страшно уезжать из Бердянска — боялась, вдруг узнают, кто я.
В конце концов, ко мне никто не пришел, нас никто не сдал. Но такой риск был — мой знакомый, бывший азовец, сейчас неизвестно где. Его якобы куда-то окликнул товарищ, и после этого он пропал.
Его побратимы передавали, что жив — и все
За все это время мы говорили с женихом трижды. До 3 марта еще достаточно часто переписывались. А потом со связью становилось все хуже.
Он мог не писать мне неделю. Его побратимы передавали: «Жив». И все. Это было такое долгожданное сообщение.
Сейчас наши военные сражаются, их кроют с кораблей, танков, бомбят из наземной артиллерии, а они отбивают эти атаки. Верят, что их могут спасти, что удастся применить экстракцию.
Где-то 16-17 апреля мой жених получил ранение в ногу. Первую операцию ему сделали сразу. Но нужно прооперировать еще раз. Сделать там это невозможно — госпиталь разбомбили, запасов лекарств нет. Рана заживает, но все равно есть жидкость, которую нужно откачивать.
Даже с такой серьезной травмой он продолжает работать. Ходит на костылях, на ногу вставать не может.
«Говорил, возможно, будут провокации»
Рассказывает Ольга Малюченко, невеста военнослужащего из «Азова»
Моему жениху 24 года, по соображениям безопасности я не могу называть его имя. Он в полку «Азов» шестой год, с 18 лет. Хотел начать служить еще раньше, но был несовершеннолетним. В 2014-м участвовал в Революции достоинства.
За несколько дней до войны мы решили, что хотим пожениться. Точной даты не было. Планировали поехать в Рим, Венецию, а саму свадьбу устроить в Карпатах с церемонией у черешни или яблони в кругу близких.
В 20-х числах февраля я наведывалась в Мариуполь, гуляла по улочкам, он мне показывал квартал, пострадавший еще в 2014 году. Говорил, возможно, будут какие-то провокации. Скрывал ли он от меня или не ожидал, что будет полномасштабная война...
24 февраля, когда я уже была в Киеве, он мне утром позвонил по телефону и сказал, что началась война.
«Он пытался шутить даже в такие страшные дни»
За эти месяцы я слышала голос своего жениха четыре раза. Он спрашивал, как у меня дела, поела ли. Рассказывал, как они спасли бабушку, животных. Пытался шутить даже в такие страшные дни.
Говорил, что не хватает квалифицированной помощи раненым. Уверял, что вода и еда есть, но я узнавала от жен и побратимов, что реальность иная — ребята мечтают о куске хлеба и глотке воды, что могут поесть раз в день, если повезет.
Лишь однажды он рассказал как после трех дней без еды нашел тарелку каши, которую кто-то не доел. Сказал, что это была самая вкусная еда за эти два месяца.
Есть ли у него ранения, неизвестно. Знаю, что у ребят нет возможности помыться, разуться. Они могут ходить несколько дней в обуви, не снимая. Поэтому начинаются нагноения.
В последний раз он писал мне 9 дней назад. Через побратимов четыре дня назад узнала, что жив. Что происходит сейчас — не знаю, связи нет. Каждую минуту проверяю телефон, просыпаюсь и засыпаю с ним. Как паранойя.
Военные тоже имеют право на жизнь
Мы начали проводить акции протеста по всей Украине — в Кропивницком, Тернополе, Львове, Хмельницком, Луцке, Полтаве. Сейчас устраиваем акции в столице, потому что даже в Киеве люди могут не понимать всю ситуацию.
Мы призываем, чтобы все-таки нашлась третья страна-гарант для мирного выхода не только гражданских, но и военных. Там невероятное количество раненых. Военные — тоже люди. То, что у них есть оружие, не значит, что они боги и титаны. Они имеют право на жизнь.
«Звонил маме и говорил: “Все хорошо, все делается для вас”»
Рассказывает Инна, сестра военнослужащего из «Азоваш
Моего брата зовут Дмитрий. До войны он работал на фирме, специализирующейся на ремонте машин, тракторов. В октябре и ноябре прошлого года проходил военные учения, а в декабре попал в Мариуполь, в «Азов».
До штурма «Азовстали» брат выходил на связь почти каждый день. Звонил маме и говорил: «Все хорошо, все делается для вас».
С 29 апреля он в последний раз написал: «Все хорошо, жив-здоров». 5 мая нам прислали сообщение, что с братом и другими ребятами из его бригады все хорошо.
Мы просим освободить из «Азовстали» раненых военных, чтобы им оказали помощь. Их нечем лечить.
«Пока мы не отстоим все свои территории, я домой не приду. Это мой путь»
Рассказывает Ульяна, тетя военнослужащего из «Азова»
Моего племянника зовут Артем, ему 21 год, в «Азове» — с 19 лет. Он добрый, патриотичный, стремился защищать свою страну еще со своих 14-ти, с 2014-го.
Артем хотел пойти служить в «Азов» еще в 18, его мать просила еще по крайней мере год побыть дома. Он — единственный ребенок в семье.
Помню, как мы виделись с ним в августе на День Независимости. Я его спросила: «Артем, когда ты собираешься вернуться домой?». Он мне ответил: «Пока не закончится война в Украине, пока мы не отстоим все свои территории, я домой не приду. Это — мой путь».
За это время редко выходил на связь. 29 апреля последний раз написал нам сообщение. И где-то четыре дня назад нам передали, что с ним все хорошо, он жив.
«Сколько их еще должно погибнуть, чтобы что-то сделали?»
Артем такой парень, что даже если все будет плохо, он не скажет. Его коронное изречение: «У меня все чики-пики». Даже в Телеграме он посылал нам видео по 5 секунд. Только хлопал глазами и ничего не говорил. Просто показывал, что жив.
Сестра одного из бойцов рассказывала, что единственная их еда там — три стика сахара в день. Артем на это отвечал: «Ну, может, это у них так, а у нас все хорошо».
Он больше успокаивает нас, чем рассказывает о себе. Беспокоится, как Настя, моя дочь — его двоюродная сестра. Он знал, что она с семьей снимала квартиру в Гостомеле, который в первые же ди попал под атаку россиян.
Мы живем в Киевской области. Поэтому понятно, что сначала слово «Азов» даже не говорили. Мы не афишировали, где служит Артем. Сейчас кричим повсюду, где только можно. Только бы помогли и вытащили их оттуда.
Сколько их еще должно погибнуть, чтобы что-то сделали?