«Когда мою раненых, смущаются, стесняются». Волонтер о 10 годах в военных госпиталях
Волонтер Елена Лысенко почти 10 лет занимается ранеными в госпиталях. Нет ничего такого, чего бы она не смогла для них найти или сделать. «Даже если попросят атомную бомбу». Но, с другой стороны, женщина уверена, что в любое время суток ребята бросятся выручать и ее. Она называет свою связь с бойцами даже не дружбой, а чем-то больше. Для чего не придумали еще слова. Как «собратья, но не на фронте». О таких отношениях наша статья.
Все слилось в «день сурка»
Елена — красивая. Хрупкая. Шутливая. Кокетливая. С милым девичьим голоском. Но он в мгновение ока может стать уверенно-властным, за которым чувствуется сталь. С такими, как она, не спорят. Таких слушаются. Немного боятся. И таких не просто любят — обожают.
Я познакомилась с ней несколько недель назад. 51-летняя женщина привозила машиной Романа Максимца — ветерана с тремя ампутациями конечностей и глаза — в Киевский военный госпиталь. Просила, чтобы он навестил-ободрил бойцов. Они только недавно потеряли руки, ноги, зрение, слух. Опыт человека, который научился с этим жить, пользоваться протезами (Роман даже плавает с ними — ред.), для них ценен.
Елена Лысенко и Роман Максимец нежно дружат с 2017-го, когда мужчина был ранен и оказался в госпитале. Женщина там волонтерит со времен Майдана. Тогда военные лежали долго — год-полтора. Возвращались на повторное лечение. И естественно, дружили с девушками-волонтерами, которые возле них дневали и ночевали. Те знают о ребятах все: где работает жена, чем болеет мама и когда у детей день рождения.
Они зовут друг друга на семейные праздники и приглашают стать кумовьями. Елена имеет двух крестников, о чьих папах заботилась в госпитале. Часто друзья-бойцы останавливаются у нее, когда бывают в столице. А Максимца она встречает всегда, когда он приезжает поездом из Львова.
В день посещения госпиталя они тепло обнимаются, зажигают вместе, берут друг друга на смешки.
«Что тебе подарили на день волонтера? Лоток яиц?» — серьезно интересуется Роман.
«Тебе мало контузии? Я пристукну. Если бы я тебя так не любила, то искусала бы давно».
«Представьте, — обращается ко мне, — когда-то ждала его зимой на перроне. Шуба до пят, а джинсы короткие. А тут выходит этот красавчик и на весь перрон: "Лена, у тебя голые ноги, ты простудишься!" А сам в летних шортах. Вот фурор устроил».
В госпитале она умело поддерживала Романа на лестнице, подводила к кроватям раненых, представляла как легенду.
Наедине мы поговорили с ней уже в другой раз: из госпиталя женщина помчалась доставлять кому-то инвалидную коляску из США. Из мотаний между аптеками, больницами для военных, встречами на вокзалах и расселений бойцов и их семей в столице, отправки посылок на фронт, поисков денег для закупок складываются ее похожие между собой дни. Монотонный водоворот.
«Сплошной день сурка», — говорит женщина.
Мы созвонились, когда у волонтера появилось «окошко» между ее многочисленными делами. Если бы я не видела эту веселую харизматичную женщину в госпитале, где она каждую минуту куда-то бежала — обнимать-целовать медсестру, открывать бойцу на коляске дверь, незрячего провести в туалет, при этом неустанно шутя, — не поверила бы, что это тот же человек. В трубку сдержанная, эмоционально закрытая — другая Елена — повторяла, что ничего героического не делает и публикации не заслуживает. В конце разговора я поняла, что она, как и Роман Максимец, максимально открывается среди своих. И обязательно в деятельности, в помощи другим.
«Не знаю, у кого из моих друзей какой ноги нет»
«До 24 февраля (она часто будет использовать эту формулировку, что будет означать начало полномасштабного вторжения — ред.) ампутации тоже случались, но все же у ребят оставались колени. Можно назвать это "золотой ампутацией", потому что суставы очень важно сохранить свои. Сейчас масштабы этого ужаса выросли в разы. И поток бойцов во всех военных и гражданских больницах непрерывный, и конечностей они теряют больше. По две, три, иногда и все четыре. Многие остаются без зрения. Но с другой стороны, до 24 февраля и война была другой», — рассуждает она.
Когда привозят новенького в госпиталь, само собой у него и его родственников с кем-то из девушек-волонтеров завязывается контакт. Елена во время знакомства шутливо просит не материться при ней, иначе получат по губам. Расспрашивает, сколько бойцу лет и откуда он.
«Когда воин просыпается после операции и видит, что у него нет руки, ноги или двух, его накрывает. Его в этот момент лучше не трогать, — уверяет Елена. — Уже позже могу обнять, взять за руку. В госпитале и реабилитации ребята еще держатся на легкой эйфории. Собратья, волонтеры, медперсонал — на одной волне. Дальше будет тяжело, но большинство из них справятся. Хотя процесс принятия себя другого длительный. Легче всего даже не оптимистам, а пофигистам. Как на них люди смотрят, что думают — да все равно. У них есть стержень».
Во время помощи воинам в госпитале волонтеры с ними не носятся. Не жалеют и не сочувствуют. Относятся как к людям, попавшим в затруднительное положение.
«Я не обращаю внимания на увечья. Вот спросите, у кого из моих друзей какой именно ноги нет, я не знаю. Воспринимаю их не через призму физических ограничений, а отношусь как к людям, благодаря которым я жива. С уважением и благодарностью. Они для меня полноценнее многих двуногих. Первое, что возникает в моей голове, когда вижу страшные травмы, — не страх, а мысль: чем помочь облегчить боль», — объясняет Елена.
Бойцы называют ее «Лен», «мам Лен», «теть Лен», «баб Лен»
Раненые в госпитале называют ее «Лен», «мам Лен», «теть Лен», «баб Лен». Она их моет, бреет, меняет памперсы, заставляет есть и гулять на улице.
«У меня здесь был мальчик 19-летний. Ноги перебиты, есть отказывался. Мама такая в слезах сидит. Я говорю в обед: "Ну-ка дайте нам суп!" — "Не буду есть" — "Будешь!" Закрыла ему нос пальцами. Он поел. "Такое будет повторяться каждый день. Будешь есть или продолжать позориться?" И так он стал есть. До сих пор меня "тещей" называет.
Другой не хотел гулять, настроения у него, видите ли, нет. Я сажусь возле него и давай нудить. Нежно так говорю: "Мы попьем кофе на улице, я куплю тебе пирожное. И курить на улице гораздо приятнее". И до такого состояния замучаю, что он сядет в коляску и я его вывезу», — смеется.
Бойцы сердятся, ворчат, но позже, когда становятся на ноги, приводят своих невест показать именно ей.
«Лен, я девушку встретил. Думаю, все серьезно. Вам пора познакомиться», — обычно начинают разговор.
А она улыбается: «Да нет вопросов, жду в гости». А потом они женятся. А она счастлива.
Елена радуется вопросу, смешат ли ее военные.
«Да. Лежачие в основном кривят смешные рожицы. Кто-то спрашивает: "Ну что, Лена, потанцуем?" — "Потанцуем, вообще не вопрос". Рассказывают забавные истории из своей мирной или фронтовой жизни, но вот именно забавные.
Бывают такие замечательные повествователи, что им можно со сцены выступать. В таких случаях говорю: "Ну все, мальчики, вы так рассмешили, что у меня теперь добавится морщин. И в этом будете виноваты вы".
Однажды боец с ампутацией надел на голову шапочку с ушками "панда". Ему дали электроколяску-скутер. Очень эпически выглядело: большой мужчина с розовыми ушками на красном скутере гоняет по госпиталю и орет какие-то песни. Потом он прыгал на одной ноге, как маленькие детки делают: "А теперь у меня нет ноги, а теперь у меня нет ноги". У него над кроватью висела розовая обезьянка, и таким капризным тоном он выпрашивал: "Хочу розовый носок". И мы ему подарили».
Говорит, что юмор очень спасает. И ее, и бойцов.
«Уже когда мы хорошо знакомы, могу пошутить: "Почесать тебе пяточку?" Это о ноге, которой нет. Когда их мою, смущаются, стесняются. Я всегда спрашиваю одно и то же: "Ты меня хочешь чем-нибудь удивить?" — "То есть?" — "У тебя их три?" — "Нет" — "Ну все, живем дальше"».
Бывает, волонтеру звонят по телефону жены бойцов и говорят, что кого-то «накрыло».
«Я набираю: "А что здесь у нас происходит? Почему это ты нюни распустил? Почему из дома не выходишь? Почему портишь жене нервы? Она не заслужила. Мне что — сесть на метлу и прилететь?" — "Ой, надо". Я же такая, что прыгну в машину и приеду, неважно, в каком городе».
Раз такое действительно пришлось сделать. Воин упал в ступор, не хотел никого видеть, слышать, разговаривать. Это длилось неделю. Елена приехала в Хмельницкую область.
«Я бегала вокруг него и причитала: "Паразит, мне из-за тебя некогда впасть в депрессию. Как я могу, если вас таких у меня 30 штук". Бегала вокруг и хлопала его по плечу. "Лен, ты, пожалуй, голодна, что такая злая. Успокойся-успокойся, я тебе кофе сварю", — Елена переходит на уменшительно-ласкательный тон, имитируя реакцию мужчины. — Другим говорила: "Вы хотите, чтобы у меня была бессонница? Нет? Тогда ведите себя прилично". Или: "Вы давно меня злой видели? Недавно? А повторения хотите? Тогда работайте над собой"».
«Они вас боятся», — комментирую.
Она притворно обиженно реагирует:
«Может, просто любят?»
И обе одновременно выдаем, смеясь: «Так любят, что боятся огорчить».
Что труднее всего и как восстановиться
Самыми тяжелыми для женщины являются несколько вещей: номера телефонов в записной книжке, на которые никто никогда не ответит; глаза сошедшей с ума от горя матери, не понимающей, что вообще происходит и почему с ее ребенком такое; и прощание. Она не может привыкнуть к похоронам.
«Многие мои знакомые еще с 14-го года погибают. Я не считала, сколько, и не буду делать этого, чтобы не ужаснуться от количества. Очень страшно, когда боец говорит: "Лен, я оставил комбату твои контакты на случай моего плена или гибели. Я понимаю, что мама и жена будут в тяжелом состоянии, но ты все порешаешь"», — выдыхает Елена.
«Приходилось такое делать?»
«Мне повезло, и надеюсь, повезет и дальше. Но я дружу с девочкой-волонтером с 14-го. Это она, — вздыхает женщина,— одного хоронила, другого из плена вытаскивала».
Елена продолжает:
«Ты заходишь в палату и должна улыбаться, шутить, быть жизнерадостной и бодрой. Нытье и слезы воинам не нужны. Иногда они просят, чтобы жены и матери не приезжали, потому что те плачут навзрыд. Видят своих родных с такими ранами и страдают. А мы, волонтеры, справляемся. Пожалуй, это нрав такой.
Но мы тоже люди, и у нас проскакивают эмоции. Бывает, так выложишься за день, что вечером языком не шевельнешь. А иногда внезапно, когда сидишь за рулем, поднимается волна. В основном это печаль от усталости, от того, что эта мясорубка затянула всех. И конца не видать. Но плакать не могу. После 24 февраля думала, что совсем разучилась. Только глаза могут намокнуть. И я позволяю себе расслабиться и побыть в состоянии этой скорби. Но недолго. Собираю себя в кучку, и когда захожу в аптеку, госпиталь или на "Новую почту", от нее и следа не остается».
Спрашиваю, как женщина восстанавливается.
«Иногда могу проспать 1,5-2 суток. Делаю маникюр. Встречаюсь с девчонками. Курю. Я начала курить 5 лет назад, чтобы как-то выпускать эмоции. Их же невозможно трамбовать и трамбовать. И мне неожиданно понравилось. Делаю это с удовольствием. Также наполняет круг общения. Это фантастические люди — волонтеры и бойцы. За пределы этого пузырька стараюсь не выходить. Потому что тогда не гарантирую адекватную реакцию на действия других людей. Особенно тех, для кого войны не существует. Я не воевала, но из меня эту войну уже никогда не вытравить: я почти 10 лет в ней, видела столько горя. Без следа это не пройдет», — рассказывает Елена.
До Майдана женщина не очень интересовалась политикой, была довольной, беззаботной домохозяйкой. Много путешествовала, радовалась наполненным дням. А там осознала, что больше всего любит Киев и свою страну. Что она — украинка.
Потом началась война.
«Я не задумывалась, почему стала волонтером. У меня есть голова, руки, есть желание помочь. Это война, и неважно, сколько она длится. Люди теряют дома, здоровье, жизнь, прошлое, будущее. А я хочу, чтобы оно было. У моей замечательной дочери, у всех детей».
Будущее: ты обязательно женишься
«Говорите ли вы с бойцами о будущем?» — спрашиваю.
«Да. Я говорю примерно так: "Когда ты выйдешь из госпиталя, пройдешь реабилитацию, научишься жить, ты обязательно женишься. Ты должен не обижать жену, уделять ей внимание, говорить комплименты. Вас, мальчики, этому не учат. А это для женщины важно», — рассуждает Елена.
Она говорит, что самооценка падает у всех, кто проходит столь долгий путь выздоровления. Ведь не только тело калечится, но и душа.
«Для мужчины страшно оказаться беспомощным. Но чем дальше, тем больше будет проявляться естественный нрав. Закрытые останутся закрытыми, а такие живчики, как Ромчик, стойкие, жизнерадостные, боевые, бодрые, вырываются из состояния безнадежности первыми. И двигаются вперед, женятся (Максимец женился после ранения и усыновил троих детей жены — ред.). На моей памяти есть боец, который без двух глаз и ноги женился. Познакомился с девушкой после ранения. Она — его глаза, она готова сделать для него что угодно. Они лет пять вместе, есть ребенок, счастливы.
Даже взять такой щепетильный вопрос как деньги. У меня есть знакомый, у него две ампутации ног, причем одна очень высокая. Он на протезах. Имеет аграрный бизнес, машину, обеспечивает жену и детей. То есть все, как всегда: все проблемы — в голове».
Волонтер радует раненых в удручающем настроении так:
«Вы выжили не для того, чтобы скиснуть. Погибавшие возле вас собратья очень хотели бы иметь возможность тоже видеть небо, солнце, пить утром кофе и смотреть фильмы. Поэтому живите за себя и за них».