Ты либо выдерживаешь, либо проигрываешь: война глазами гражданского врача
Анестезиолог 26-летний Роман Штыбель до начала полномасштабного вторжения работал в детской реанимации областной больницы Ивано-Франковска. Минувшим летом пошел добровольцем в медицинский батальон «Госпитальеры». Месяц спасает раненых на фронте, месяц — новорожденных в больнице родного города.
Он рассказал hromadske о своих удивлениях от войны, о военных врачах, которых спасает чувство юмора, и раненых, молча терпящих адскую боль.
«Пошли воевать я, брат и папа»
Я рос на любимом фильме папы «Пропавшая грамота», на историях о повстанцах и казаках, об УПА, которая воевала за независимую Украину. Сызмальства — в пластунстве.
Нас с младшим братом не воспитывали в ненависти к россии, но мы всегда знали, откуда движется беда. Моего прадеда на пороге дома застрелили пьяные советские солдаты на глазах семьи во Вторую мировую. Хотели забрать свинью, он не дал.
С детства я интересовался историей и видел, как ее извращают в учебниках.Например, о Харькове — столице Украины. Да никогда такого не было! Большевики-коммунисты не смогли захватить власть в украинском Киеве и объявили, что столицей становится Харьков. Я находил исторические нестыковки и задумывался: почему, что и как.
В семье нас так воспитывали, что мы хозяева, хозяйственники. Если у тебя есть земля, то несешь за нее ответственность и решаешь, что с ней будет. Эта идея распространяется на Украину — мы должны стать хозяевами на собственной земле. Что происходит на ней — зависит от нас.
После вторжения я впервые побывал за Днепром. Тамошние люди в чем-то имеют иные взгляды на жизнь, воспринимают что-то по-своему, говорят по-русски, но они украинцы. И для меня нет разницы, куда прилетит бомба: в Запорожье, Донецк, Львов или Франковск. Это моя страна. И это сказывается на мне.
У нас с братом не было вариантов убежать, переждать, прятаться по домам от мобилизации. Мы всегда знали, кто мы и на какой земле живем. Пошли на войну я, он и отец. Знакомые говорят: «Ребята, вы молодцы, но маме не завидуем».
О страхах, выгорании и юморе врачей
Записался добровольцем в «Госпитальеры», а не на контракт в ВСУ, чтобы иметь возможность возвращаться в детскую медицину. Анестезиологов на фронте всегда не хватает, первая ротация — в Бахмут в Донецкой области. Там в прошлом году летом уже было жарко.
К взрывам долго привык. Все страшно, но когда начинает работать танк — ничего ужаснее этого звука нет. Сначала слышишь прилет, за ним — свист снаряда, потом — звук обсыпаюйщеся штукатурки, падения кирпича или сразу стены, дома.
Авианалеты тоже пугают. Как правило, самолет несет четыре боеприпаса и мы ждем в подвале четырех взрывов. Как-то услышали три и долго не было последнего. Решили, что где-то раньше сбросил, или из-за артиллерии не услышали. Чуть расслабленные вышли на улицу. Видим вспышку в небе. И такой бабах! Я никогда так быстро не оказывался в подвале.
Не боялся видеть смерть, потому что после детских смертей этим тяжело испугать. Не боялся большого количества крови, потому что с третьего курса дежурил в реанимации.
Война — это объясняющая причина смерти или травмы. Если привозят человека без ноги или с осколочным ранением грудной клетки, ты понимаешь, что с этим делать. Ничего неожиданного. В моей врачебной практике ужаснее всего, когда в отделение попадает ребенок, который живет на свете всего лишь час. У него судороги, а ты не можешь их остановить, потому что не знаешь причины, а их может быть много.
Бывает на фронте 150-200 раненых в день. Тогда не спим долго, последний раз насчитал 37 часов. Не думаешь о том, что устал. Просто работаешь.
Я был в Бахмуте летом и был в декабре. Линия фронта двигалась, а госпиталь остался на том же месте. С точки зрения логики военного дела, врач не должен быть в 2-3 километрах от передовой. Но медики сами решили расположиться поближе к военным. Они понимают, что нужны бойцам.
Такая позиция имеет последствия — гибнут кардиохирурги, сосудистые хирурги, к которым пациенты на месяцы в очередь на операции записывались. Остается восхищаться их смелостью и преданностью.
А какая удивительная атмосфера в коллективе таких людей! Если бы такая, как в 93 и 10 бригадах, с которыми я работал, была во всей медицине Украины. Они пришли сами, никто их не мобилизовал и не принуждал. Четко знают, почему они здесь, все на одной волне.
Есть фраза: свет хорошо виден в темноте. Так и самые лучшие люди проявляются в тяжелых условиях. В гражданской жизни не испытывал такого братства.
Бывают затишья на несколько дней, когда нет раненых. Я своему экипажу тогда говорю: мы здесь не только, чтобы спасать больных. Мы подменяем врачей из ВСУ, которые воюют больше года, чтобы они отдохнули, чтобы у них была меньше нагрузка. А мы подежурим.
Общаюсь с зарубежными коллегами. Они говорят о выгорании после катастроф, например, землетрясения в Турции. Говорю: «Чуваки, давайте я повезу вас в Бахмут и вы тем людям, которые 14 месяцев под обстрелами, расскажете о выгорании». О 8-часовом рабочем дне никто не думает. Потому что понимают: ты или выдерживаешь или проигрываешь войну.
К сожалению, командование, которое должно решать проблему выгорания военных медиков, этого не делает. И вместо того, чтобы отдохнуть, врач решает еще и попутные вопросы, скажем, где взять кровь для переливания.
Юмор у военных специфичный. У медиков тоже. Когда врачи попадают в военную среду, их шутки — просто аут. Но для раненых они создают атмосферу расслабленную, веселую. Как будто не серьезную помощь оказывают, а что-то такое легкое. Есть врач, который каждого раненого встречает словами: «А из какого ты города-героя?» Это чтобы он не думал о травме.
Бойцы волнуются, все хорошо ли у них с главным органом: не задело ли, будут ли дети. Много шуток на эту тему. Вроде: «Мы собрались, чтобы тебя возбудить», «Да рана это какая-то царапина, самый ценный орган — целый», «Тебе 40 лет, зачем тебе этот секс?»
Из чего сделаны эти люди?
Прежде удивило на фронте, что нет паники. В 200-300 метрах взрывались бомбы, ломались деревья, горели автомобили. Никто ни разу не крикнул: «Бежим!» Я не понимаю, из чего сделаны эти люди.
Раненый без ноги. Ты вводишь обезболивающее, оно еще не подействовало, а мужчина — ни стона из уст. Просто лежит: «Ребята, делайте что нужно». И таких много. Казалось, что не чувствуют боли. Но потом я понял: они терпят.
Видел бойцов, не выдержавших психологически. Они не только служить, — ходить и говорить не могли. Смотрели в одну точку.
Есть люди, воспринимающие войну как авантюру. Как игру в казаков-разбойников. Пожалуй, им так легче. Был раненый с простреленной ягодицей. Пуля рикошетом прошла по бедру до колена. Он рассказывает: «Мне сказали, что около дома никого нет, я пришел, по мне открыли огонь. Я тоже стал по ним стрелять, забросил несколько гранат. Дайте мне таблеточку, и я побегу назад». А ему нужно минимум месяц в госпитале лежать.
Привезли раненого с пулевым ранением голени. Говорит, сразу наложил себе турникет. Отстреливался, гранату бросил. И шел с «мухой» (РПГ-18 «Муха» — ручная реактивная противотанковая граната, — ред.) и автоматом к своим.
На фронте я не видел ссыкунства и симуляции. Не попадались бойцы, которые рассказывают, что они больны, и им нужно в больницу. Напротив, многие — с серьезными хроническими заболеваниями. Язвы и панкреатиты — еще полбеды. Есть, скажем, болезнь Бехтерева, из-за которой срастаются кости. И в какой-то момент человек просто перестает двигаться. Ему нужна терапия всю жизнь. А он говорит: «Я должен быть на фронте». В этой войне много геройства.
Общение с военными дает понимание, как воспринимать новости. Вот привозят военных с одного участка фронта, с примерно одинаковым уровнем ранения. Один говорит: «Все пропало, нас бомбят, нам конец». Второй: «Немножко подождем, они сделают передышку и мы им всыпем».
Тося не сделает, надо самим
Должны отдавать себе отчет, какой ценой дается каждый мирный день. Меня взорвало, когда приехал в декабре из Бахмута и слышал вой местных об отключении света. В Ивано-Франковске люди по очереди договаривались парковать авто у щитка, чтобы электрики не выключили свет вручную. Это было во время плановых отключений, когда был дефицит электроэнергии после обстрелов ТЭЦ. Таким мудакам точно не нужно давать повестки. По законам военного времени или пусть платят огромные штрафы, или конфисковать автомобили.
Я не понимаю, как в одном мире существуют два человека: один бросает все самое дорогое и уходит в окопы, где все горит и пылает. И какой-то мудак, которому неудобно побыть без света пару часов.
Надо не просто ждать победы, а думать, какой будет Украина. Это об изменениях в уме и в обществе. Нужно искать объединяющие идеи, которые помогут стране развиваться. В частности, каким будет военное дело, медицина. В последней много проблем: от качества до недостатка медиков, пачками выезжавших за границу. Два года назад в Ивано-Франковский университет на педиатрию поступили семь человек, а раньше было 120. Через десятилетие медицина в Украине может исчезнуть.
С друзьями мы основали медицинскую образовательную платформу Jump. Хотим, чтобы украинская медицина совершила скачок на новый уровень. Основа всего это люди — студенты, интерны, врачи и медсестры и медбратья. С качества их подготовки и начнем. Понимая, что академическое образование по большому счету является потомком советской системы, планируем заполнить его современными подходами и форматами.
Нам нужно создать такое качество медицины, чтобы каждый маленький украинец, даже если родился с весом 500 граммов, был взращен как цветочек. Я горжусь своей работой, потому что имею отношение к генофонду нации.
Победа творится не только на фронте. Нет смысла побеждать, если в Украине никто не останется, потому что здесь будут развалины и в буквальном смысле, и на всех социальных ступенях.
Есть галицкая поговорка «Тося сделает» (сокращение от выражения: «то ся зробить», то есть как-нибудь само сделается, — ред.). Но Тося не сделает, надо самим. Каждый на своем уровне. Не знаешь, как? Иди волонтерь. Как люди ходят в спортзал три раза в неделю. Выделили 2-3 часа в неделю разгрузить машину, разобрать завалы, напечь вкусностей.
Каждый может стать активным. Станьте причастным к борьбе.