«Сначала я был «двухсотым»

Игорь Гордийчук — генерал-майор, герой Украины. Командовал операцией по взятию под контроль стратегической высоты Савур-Могила в 2014 году. Гордийчук был контужен, оставил Савур-Могилу последним. Отходя, попал в Иловайский котел. Пролежал на поле боя двое суток без сознания. Его обнаружили волонтеры Красного креста. Сейчас Игорь Гордийчук возглавляет Киевский военный лицей им. И.Богуна.

От ворот военного лицея имени Богуна нас проводит ученик Илья. Он радуется, что на линейку к ним приехал Святослав Вакарчук, а все потому, что начальник лицея – герой Украины. «Игорь Владимирович недавно помог нашему ученику, он болел, так для него постарался, лучшие условия».

Кабинет у Игоря Гордийчука на первом этаже около медпункта.

Мы сразу же пытаемся договориться, о чем говорить не стоит, принимая во внимание слишком болезненные события, но Гордийчук говорит, что говорить можно обо всем, просто он не все помнит, путает дни, проведенные на Савур-Могиле, и дни, когда только вышел из комы. Не помнит, как президент в палате вручил ему «героя».

Помнит, кто его оставил в боях за Савур-Могилу, с ними пока не может разговаривать.

Помнит, что ему говорили во время лечения в США бойцы, с которыми он раньше был в Афганистане.

Мы говорим о самых тяжелых боях августа 2014 года, побратима Гордийчука —Темура Юлдашева, и почему он бы выбрал позывной «Гордей».

«Я БЫЛ ДВУХСОТЫМ». ВЫХОД ИЗСАВУР-МОГИЛЫ

Почему у вас позывной «Сумрак»?

Это было предусмотрено таблицей позывных. Мы, как старшие офицеры, не выдумывали сами, приезжали с конкретными позывными. Другие, если приезжали, получали ранения — может, меняли позывной, а у нас была «Таблица позывных должностных лиц». А многие ребята, для кого это не было предусмотрено, или сами придумывали, или командиры непосредственно давали позывные. Если бы я подавал, я бы себе другой придумал.

Какой?

«Гордей». Фамилия же Гордийчук, и в школе, в училище так называли.

Я прочитала в вашей биографии, что вы учились в Америке, вы кадровый военный, были при Генштабе. Почему именно вас отправили в такую ​​сложную точку, как Савур-Могила, и какая задача перед вами была поставлена, что вам сказали, когда отправляли?

Начнем с того, что я сам попросился, имел опыт, прокомандовал почти пять лет полком специального назначения, перед этим был год в Афганистане с миротворческой миссией. Попросился в АТО, написал официальный рапорт, удовлетворили.

А кто принимал решение насчет вас? Муженко?

Нет, я думаю, где-то на более низком уровне. Я просто попал в оперативную группу, где был Муженко. Нас там было от 5 до 10 офицеров. На месте каждому ставили задачи, исходя из опыта и возможностей. Но мы все пришли по собственному желанию, по зову сердца. Никто не выбирал. Такая вот задача — и все, понятно.

СПРАВКА: Савур-Могила — курган высотой 278 метров, неподалеку российско-украинской границы. Бои за эту стратегическую высоту в Шахтерском районе Донецкой области продолжались между украинской армией и боевиками с июня 2014 года.

Высота принадлежала украинской армии, но после наступления боевиков ее пришлось отвоевывать снова. 12 августа 2014 разведчики под командованием полковника Игоря Гордийчука из группы специального назначения «Крым» прорвались на Савур-Могилу, взяли контроль над наблюдательным пунктом на ее вершине и начали корректировки артиллерийского огня. Было отражено 6 ночных штурмов.

Начались атаки боевиков, раненых смогли эвакуировать, но часть военных осталась. Военные на Савур-Могиле находились в изоляции — до ближайшего украинского подразделения было 40 километров. 21 августа 2014 стелла на Савур-Могиле в результате обстрела танков и артиллерии упала.

Ночью 25 августа после 12 суток обороны Савур-Могилы Гордийчук отдает приказ отступать. Группы отступают ночью по разным направлениям. Исходя, группа попала в окружение под Иловайском.

Известно, что на Савур-Могиле было много добровольцев, не хватало военных, группа для поставленных целей была слишком мала. Хватало ли вообще людей, чтобы удержать эту высоту? Чего вы вообще ожидали, когда ехали на Савур-Могилу, и что получилось в итоге?

Вокруг было несколько раздробленных подразделений со многими проблемами: низкий уровень укомплектованности, предыдущие боевые потери, постоянные обстрелы, плохое состояние техники — много техники было в нерабочем состоянии, требовало сложных регламентных работ. Это нужно было так организовать... В тех условиях этобыло сделать практически невозможно. Постоянный обстрел — «Грады», минометы, «Грады», минометы.

Вы — кадровый офицер, уже были полковником. Вам пришлось практически попасть в ад со сломанной техникой, с проблемной живой силой, как вы оценили эту армию тогда? Почему она была в таком состоянии?

Этому предшествовали предыдущие министры обороны. Они были либо российские, либо пророссийски настроены. Все делалось так, чтобы армию уничтожать, сокращать. На это работала вся государственная машина в течение долгих лет. Хотите, чтобы за день — два это исправилось? Не исправится.

Я верю в то, что за это время — больше, чем год — мы стали намного лучше, чем тогда. Но и работы еще непочатый край, и совместными усилиями, и благодаря вам, я думаю, все должны присоединиться. Чем быстрее проснется наш народ, тем быстрее и будет результат. Должна набраться твердая критическая масса, а не так, что утром встал, а мнение уже поменял, а через день опять поменял. Власть в любых цивилизованных, демократических странах делает то, чего требует народ.

Возвращаясь к операции под Савур-Могилой, как тогда все выглядело? Можете немного описать ту операцию?

Я могу сказать где-то неточно, потому что не было физической возможности вести хронологию. Я с кое-кем связался и сказали, что когда я уже официально перейду в официальный кабинет на втором этаже, сделаю, возможно, где-то уголок памяти о Савур-Могиле, разыщу ребят, и мы постараемся это по максимуму восстановить, на это нужно время.

Ребята обещали, что они приедут через две — три недели, тогда и расскажу. Потому информация должна быть подкреплена фактами, потому что из-за ранения, из-за отсутствия записей... Но некоторые из ребят, я знаю, вели записи. Я их разыщу.

Давайте не о хронологии, а что у вас в памяти осталось?

Конец, когда Савур-Могила практически упала на нас. Ближе всего был Темур Юлдашев. Его сильно контузило, и я был немного дальше, у меня были мелкие осколочные ранения, все на себя взял: бронежилет, каска. Один попал в кость, не осколок, а камень, так попал, что я не мог... Плюс контузия, но и перед этим была уже контузия. Но я вспомнил, когда упала эта стелла.

Это от обстрелов он упала?

Да. Несколько выстрелов танков, они с нескольких направлений стреляли. Труднее всего нам было бороться с танками. Нам дали одного ПТУР (имеется в виду ПТУР — противотанковая управляемая ракета — ред.), но он был нерабочим. Не помню, что конкретно не работало, но мы не смогли его использовать из-за неисправности. И к тому же многие наши ПТУРы украинские, в отличие от российских, были старые. Мы, когда в Славянске из администрации выносили их, то они были новые, все рабочие. А наши украинские, опять же, из-за специальной этой военной политики — уничтожения, ликвидации — или срок годности истек, или регламентные работы не были проведены. Много проблем, технически они не работали.

Труднее всего было с танками бороться, потому что мы уже научились артиллерию прятать, быстро могли ориентироваться, откуда какая артиллерия, катакомбы, система люков — все это было у нас более-менее отработано. С танков они эту стеллу и обвалили. Стало понятно, что они со всех сторон, что это регулярная армия, а не сепаратисты.

Украинские военные в окружении в Иловайске. Фото Максима Левина

Вы говорите, что не верили сначала, что россияне могут пойти в наступление. Вы не верили, потому что думали, что они побоятся?

Да конечно. Потому что это было бы нарушением. Мы на Савур-Могиле видели границу. Я передавал четкие координаты, что это российская армия. Они оперативно мне бы дали ресурс — артиллерию, если бы я мог пригласить. А мне отвечают: мы не можем, то уже российское, то другое, то граница, мы туда не можем вести. Понял, говорю.

Они обстреливали из российской границы?

Да, это видно было, потому что у нас были и бинокли, и ТЗК (труба зенитная командирская — ред.). Там и знак, несколько знаков — граница и пункт пропуска. У них как раз там база была, где они захватили эту заставу, это было очень четко видно. До границы мы вели огонь, а туда — нет. Они знали все это, не надо думать, что они глупые — что мы туда не будем «ответку» давать.

Мы рассчитывали, что это дипломатический скандал, открытая война, агрессия. Мы не думали, что они открыто пойдут. Мы надеялись, что это приведет к мировому резонансу. Я не сомневался, что все эти разведывательно-диверсионные группы, спецназ, закамуфлированный под террористов, сепаратистов — это с первого дня.

Вы увидели, что они пересекли границу, именно российские войска?

Мы увидели, что они постоянно там осуществляли маневрирования вдоль границы, в любой момент мы мимо проезжали. Путин сказал, там нет четкой демаркации, «их там нет». Наша артиллерия туда огонь не вела. Хотя я давал координаты, мне четко сказали, что мы не можем вести огонь, там территория России.

И что вам сказали делать, держаться?

Об этом и говорить не надо было, и так понимали, что надо было держаться.

И со сколькими людьми вы держались?

Сначала больше, потом меньше, меньше.

Меньше становилось от того, что люди бежали?

Возможно, по-разному, по разным причинам. Кто получал контузии, были ранения, погибшие были. Некоторые подразделения отходили. Я же не знал с разрешения или по команде. Трудно отвечать, если это не твое штатное подразделение. Когда ты штатный командир, все понятно, никуда они бы не делись. А так трудно понять, те — оттуда, те — оттуда. Но подавляющее большинство — по собственному желанию. Как сказал мой собрат Петр Потехин, большинство знали, чтодорога это в один конец. Если и вырвемся, то кто знает? в каком состоянии. Он, по-моему, единственный, кто прорвался.

Но вот это состояние: вы ждете подмоги, а ее нет. Что вы говорили тогда солдатам?

Самое трудное было — смотреть им в глаза. Все, говорю, ребята, вот уже, уже. Стыдно было смотреть в глаза. Но я не сам это придумал, я связь держал, мне говорили, что идут. Это я потом уже узнал, что...

Вы не общаетесь с людьми, которые до вас не дошли?

Не общаюсь.

А что должно быть за то, что так сделали? Не дошли.

Я не знаю, Бог — судья. Видите, здесь нельзя судить, опираясь на мою информацию, ибо она может быть недостоверной, поскольку, во-первых, я не вел хронологии никакой.

Что вы себе говорили, как вы себя поддерживали? Вам же приходилось поддерживать не только бойцов, ведь вы видели, что каждый день может стать последним.

Ну я по натуре оптимист. Я верил, что кто-то придет, кто прорвется. Я уже в конце немножко нецензурным голосом сказал: «Совесть имейте, пришлите тогда вертолеты». Но я понимал, что это больше крик отчаяния, кто же вертолеты пришлет, это потерять вертолеты. Ну вот в конце дали команду, как можете — пробирайтесь.

До какого числа не было приказа? До 25-го?

Я не помню даты, я говорю. До последнего не было приказа. Когда было очевидно, что никто не прорвется, сказали: вы должны решить — решайте. Скажете стоять насмерть — будем стоять, скажете отходить, прорываться — скажите хотя бы куда. Сказали куда, в какое направление, мы это делали. И лучше бы не делали, потому что попали в Иловайский котел. А некоторые, пошедшие другой дорогой, вышедшие в сторону Мариуполя, все живы-здоровы.

Что случилось с Темуром Юлдашевим, вы не знаете?

Когда стелла обвалилась, это была комплексная их атака с пехотой, артиллерией. Мы первые выбежали на огневые позиции, чтобы держать оборону от пехоты. Я не помню, сколько выстрелов было, но 100%, от танков. От него очень близко стелла обвалилась, может 2 — 3 метра. От меня дальше — может 5 — 10 метров. Он получил сильную контузию, кровь из ушей, из носа. Главное — он не видел, глаза ослепило. Он не мог вести бой. Если я еще мог автомат держать, хромая, меня там перемотали, то его надо было эвакуировать. И таких было несколько ребят. У меня был еще один борт.

И их эвакуировали?

Да, эвакуировали. Приехала гражданская машина. Они не доехали. В Петровском попали в окружение. Темур Юлдашев там погиб, некоторые из ребят попал в плен.

О Темуре долго ничего не знали, думали, что он жив, а год назад сказали, что нет.

Мне об этом говорили. И в госпитале мне говорили, будто он снова в плен попал, но уже просто так его не выпустят, как в тот раз. И потом уже сказали, что есть два ДНК-подтверждения. Я не знал тогда, я узнал об этом в Америке. Я восстановил связь с его женой, договорились, что когда она приедет, — встретимся. Они памятник поставили, я хочу туда пойти, положить венок.

Вернемся к тому, как вы выходили, как вы попали в Иловайский котел. Сколько людей осталось тогда, когда надо уже было выходить?

Не менее пяти, может больше. Пять — десять человек.

Это все, кто остался?

Да, мы выходили несколькими небольшими группами, разными маршрутами. С большей вероятностью, чтобы выйти.

И вы попали в котел?

Мы вышли в район, который нам определили. Мы должны были выйти со всеми по «зеленому коридору». Кто вышел на Мариуполь, с теми все нормально. Не помню, Багатополье, кажется, мы должны были выйти в этот населенный пункт.

И в машину вашу попал снаряд, да?

Да, попал снаряд. Я потерял сознание. Не помню, смутно пока помню. Я вспомнил практически все до Славянска, как мы начинали, кое-что о Савур-Могиле, а вот когда колонну обстреливали, не помню. Я тогда не знал, это я потом узнал, что это Иловайский котел. Это война, постоянно: слева, справа, сверху.

Уже потом вы узнали, что вас нашел Красный Крест?

Да, это уже жена мне рассказала. Что из Иловайского котла, когда дали гуманитарный коридор, всех просто подряд собирали и затем делили на «двухсотых» и «трехсотых». Я был «двухсотым» сначала. Но потом более тщательно проверяли, я подал признаки жизни. Меня перевели.

Сирко Андрей Григорьевич (врач-нейрохирург в больнице им. Мечникова — ред.) взялся тогда и спас. Начались осложнения, но нас начали переправлять в Киев в центральный госпиталь. И здесь тоже было то лучше, то хуже, в кому впадал. В связи с тем, что я два дня просто был на поле боя, много заражений. Это было большей проблемой, чем ранения.

А на поле боя вы лежали без сознания?

Без сознания. Врачи говорили так, что если бы я был в сознании, я бы не выжил. Отключилось сознание, законсервировалось, и я выжил.

Как вы думаете, что вам помогло выжить?

Вера. Я оптимист. Я верил в то, что все будет нормально. Должен. Опыт есть. Верил, что мы прорвемся, что мы победим. Ну мы победим сто процентов, гарантированно. Время нужно только, время.

ЗДОРОВЬЕ

Как вы себя чувствуете?

Хорошо, морально и ментально — 100%. Даже морально лучше стал. Раньше я сомневался, что мы победим эту коррупционную мафию, а сейчас я уже не сомневаюсь. Каждому надо начать с себя. Я пришел и говорю: «Здесь строят новую Украину. Без продажных лжецов адвокатов, без колпаков и мантий шутов». Есть нарушения — регистрируй и — в правоохранительные органы.

В Америке вас научили ходить, да?

Да, они меня поставили на ноги. Я вернулся в Украину, когда уже наступило время для заключительной операции, пластину ставить, и она меня откинула немножко назад снова. (Благодаря канадцам, они помогли, потому что их пластины одни из лучших в мире). Но сейчас я уже возвращаюсь на прежний уровень, заднего хода уже не будет, только полный перед, прогресс.

Как вы свой день проводите? Говорите, что делаете какие-то упражнения.

По рекомендациям клинического госпиталя, я ежедневно должен выполнять 3 — 4 часа различные упражнения, чтобы восстанавливалась мышечная ткань. Меня направили в реабилитационный центр — с 8 утра до 12 — 13 часов. Есть упражнения, которые более или менее я уже выполняю, а есть такие, для которых еще работать и работать. Пока не придумали волшебных таблеток, ты должен сам реабилитироваться. Затем я иду на работу, работаю до 18 часов, потом еду домой. Если все хорошо и нормально поработал и на работе, и на реабилитации, то две минуты — и я засыпаю.

Игорь Гордийчук и Святослав Вакарчук поют гимнУкраины 1 сентября в Киевском военном лицее имени И. Богуна

КИЕВСКИЙ ВОЕННЫЙ ЛИЦЕЙ

Возглавить военный лицей – это было ваше решение?

Тогда вышел приказ, дополнения к приказу, что если ранен, если есть желание и если ментально готов, то позволять работать на таких воспитательных, преподавательских началах, как у меня. Я тогда не мог писать, попросил друзей, чтобы написали рапорт на имя министра обороны, чтобы оставить меня. Меня оставили и потом объявили конкурс в газете «Народная армия» на должность начальника военного лицея. А мои друзья, (один из них в Министерстве обороны и департаменте кадровой политики), позвонил мне и сказал — соглашайся, есть объявление. Я с удовольствием, срочно подал документы.

У меня самая большая проблема была со здоровьем. Нужно было повторную комиссию созвать, чтобы позволила, потому что я с ограничениями. Нужно было решение, что мои ограничения позволят мне работать с личным составом. Мои враги коррупционеры здесь сейчас делают все, чтобы я не смог работать.

Что вы здесь в лицее ребятам рассказываете, как учите? Что главное?

Я начал работу с лицеистами, с детьми, в первую очередь — тяжелыми психологически категориями. Это 9 детей, родители которых погибли в АТО. Один ребенок — отец погиб в рядах Небесной сотни на Майдане. 26 детей-сирот и 31 ребенок, родители которых лишены родительских прав. Всего около 250 детей, чьи родители или были, или находятся в зоне АТО. Они нуждаются в психологической реабилитации, особенно те, чьи родители погибли.

Уже перед парадом я общался с каждым участником парада, с каждым ребенком — вдохновлял. Чтобы совесть была чиста, готовы ли они выполнить государственное задание. Выходил на трибуну, перед каждой генеральной репетицией пытался вдохновить их. Молодцы, не подвели, задачу выполнили. Благодарность лучшим написали, родителям отправили, мотивируем их. Понятно, что им трудно, но главное, чтобы им было интересно.

Но ведь если опять конфликт, им придется идти воевать, многие могут погибнуть.

Сейчас государство больше поворачивается лицом к военным. Все понимают, что без защиты суверенитета не будет ни бизнеса, ни технологий, ничего. Мы здесь, чтобы в первую очередь ментально подготовить их, чтобы потом, если будет обострение, чтобы как можно больше из них вступили в ведущие учебные заведения военные, чтобы они быстро в случае необходимости смогли стать в строй. Конечно, они еще дети, им нужно принести присягу, надо чтобы исполнилось 16 лет. Чем быстрее мы создадим боеспособную армию, тем быстрее закончится война.

ВОЙНА. ВНУТРЕННИЙ ВРАГ — РОССИЯ, ВНУТРЕННИЙ — КОРУПЦИЯ

Мы знаем случаи, когда на войне пытают. Но ведь человек должен не терять достоинство даже на войне, знать, что нельзя издеваться над пленными.

Когда это касается кадровых военных, то нас этому учат. Что есть много конвенций, и так далее, что нельзя пытать. Меня спасло, что нас обстреляла регулярная армия, потому нас не достреливали. Было так: «Этот сам сдохнет, этого в плен». Потому, если бы были чеченцы, или дагестанцы, или «ДНР», они бы всех на месте достреливали. Так же и у нас. А в случаях с пытками — «в семье не без урода». Я думаю, что это единичные случаи.

А люди, живущие на территории, гражданское население? С ними тоже нужно общаться.

Да, созданы подразделения для общения с местным населением. Я думаю, что они сами придут скоро и будут проситься «за проволоку». Очень скоро — месяц, два, три. Операция «Анаконда» в действии, она работает. (Смеется — ред.) Конец понятен, здесь вопрос лишь времени. С Крымом немного труднее. Но никуда они не денутся, сами попросятся. И тогда очень тщательно нужно будет проверять. И те, у кого нет крови на руках — пожалуйста. А у кого есть... Здесь работы непочатый край. Но ведь мы — украинцы — не только свободолюбивые, мы еще и трудолюбивые. Будем делать.

Внешний враг — Россия, внутренний — коррупция. Я уверен, что внешнего врага мы победим, уже фактически победили.

Вы учились в Америке, чему она вас научила? К чему вы стремитесь в украинской армии, потому что американская армия — лучшая в мире.

Я учился год там, и год был в Афганистане в коалиционных международных силах. Самое главное, что нужно изменить — отношение к людям. Потому что не государство, не закон, а человек — превыше всего. Человек творит затем и законы, и государство. Дать возможность человеку реализоваться. Не ставить такие «совковые» жесткие стандарты, все должны быть 2,20 метра ростом. В Америке не надо ходить за кем-то, кричать, там все мотивированы. Все знают свою работу. Почему сейчас правильно делают, что переходят на контракт? Потому контрактник сознательный. Лучше иметь меньшую армию, но профессиональную. И в ней все заинтересованы делать свою работу.

Расскажите о силах спецопераций, которые только созданы.

Я очень короткое время участвовал в создании, был заинтересован. Многое планировали сделать, но в связи с тем, что режим Януковича пришел к власти, это стало не актуальным. Многое мы тогда спланировали, но оно не сработало. Я был одним из тех, кто предлагал создание украинского-литовско-польской бригады. Сейчас она восстановилась. Тогда мы многое сделали, я даже в Польшу съездил, были планы, амбиции. Но здесь война все перебила. Но сейчас восстанавливается все потихоньку.

Президентвручил Игорю Гордийчуку звезду Героя Украины. Фотоwww.president.gov.ua

Вы хотели бы приобщиться к силам спецопераций?

У меня нет здоровья. Мне сказали, что процесс восстановления будет длиться от 2 до 5 лет . Нужны ежедневные тренировки, нужно еще лет 20. Я поддерживаю связь с офицерами, которые служат в силах спецопераций. Я в них верю, желаю успеха. Верю, что они станут таким драйвом, потому что там наиболее подготовленные и мотивированные офицеры — там лучшие офицеры.

Когда началась война, почему вы не командовали полком?

Были штатные командиры. И оно лучше, когда штатные. Я, когда прибыл, помогало, что я многих знал, многие верили в меня. Хорошо, что я где-то кого-то знал, а то если со стороны, то так и пулю можно заработать (смеется — ред.).

Вы на собственном примере увидели, что армия нуждается в изменениях. Чтобы не было такого, как на Савур-Могиле — чтобы военные не бежали с поля боя, чтобы не было продажных командиров. Как это изменить?

Ваша (журналистов — ред.) роль здесь ключевая, если вы не будете молчать, если будете говорить, капать, капать — капля камень точит. Это влияет. Это кажется, что начальники не реагируют, а они реагируют. Кто-то мгновенно, а кто-то нет, но все они слышат и реагируют. Сознание людей все больше пробуждается. К власти приходит новое поколение, новая генерация. Совсем другая ментальность.

За что мы воюем? Не только же против России?

За нашу независимость. Это отечественная война. За независимость. Нам надо практически с нуля строить страну. Внешний враг — Россия, внутренний — коррупция. Я уверен, что внешнего врага мы победим, уже фактически победили. Они, конечно, хотят и дальше провоцировать, как с Крымом, но армия с каждым днем ​​становится сильнее. Но я оптимист.

Я общаюсь с командирами, конечно, проблемы есть, и они будут еще долго, волшебной палочки нет. Но я верю, что мы победим и внешнего врага, и внутреннего. Последний враг даже тяжелее. Все больше людей осознают, что так делать нельзя. Мои однокурсники из Америки, некоторые уже помощники министра обороны, там, в США, когда были у меня в госпитале, говорили: «Игорь, мы бы легко предоставили вам и оружие, и помощь, но вы должны сами разобраться. Пока вы будете врать и воровать, ничего вам не поможет». У нас есть стопроцентная гарантия, что все, что у нас есть, идет по назначению. Это называется доверие.

/Настя Станко