«Сначала был шок, потом я пыталась об этом не думать, а потом — второй круг шока», — Янина Соколова

Видео на украинском языке

В конце мая телеведущая и актриса Янина Соколова написала в соцсетях, что последние 7 месяцев лечилась от рака. Все это время она не выходила из съемочного графика и продолжала выпускать проекты «Рандеву» и «Вечер с Яниной Соколовой» — одни из самых успешных проектов в украинском Youtube. В кадре Янина оставляет привычный образ телеведущей. О том, что за кадром, о проекте «Я, Нина», пропаганде и Зеленском — в свежем выпуске «Дорогенька моя».

«Дорогенька моя» — проект главного редактора «Громадского» Ангелины Карякиной о равенстве, ролевых моделях, многообразии, политическом и личном. О том, действительно ли сегодня женщины могут, как уверяют в популярной литературе, «иметь все и сразу» — карьеру, личную жизнь, семью? И надо ли всем женщинам обязательно «иметь все»? 

Название проекта «Дорогенька моя», с укр. «Дорогуша моя», отсылает к снисходительному обращению президента Украины Петра Порошенко к журналистке «Детектор медиа» во время пресс-конференции 28 февраля 2018 года. Это вызвало реакцию в виде флешмоба «Я тобі не дорогенька» («Я тебе не дорогуша») и широкую дискуссию о месте женщин в медийной и общественно-политической жизни.

Спасибо тебе, что согласилась на интервью, знаю, что найти свободное время очень сложно. Мы бы начинали говорить о чем-то другом, но на днях ты запустила новый мультимедийный проект — о болезне, о раке.

Это будет проект не о раке, это будет проект о жизни, это будет проект о том, почему вам с нами, независимо от того, мы больны или здоровы, стоит жить, начинать каждый день и быть счастливыми. Проживать его, как последний. Знаешь, и болезнь, которая постигла меня, о которой я узнала семь месяцев назад, мобилизовала все положительные моменты в моей жизни. И уничтожила желание тратить время на какие-то вещи, которые не стоят того.

Я — девушка не с простым характером. Я — девушка публичная, для которой это был шок, и позже я столкнулась с обстоятельствами, которые сделали меня еще сильнее, чем я была раньше. Но одновременно остыли все нервы в голове, в моей коже, которые существовали до этого в состоянии ожидания. Они все пробились наружу. Я пережила, наверное, самый эмоциональный период своей жизни.

Скажи, если бы не было этого проекта, ты решила бы говорить об этом публично?

Нет, я не говорила бы об этом.

Почему?

Об этом знал узкий круг людей. Я делаю много проектов. У меня есть своя телевизионная школа. Плюс игра в театре. Я не прекращала играть в театре. Представьте себе, когда мы в поезде едем во Львов, где проходит спектакль, истории любви о взрослых, и никто из актеров не знает (о моем состоянии — ред.), кроме меня и Валерия, с которым мы просим, чтобы нас поселили в один СВ, это мой лучший друг. Там я могу спокойно снять парик, поговорить, попить чаю. Если об этом еще кто-то узнает, об этом узнает весь театр, ньюзрум... если увеличивается круг людей, которые знают о твоей болезни, лучше тебе не становится.

А что начинается в момент, когда ты вышла публично с этой историей? Ты говорила, что журналисты задают какие-то не те вопросы, ставят какие-то акценты...

Неприятный акцент — это акцент на изменении внешности. Во-первых, существуют довольно некорректные вопросы, со стороны журналистов большинство касается изменений внешности. Это не только интересно с той стороны, как ты в 2019 году можешь с этим бороться, ведь отсутствие бровей, ресниц, когда ты просыпаешься — лицо чистое, без каких-либо лишних красок, потому что ничего нет. Отсутствие волос для публичного человека, мы тратим 2,5 часа на грим, это довольно долго. Мне грустно, что акцент в СМИ идет на процесс этого прикрытия. Нежели на процесс открытия всех недостатков, которые есть в медицинской системе, всех акцентов психологических, которые существуют внутри каждого человека. Об аспектах восприятия семьей, социумом.

Ну и то, как это, собственно, лечится в наших учреждениях.

Ты публичный человек, твоя внешность — часть твоей профессии. Понятно, что если кто-то узнает, что есть болезнь, которая влияет на это, возникает вопрос, как ты с этим живешь. Этот акцент выставляется сам собой. Ты же не приходишь на эфир в виде, в котором просыпаешься утром?

Меня гримируют исключительно дома. Я не гримируюсь на локациях. У меня есть один гример на все съемки. До того, как я публично объявила о том, что я болела, гример приезжала исключительно ко мне домой. Из дома я выходила готовая к экрану.

Люди, которые тебя смотрят, в частности, больные женщины — они точно выглядят иначе, у них нет гримера. Но они видят тебя, постоянно красивую, сияющую. Это как работает?

Это вдохновение, безусловно. Есть очень много книг о правильной пропаганде. Есть пропаганда в «Раша Тудей», а есть пропаганда правильная. Правильная пропаганда — это побуждение к подражанию ценностей. Побуждение к подражанию идеологии. Побуждение к подражанию каких-то правильных принципов в жизни, которые меняют жизнь миллионов. Поэтому когда женщины видят, что Янина Соколова, которой 35 лет, 7 месяцев не выходила вообще из графика съемочного... Она пережила фактически за всю свою 15-летнюю карьеру телевидения пик на данном моменте карьеры. Потому что все, что мы наснимали, «Рандеву», было очень успешным. Я проснулась в реанимации, все записала заранее. Это был очень большой контраст. Когда ты лежишь — катетеры по всему телу, на голове эта маска, а поднимаешь телефон, а там 1200 тегов людей, которые от одного человека к другому распространяют это «Рандеву», куча слов какой-то реакции. Чтобы вообще ты представила, как это контрастно выглядело, пока я болела.

На своем примере я хочу, чтобы люди поняли, как говорил Олег Сенцов, что страх — самый большой грех. И если небо нам посылает такие испытания, то, видимо, это не просто так. Оно направляет испытания только тем, кто может их преодолеть. Сейчас зрители скажут: слушай, Янина, посмотри — сколько людей умерли. Если вы будете бороться до конца, вы минимум можете продлить себе жизнь.

А если ты борешься, но не можешь побороть? Эта болезнь возвращается, или нет положительной динамики. Вот есть Янина, она поборола — и молодец. А если я не могу, то что? Я не молодец?

У каждого своя личная история, у меня была довольно легкая форма, локализация раковой опухоли не была за пределами органа. Что меня собственно спасло от различных других метастазичних эффектов.

А для тех, кто борется и не может побороть. У меня есть друзья, у которых в семье была эта проблема. Женщина, у которой была эта проблема, при мне фактически доживала последние недели. Я была в Америке, и там узнала, что она умерла. Она жила на полную. Она устраивала вечеринки, занималась танцами, там рядом был зал. Фламенко, чтобы ты понимала. Она себя более или менее хорошо чувствовала, могла физически двигаться, а ее просто съедал рак изнутри. Я так понимаю, что сердце не выдержало нагрузки в какой-то период. Она была физически активна.

Мой совет таким людям — просто не откладывать на завтра возможность сделать себя счастливым. Создать максимум условий, чтобы в эти дни не думать о болезни. Это обращение к близким. У близких в Украине вообще нет такого журналистского желания, а я думаю, мы в ближайшее время сделаем это — объясним, как вести себя с онкобольными близким. Потому что близкие сами очень часто закрываются.

Близким, окружающим — на каком языке нужно говорить?

Эта речь сочувствия, эти слова заботы, сказанные языком обреченности — это все только подавляет твое состояние.

Одна из тех причин, почему ты не говорила это — потому что не хотела, чтобы кто-то сочувствовал?

Это ужасно, когда тебя кто-то жалеет, причем — так утопично жалеет.

Здесь я разделяю, но мои близкие друзья, когда они были со мной во время постхимиотерапевтических периодов... Объясню: ты делаешь «химию», а потом неделю с тобой происходит адский болевой процесс. Опять-таки, зависит от типа рака, у меня было выкручивание суставов настолько сильное, что я не могла доползти два метра в туалет. Это острая боль, которую трудно успокоить. Дексалгин, уколы, они уже слабо помогали. У меня был каннабис медицинский, пластыри, которые основаны на наркотических веществах морфина. Это была такая боль, при котором ничто не помогало.

Задача близких — это предоставить тебе интертейнмент. Обезболить, во-первых, и чтобы внимание не было сосредоточено на болезни. Я была сосредоточена на болезни, внимание не должно быть локализировано внутри болезни. Это просто может вызвать суицидальные настроения и депрессию. Меня очень спасала работа. То есть моя загруженность в течение дня, если я кому-то об этом расскажу — в это трудно поверить. Мой график настолько плотный, настолько разносторонний. У меня еще есть двое детей. Меня все это не спасало, и когда те семь дней после химии создавали ад, то, безусловно, было очень трудно. Но мы с этим также научились бороться. На последней «химии» мы довольно весело проводили время.

Вокруг болезни создается язык — как о ней говорить. И это такой язык войны. Мы с ним боремся. Мы или побеждаем, или проиграем. Или этот язык войны с раком не ограничивает нас и тех, кто слабее, у кого меньше возможностей? Кто слабее духом?

Здесь зависит, что ты вкладываешь в слово «борьба». Если ты вкладываешь в это слово активность со щитом и мечом, и постоянную напряженность с самокопанием, со словами, что я это одолею каждый день, постоянно находишься в состоянии войны, то ты просто себя съедаешь, когда ты проигрываешь, а на каком-то этапе твои слова и твоя вера становится шаткой. Ты не готов к этому.

Мне кажется, самый важный процесс — это процесс принятия. То есть ты принимаешь то, что с тобой произошло. В моем плане история с принятием произошла за месяц. Изначально это был шок, потом я пыталась об этом не думать, потом был второй круг шока. Потом операция. После операции ты думаешь: скорее бы эта «химия». Тебе говорят, а ты в курсе, что во время «химии» все волосы выпадут. Потом ты думаешь, что с этим делать.

Но ты сама говоришь, что, например, проект «Я, Нина» — это не про уныние, это о счастье и о любви. Но ты столкнулась не только с счастьем и любовью.

Счастье и любовь — это то, что ты хочешь донести. Жизнь контрастная, не может быть что-то белое, а что-то черное. Но смысл нашего фильма в том, чтобы люди не откладывали на завтра возможность быть счастливыми. Фильм «Я, Нина» будет иметь любовный треугольник между врачом, пациенткой и ее мужем. И этот треугольник в больнице, работе, детях, доме, ночных клубах, гонках на мотоциклах, это будет очень активная жизнь за семь месяцев, месседжем которой является то, что я тебе сказала две минуты назад.

Героиня этого проекта и фильма есть ты сама. Почему ты решила рассказать о себе, а не пригласить других людей, дать им голос?

Как я могу дать голос тем, кого я не знаю? Если я пережила болезнь, если у меня есть большое количество сторонников, то таким образом проще донести людям, что мы имеем в виду. Плюс у меня актерское образование. Думаю, это возможность пережить это все достаточно качественно. Почему говорю качественно? Потому что я, честно говоря, слабо доверяю украинскому кинематографу. Все, что финансируется Госкино, редко вызывает у меня мурашки или замирание сердца. Это часто бутафорские истории.

Поэтому мое правило: хочешь сделать хорошо — сделай сам.

Ты лечилась в Украине. Партнером этого проекта является Институт рака. Ты говоришь, что тебе помогали классные специалисты и специалистки. Но история с лечением сложных болезней — это сложная драма отношений с украинской медициной, это рулетка. Мы понимаем, что ты известная телеведущая и актриса. У тебя есть связи, деньги, которых нет у миллионов людей. Твой месседж: «В Украине можно вылечить такую болезнь». Как он ложится в наш общий контекст?

Во-первых, я лечилась в государственном учреждении только потому, что, по воле случая, главный врач этого Института рака был одногруппником моего мужа. Когда мы узнали об этом диагнозе, Володя сказал, что мой друг, одногруппник — главный врач Института рака. Мы поговорили о возможности операции. Он пригласил Елену Самохвалову, врача, который сделал мне уникальную операцию. Таких операций не делали в Украине. Она длилась 6 часов. Мне удалили три органа и удалили их одновременно. Обычно это делается полосным разрезом, чтобы удалить вторую половину органа. Мы сделали две операции в одной — у меня есть пятнышки вокруг пупка, камера заходила внутрь, на мониторе появлялся процесс — штырями прокалывали органы, резали их изнутри и по кускам извлекали. На моем теле нет ни одного пореза, есть точечки, которые возникают у тех, у кого есть аллергия на комариные укуси. И за 6,5 часов успешно была сделана операция, а на седьмой день я вела мероприятие.

Я могу сказать точно, и мы это обсуждали с врачами, я не буду называть фамилии врачей, к которым могла пойти, с учетом того, что мне установили неправильный диагноз, а в лаборатории неправильно сделали анализы. В октябре мы взяли анализы за август и нашли рак. Но с августа по октябрь меня лечили с другим диагнозом — поликистоз, гормонами лечили, фактически подкармливали и опухоль мою в том числе.

В Институте рака есть несколько уникальных аппаратов, и людей, которые умеют ими пользоваться, можно пересчитать по пальцам одной руки. Они молоды и моложе меня. Елене Самохваловой — 30 лет, Андрею Безносенко — 37, а мне — 35. Это люди со знанием языков, это люди с западной практикой. Может, догадаешься, какая зарплата у онколога, который делает по три операции в день в государственном Институте рака?

Я думаю, что очень маленькая, может, тысяч 20 ($740)?

3 900 ($144). Она официально получает. Зарплата главного врача — 8 тыс гривен ($296).

Это жесть, позор.

Это жесть. Именно поэтому они уезжают. Едут за границу.

Тебе не кажется, что все эти моменты — это сказка, тебе повезло?

У каждого из нас своя судьба. И говорить: мне повезло — это все равно, что говорить: сегодня мы встретились, а могли и не встретиться.

Я о том, что общий контекст — страшен. На что мы должны обратить внимание?

Целый пласт проблем. Психологическая помощь людям, которые узнали, что у них рак. Государство должно создать опцию, функцию психолога. Он должен принимать ежедневно, в отделениях лучевой терапии. В отделениях, где больные лежат после операции. В отделениях у палат, где больные лежат после химиотерапии. Так же он может консультировать родственников.

Второй момент — обезболивание. Это то, что мы очень активно внедряем в проекте «Я, Нина». Я участвовала в конференции по внедрению медицинского каннабиса. Я очень надеюсь, что до конца этого месяца будет принят законопроект.

А как ты это делала?

Я нарушала закон. У меня есть футляр с медицинским каннабисом, привезенный из США. Он выглядит, как электронная сигарета. Но внутри там масло, там нет табака, травы. Он не горит, он нагревается.

По принципу айкоса?

Да, по принципу айкоса. Только в айкос мы вставляли с тобой табак, а здесь масло. Я использовала это дома.

Тебе помогло?

Да, это процесс, который вызывает минимум побочных эффектов, в отличие от других обезболивающих. У других обезболивающих эффект замедления физиологических процессов. Привыкания. Ты становишься человеком, который не может нормально функционировать. Это походы в туалет, желание выпить воды.

Скажи, какая цель этого проекта? Чтобы максимальное количество людей что-то узнало, ты еще как-то привлекаешь других больных?

Это целая махина разносторонних целей, которые в целом складываются в единый месседж — изменить отношение к онкобольным в Украине.

Другие микромесседжи, которые я рассказала тебе, которые можно прочитать на нашем сайте, они будут нести побуждение для простых украинцев жить лучше, они могут помочь решению большого количества проблем, о которых будет сказано вслух. Если мы о чем-то говорим вслух, если человек приходит в кинотеатр и видит там, что кто-то умирает в палате, и мы даем четкое понимание почему он умирает, почему другого варианта нет. Если человек приходит в кинотеатр и смотрит наш фильм, он видит, что главная героиня лысая, но в нее влюбленно несколько человек. Мы показываем, что рак может быть сексуальным, и уже несколько женщин, которые прикрывают свою лысину платками, расправят плечи, накрасят ресницы, пойдут в клуб или выпьют какой-то коктейль сегодня вечером.

Ты сказала: «правильная пропаганда». Ты себя считаешь пропагандисткой?

Я считаю себя антипропагандисткой.

Что это значит?

Это означает, что в течение 8 месяцев мы занимаемся разоблачением фейков российской пропаганды. Мы можем гордиться, что мы — флагманы на этом пути. У нас наибольшее количество подписчиков среди всех, кто этим занимается. Мы делаем качественный продукт «Вечер с Яниной Сколовой», который смотрят по всему миру.

Как он появился, чья это была идея?

Это была идея моя совместно со сценаристами, которые до сих пор с нами, сейчас их уже трое. Мы сначала придумали украинский вариант издания «Шарли Ебдо», где бы иронично смеялись и давали бы оценки событий, которые происходят в Украине в виде карикатур и текстов.

А потом мы столкнулись с тем, что художники, которых мы приглашали, побоялись, чтобы их имена и вообще кисти касались животов, глаз, рук и тел наших политиков. И мы просто остались у разбитого корыта. Львиная доля художников сказала: мы боимся с вами такое писать, нет-нет, спасибо. Чтобы потом меня где-то подстрелили?

И мы отказались от этой идеи, но встретились и решили, что нам что-то надо делать совместно, вместе.

У нас теперь президент комик, может, не так страшно будет теперь шутить.

Мне, на самом деле, ни при ком не страшно шутить. У комика, к сожалению, плохо с пониманием иронии и самоиронии. История с записанным мной видео и хэштегом «Не сцы», который был повсюду — и на стадионах, и в прессе, и мы даже кепки сделали — и отказ его приходить ко мне на интервью не один раз, а дважды. Дважды, когда мы договаривались, он не пришел.

Ты думаешь, он не готов к твоему троллингу?

А ты думаешь, он готов? Ты видела хоть одно некомфортное интервью с президентом Владимиром Александровичем?

Я думаю, что это вообще для него не вопрос. В принципе, и выступления с Порошенко — это тоже не самое комфортное выступление.

Одно дело — стоять рядом с политическим конкурентом, а другое дело — рядом с зубастым журналистом, который вспомнит все.

То есть, ты думаешь, что Зеленский тебя испугался?

Я не думаю, я уверена в этом. Мне об этом открыто сказали. У меня есть переписка в WhatsApp, где написано: он просто тебя боится. Он испугался. Для тебя это странно? А ты не задавала себе вопрос: почему он приходит на эфир к Гордону, где полная комплиментарная ванная, что можно еще мед поставить, шоколад, все это соединить и намазать их обоих? И не приходит к Скрыпину, не приходит к Мостовой, к Портникову, где б спросили — так спросили.

В какой-то момент вы думали шутить над украинскими реалиями, но проект вылился в троллинг российской пропаганды, и он направлен на Путина, на Кремль...

Нет, он направлен на украинскую аудиторию — ватников, которые живут здесь в Киеве и здесь где-то ходят. У нас страна контрастов. У нас есть мамы, которые хоронят ребят на войне, а потом приходят домой и включают сериал «Менты» и кайфуют. У нас очень контрастная страна.

А как ты думаешь, если это на них направлено, это действует?

Это действует. Я это вижу. Наши эфиры смотрят в так называемых «ДНР» и «ЛНР». Я тебе больше скажу: наши видео смотрят на плазме в кабинетах главарей псевдореспублик. Я видела фотографии от наших тайных агентов, которые нам снимают и сообщают, что Пушилин вчера обсуждал свежий «Вечер». Наши видео смотрят на оккупированных территориях те, кто ждет, пока их освободят, и бесятся от этого те, кто не знает пока, что им делать, но вынужден быть за них. Наши видео смотрят пропагандисты, которые за деньги приходят в студию «Россия 1», и потом на свои ресурсах распространяют наши видео, за что им спасибо. Вот Юрий Кот вчера распространил. Внизу там, конечно, идет вентиляторный круг дерьма, которым меня окропили. Но мне приятно, и наша цель достигнута, что Юрий Кот, распространив это в своем ватном терариуме, позволил другим людям, которые не знали о нашем проекте, посмотреть его.

И что? Те, кто любят Путина, вдруг начинают задумываться: а может, не все так просто? Может, он действительно какой-то не такой и нам надо вернуться к матери-Украине? Как это работает?

Я скажу тебе так: один волонтер военный была у меня в гостях в «Рандеву», она сказала: бандеровцев из жителей оккупированных территорий можно сделать за два-три года. Я с ней абсолютно согласна. Более того, ты не забывай, что я ментально тоже донецкая. Я из Запорожья, но ментально.

А зачем из них кого-то делать?

Они украинцы. Проблема украинцев в том, что львиная доля не понимает, что они украинцы.

Так, может, они как-то по-своему это понимают? А мы пытаемся им сказать: стоп, вы неправильные украинцы, вы себя неправильно понимаете.

Они живут в мире, в котором существует «русский мир». «Русский мир» с украинским может быть одним целым.

Да, это, очевидно, конфликтующие понятия.

Нельзя быть внутри с «русским миром» и говорить: извините, но это территория моих предков. «Русский мир» не может быть на территории Украины. Мне бы хотелось, чтобы государство себя вело в этом ключе, и как бы мне хотелось, чтобы менялось сознание этих людей. За последние 5 лет государство не сделало ничего, чтобы эти люди идеологически вернулись к нам. Верховная Рада должна проголосовать за закон, который предоставлял бы возможность информационной пропаганды в различных сферах нашей жизни. Почему? Потому что это деньги. В стране война. Проще эти деньги распределить на другое.

С чего надо начинать? С информационной войны и объяснений, что вы смотрите дерьмо и в голове у вас дерьмо, или из каких-то шагов навстречу?

Во-первых, надо было начинать еще с 91 года. Я просто восток очень хорошо чувствую. Я девушка с русифицированного города, и до 20 лет я говорила по-русски, слушала российское телевидение, клипы были только российских исполнителей.

Я не говорю, что надо делать только информационную пропаганду и не делать остальные вещи. Мне кажется, что очень неправильно, что прошлый президент за все 5 лет не делал еженедельные обращения к жителям Донбасса с конкретными предложениями. То, что существует в договоренностях в кабинетах в Минске, в нормандском формате в Париже или с Ангелой Меркель в Берлине, или какие-то переговоры в рамках встреч в штаб-квартире НАТО — это все вещи, которые до конца непонятны не только жителям оккупированных территорий, но и украинцам, которые смотрят наши новости.

Надо было системно обращаться: друзья, я напомню, вы — украинцы, я хочу, чтобы мы все были вместе. У меня есть к вам предложения. Я понял, мы были неправы. Хотите по языку? В рамках нацменьшинств мы сделаем все, что вы хотите. Вы хотите какую-то автономию? Давайте с вами встретимся, поговорим об этом и решим. Есть куча вариантов обращений, артикуляций и хотя бы намерений. Я уверена, что львиная доля оккупированных территорий вообще не знают о наших намерениях.

Пушилин и главари самопровозглашенных республик смотрят твое шоу у себя в кабинете как развлечение?

Наше шоу — это аттракцион. Мне все говорят: это более такой актерский продукт, с точки зрения моего участия в нем. Это саркастически ироничный продукт, цель которого — разоблачение пропаганды. Это микс журналистики и актерского мастерства. Это кино, фактически. Это какой-то ситком.

А ты бы не назвала это контрпропагандой?

Контрпропаганда.

А тебя не смущает как журналистку слово «пропаганда»?

Нет, меня это смущает. Почему? Потому что у меня есть цель. Вот меня очень ругают, что я иногда использую мат. В одном из выпусков, вот вчера я прочитала в комментариях: мало матов. И три восклицательных знака. Меня очень за это ругают. На самом деле, в жизни я тоже использую мат довольно часто, но использую его в крайних случаях и, в основном, с друзьями, и не при чужих детьях, чтобы их каким-то образом не обидеть. Цель — это разоблачение пропаганды, это контрпропаганда. Называйте как хотите, но наша цель — обнажить ту ложь, которую несут об Украине в стенах российских федеральных телеканалов.

Но тебе не кажется, что метод тот же, метод зеркальный?

Нет. Как это может быть зеркальный метод, если они врут, а мы говорим правду?

У тебя образ такого правильного Киселева, где ты обличаешь какие-то вещи, но на жестком языке, расставляя акценты, как ты считаешь нужным.

Они не смеются, не иронизируют. Они просто врут. Врут с умными лицами, дотошно и так, что откладывается на подкорке.

То есть это зеркальный метод.

Что тебя смущает?

Меня смущает, что это тот самый метод.

Нет. Сделай, мы тебе все поаплодируем. Чем больше будет таких проектов, тем круче. Я сейчас без иронии. Когда мне говорит кто-то из команды Скрыпина: ты создала проект, чтобы себя пиарить. Мне смешно. Это как человек посадил дерево у дома, а все ходят и говорят: випендрился, посадил дерево.

Имеет ли к этому проекту какое-то отношение так называемый «Минстець»? Министерство информации.

Нет.

Ты в нескольких интервью не то чтобы критиковала, но говорила, что государство, имея такой инструмент, фактически ничего не делает с этим и могло бы больше работать в этом направлении.

Мы подавались, я даже разговаривала с Юрием. К сожалению, там нет механизмов законодательных для того, чтобы предоставить этому продукту средства на то, чтобы он существовал. Есть просто такое направление. Почему я общалась — мы делали вместе проект We are soldiers, это французско-украинский проект о наших воинах, и Министерство информационной политики финансировало часть этого проекта, и сейчас будет прокат в Париже этой ленты. Лента уже поехала по фестивалям, ее достаточно увидели, несколько призов у нас есть. Это они могут финансировать. А законодательно профинансировать такой проект, как «Вечер» — на русском языке и еще с матами — нельзя. Поэтому мы не сотрудничаем с министерством.

А как этот проект финансируется?

Это сублимация разных средств, которые ежемесячно я вместе с нашим бухгалтером, на самом деле даже об этом можно кино снимать — мы снимаем по разным сусекам, как говорят русские, и выплачиваем зарплату 14 людям. Это частные средства, это донейты. Это средства, которые мы получаем от продажи продукта на различные платформы. Монетизация YouTube эффективна только на моем личном канале. На канале «Вечер» — это небольшие деньги. Это примерно $300-500 в месяц.

Сколько стоит сам выпуск в среднем?

У нас бывают разные суммы, в зависимости от усилий. Но в целом это где-то $4 тыс.

Можно ли сделать его коммерчески успешным более или менее?

Если привлечь к нему спонсоров. Привлекаешь спонсоров и с помощью спонсоров платишь зарплату, производство. Еще и на этом зарабатываешь, но ты это вкладываешь в развитие дальше, а не в зарплату, как сейчас у нас.

А кому из украинских спонсоров это могло бы быть интересно?

Сколько ко мне обращались мои знакомые, которые говорили: слушай, а у нас тут есть один продукт, мы им предложим. Я говорю: окей. И продукт смотрел на «Вечер», пугался и говорил: нет, нам еще с россиянами надо работать. И таких было очень много. Кому это может быть интересно — локальному производителю продукта. То есть тому, у кого в идеологии является патриотическая составляющая. Вот пиво «Правда». Если ты знаешь, на бутылках этого пива различные политические лидеры. Там «Фрау Риббентроп» Ангела Меркель, Трамп золотой, Обама, Путин-х **ло. И они прекрасно соприкасаются с тем, что мы делаем. Это какой-то внутренний продукт, не обязательно продукт питания или напитки. Это может быть что угодно, но с прицелом на то, что это наше, и это прежде всего пользуется спросом здесь.

Европейские марки, которые производятся в Украине. Имеется в виду, с европейским вектором. Та же Европа сейчас за контрпропаганду, поэтому они могли бы быть нашими спонсорами.

Как ты относишься к феминизму?

Прекрасно. Я феминистка. Причем ярая.

В чем заключается твой феминизм?

В том, чтобы предоставить равные права. Я медиаамбасадор движения HeForShe в Украине, который побуждает мужчин помогать женщинами быть равноправными не только в семье, но и в социуме. Гендерное равенство — один из путей к цивилизации. Я в этом уверена и я являюсь продуктом этой цивилизации, ведь я абсолютно ровная, и в профессии меня никогда не ущемляли из-за того, что я женщина.

Ты сама как женщина сталкивалась с какими-то моментами дискриминации, харассмента?

Когда еще мне было 20 и я работала на «Интере» или «1+1» и вела «Завтрак», я была девушкой, которая все время улыбалась, мало знала о том, что происходит в политике, не имела влияния на политическую ситуацию, сейчас он у меня есть. Третий размер груди, губы красные, волосы назад, улыбка, открытость, искренность. Это, безусловно, вызвало какие-то чувства у моих коллег. Как мне кто-то сказал лет в 25, что у меня лицо не приспособлено к новостям, потому что в нем слишком много мягкости. Я сейчас очень смеюсь. Это было так давно. Сейчас нет. Последние 10 лет меня никто никогда не унижал.

Я предмет для обсуждения в том ключе, что мне ничто в жизни не дается легко. Вот ничто. У меня обязательно какие-то факапы случаются. Во всех моих проектах, в личной жизни, в каких-то реализациях. Я страшно авантюрная. Но я уже заранее готова, что что-то пойдет не так. Я благодарна небу, что оно мне все время, притом что я готова к худшему, направляет положительные сюрпризы. Обычно, если я чувствую, что что-то пошло не так, я знаю, что это еще не финал. Потому что прежнее небо делает так: оно меня вдохновляет на что-то, я принимаю решение, внутри какой-то факап, но с тем, чтобы дальше я больше ценила то, что у меня есть, и чтобы дальше это ценили многие другие, я чувствовала гордость от того, что я это преодолела, это сделала. Это абсолютно в разных вещах — от покупки кроссовок и заканчивая созданием проекта «Я, Нина». Вот такая жизнь. Постоянно нужно быть готовым. Я этого учу своих детей.

Если бы ты была мужчиной, тебе пришлось бы больше напрягаться или меньше?

Думаю, что меньше. Плюс не забывай, что у меня есть фактор профессии. Наша профессия — это профессия, в которой надо постоянно быть на плаву и постоянно меняться, чтобы быть интересным. Я сейчас делаю «Вечер», который очень успешный, но я уже готовлю другой проект, который выйдет через несколько месяцев, осенью, потому что пока ты интересен — тебя смотрят.

Как ты балансируешь со своей домашней и семейной жизнью? У тебя есть дети, есть семья. Что для этого надо?

Здесь целая схема. Во-первых, аутсорс. То есть ты доверяешь людям, с которыми ты работаешь, и часть работы выполняют они.

Это профессионально, личное ты не зааутсорсишь. Разве что няня, уборщица.

Нет. Условно, чтобы зрители сейчас поняли: то, что я интерфейс многих проектов — это не значит, что я сама день и ночь над ними пашу. Безусловно, я костяк и всем управляю. Но внутри них есть люди, каждый отвечает за мелкую и крупную работу — 14 человек в «Вечере». Это три человека, работающих в YouTube, костюмер, гример, два оператора, три сценариста, два дизайнера, реквизитор.

Я занимаюсь процессами переговоров, я интерфейс проекта, и, безусловно, все решения мы принимаем вместе, но в проекте «Я, Нина» управляет всем Олеся Корженевская. Я ей полностью доверяю.

Фактически, в каждом проекте, который я делаю, есть команда, она вместе со мной создает эти продукты. Дома у меня есть мама, которая мне помогает с детьми, они уже достаточно самостоятельны, поэтому пол дня они в садике, в школе. Но ты не забывай, что я не бухгалтер. У меня нет работы с 8 до 18. У меня есть съемки, и есть время до съемок. Безусловно, я забираю детей и с ними провожу время. Муд, друзья. На выходных я люблю проводить время за городом. У меня там есть такая квартира, чтобы отоспаться, в лесу. Я очень долго о ней мечтала и реализовывала — там из окон все в соснах. Там я переносила период после химиотерапии, потому что хотела просто побыть там, но ко мне приезжали мои друзья и близкие.

Как ты все успеваешь?

Честно, с того, что я бы хотела, я почти ничего не успеваю. У меня генетически внутри, я запорожская казачка, заложена сила духа и желание как можно больше успеть за ту жизнь, которая нам отведена. Рак катализировал этот процесс. Я не знаю, что будет завтра. Соответственно, мне надо сегодня сделать максимум, потому что завтра — как карта ляжет. Именно поэтому я берусь за все, что, по моему мнению, имеет идеологический смысл. Именно поэтому многие люди считают, что я невероятно изобретательна и у меня 48 часов в сутки. Это не так.

За что ты сейчас как амбасадор движения HeForShe борешься?

Меня воспитала мама так, что в моей жизни все зависит только от меня самой. Я должна быть независимой с первых дней, когда я осознаю, кто я есть. То есть с детского сада. Все зависит исключительно от тебя. Желание жить комфортно и счастливо, с материальным основанием, которое тебе кто-то дал — это путь к самоуничтожению. Это надо понять нашим женщинам. У нас есть ментальная черта под названием «успешно выйти замуж». Это состоит в том, чтобы рядом с тобой был человек, желательно — бизнесмен, чтобы не бил, нормально относился, ну и минимум было претензий и максимум денег. Не пил, не бил и не гулял. Это ментальная привычка, которая тянется еще с Советского Союза, а затем из 90-х. Я живу еще в центре, в таком модном комплексе на Печерске, где львиная доля женщин живет по такому принципу. Это путь к самоуничтожению и к слабости своей, к напряжению и отсутствию счастья. Когда ты будешь самостоятельным, будешь уверенным в том, что завтра, чтобы не случилось, у тебя есть своя спина, свои мозги, душа, руки, ноги, и ты крепко стоишь на ногах, независимо от того, кто с тобой просыпается в постели, тогда украинские женщины будут двигать эту страну вперед.

Но живем мы пока в другой реальности. Если тебя окружают, в том числе, эти женщины, которые считают, что если они этого не сделают, они не будут считаться успешными, не смогут себя реализовать, скажем.

Надо их научить на собственном опыте, показать. Почему европейки не хотят бракосочетания? У них у каждого свои бюджеты. Я не знаю, как у тебя, а у меня с мужем разные бюджеты.

Но есть женщины, которые воспитывают детей, которые берут на себя полностью всю работу по дому...

Это никак не влияет. Если они это выбирают, то они должны создать такие условия, чтобы у них был какой-то маленький бизнес, или они бы чем-то зарабатывали на свое, а не просили все время.

У тебя была эта дилемма, когда у тебя были дети маленькие, ты думала: они такие маленькие, это такое короткое время, хочу с ними побыть дома, а не мотаться по съемкам?

Нет, я моталась по съемкам. С Николаем не моталась где-то полгода, а с Мироном моталась. Я когда родила Мирона, на седьмой день — у меня есть даже фоточка, где я только в роддоме, а потом хоп! — и красивая на съемке. Это не потому, что я сумасшедшая, я просто по-другому не могу. Я сейчас рассказала свое видение, но многие женщины существуют в реалиях, когда они себя чувствуют счастливыми, и они называют это защищенностью, когда с ними рядом кто-то, кто все время их, грубо говоря, кормит. Я себя не чувствую счастливой в таких условиях. Но я не хочу ничего навязывать.