«Я прекрасно знаю, что такое молчать и говорить не то, что ты думаешь»

Андрей Орлов не любит называть себя поэтом, предпочитает говорить, что он человек, который «рифмует свои мысли». Ему пятьдесят восемь, а писать стихи он начал только 12 лет назад. Практически каждый его стих становится сенсацией, которую тиражируют новостные медиа. А под его прицелом – политики и публичные лица России, Украины, Америки и других стран. Орлуша высказывается на злобу дня и собирает полные залы как за границей, так и у себя на родине.

Hromadske поговорило с поэтом про политический активизм в поэзии, сатиру на первых лиц государства, отношение к событиям в Украине и феномен страха.

– Андрей, вы единственный поэт, по стихам которого СМИ делают новости. Это удивительный феномен…

– Меня это тоже удивляет. Потому что если себя нет-нет и загуглишь, то вылетает твое имя в новостях ББС. Для меня это странная вещь, потому что все свои стихи я начал писать не так давно – лет 12 назад, чтобы смешить друзей на даче. Никакого интернета тогда не было.

– Вы поэт или активист? Как вы себя идентифицируете?

– Я идентифицирую себя как интересный мужчина 58 лет, у которого есть свое мнение. Так получилось, что 10 лет тому назад появился цикл ЖЗЛ – «Жизнь задолбавших нас людей». И там персонажи те же самые, что и сейчас – Путин, Шойгу, Собчак, Волочкова, Ющенко, Тимошенко… Это реакция человека на новость. Иногда эти новости так в стихах и остаются навечно. Однажды лет пять назад я слышал по телевизору, как ведущая хихикает, не может сдержать смех: «Премьер-министр Фрадков отменил визит в Аргентину, потому что был искусан на даче кошкой, которая подозревается в бешенстве и сейчас содержится на принудительном обследовании в клинике Федеральной службы охраны». Я, гражданин ядерной державы, представляю себе бешеного премьер-министра, который искусанный летит… У меня родился стих: «Не Каплан предательский выстрел, не обрез кулацкий в окошко, с ног свалили премьер-министра – на Фрадкова напала кошка. Не, не банда «Черная кошка», из кино, где играл Высоцкий. А котенок соседский, Гошка, искусал премьера по-скотски».

Это критическое отношение и есть здравый ум, когда вы отличите свою и чужую пропаганду своих и чужих новостей.

– Вы вспоминали свою поездку в Киев в марте 2014 года. Было бы интересно узнать ваше мнение, что изменилось за эти два года? Как вы ощущаете, к чему двигается Украина?

– Мне часто украинские журналисты задают вопрос, когда Путин выведет войска из Донбасса и выведет ли, или когда снимут санкции. Я в прошлом, конечно, политолог и политтехнолог и могу анализировать. Но я никогда не встану в позицию, когда я буду здесь учить кого-то варить борщ.

– Все-таки, что изменилось?

– Вы знаете, разные есть вещи. Я Киев любил всегда. Впервые я тут был в 67-м, и Киев для меня одно из мест, где мне хорошо. Когда я увидел новости о происходящем на Грушевского в январе-феврале 2014 года, я не мог разобраться, глядя ни на одни новости – ни российские, ни украинские, ни американские. Я понимаю, как делается картинка всеобщего хаоса – можно взять пять человек и снять так, как будто дерутся пять тысяч. Я начал звонить своим киевским друзьям, и когда я услышал, как в два часа ночи моя подруга, чудесная киевская актриса, еврейка по национальности, никогда особо не отличавшаяся украинским пафосом, сказала – позвони мне в три или в пять, мы на Майдане, несем воду, бинты, таскаем покрышки, – я понял, что не так все по новостям просто. Моих тишайших, хрупких, милых друзей я не мог представить участвующим ни в одном конфликте. То есть они могли присоединиться эмоционально, но когда они присоединились физически – я понял, что если б я был бы в Киеве, я был бы с ними.

«На стороне людей, которые неправы, хорошего искусства обычно нет»

– Тогда, два года назад, вы приходили на эфир «Громадского» в олимпийке «Россия». Сейчас у вас футболка «Жидобандеровец».

– Евро-украинца. Да, сегодня это некий стейтмент, заявление. Мало того, такие же футболки я ношу в Москве, везу массу сувениров людям, которые в этом ходят в Москве.

Для меня присоединение арт-сообщества и интеллигенции - будь-то к протесту, будь-то к визуализации - всегда показывает, кто на стороне правды. Потому что на стороне людей, которые неправы, хорошего искусства обычно нет.

Хорошее искусство появилось на Майдане практически сразу. И для меня это не просто картинка – я профессионал – я вижу, какие люди присоединились. И вижу, что происходит. Тогда у меня еще была надежда, что Крым разрешится достаточно быстро – тихо вошли, тихо выйдут. Была надежда, что провокации, которые начинались в Донецке и Луганске с захватом горадминистраций, украинские власти смогут локализовать и вовремя прекратить. Еще не было войны. И тогда я думал, что у страны, гражданином которой я являюсь, еще есть надежда. То есть мы русские, но у нас есть слова поддержки, мы не желаем войны. Сейчас я не представляю себя ходящим по Киеву в такой олимпийке. Не потому что я боюсь, я не боюсь признать, что я этнический русский. Но тогда это не вызывало вопросов, даже у палаток «Правого сектора». Тогда это было возможно.

Как прирожденному антикоммунисту мне неприятно смотреть на серпы и молоты тут на ВДНХ, даже как на архитектурные украшения.

– То есть декоммунизацию в Украине вы поддерживаете.

– Я предлагал декоммунизацию 91-го года. Сказал, что первая точка невозврата была пройдена в России в 1991-93-м годах. Не в 2014-м. В Киеве все прекрасно стояло, пока в Москве был «ленинопад». Но они побоялись пойти дальше – запретить символику, запретить компартию. Потому что для меня красная звезда, серп и молот равнозначны свастике и символам фашизма. Для меня Че Гевара - не герой. Для меня это коммунист и убийца. Вы меня никогда не увидите в майке с Че Геварой или в майке с надписью СССР. Это как говорить: давайте в берлинском метро оставим свастики, потому что это очень красиво сделано. Либо вы делаете заповедник совка, где людям давали бы два рубля, и попробовали бы они на эти два рубля с детьми погулять. Так что я за декоммунизацию, даже за десовковизацию. Потому что свалить памятник Ленину, а потом голосовать за партию, которая проповедует эту идеологию… Пусть уже лучше постоит Ленин, раскрашенный в горошек, как арт-объект. Потому что все эти серпы и молоты – бомба замедленного действия.

«Я прихожу в испанский ресторан, и мне говорят – зачем вы сбили «Боинг»?»

– У вас есть стих «Я виновен, потому что русский»…

– Нет, это «Реквием по «Боингу МН17».

– Что для вас значат эти слова? Вы разделяете то, что делает государство Россия?

– Государство Россия «Боинг» не сбивало. Государство ничего не может сбить. Делают люди, которые думают, что делают во благо или во имя чего-то. Стих написан 17 июля, в день, когда «Боинг» трагически упал. Уже два года этому стихотворению. Я написал его на эмоциях по свежим следам. И сейчас я подпишусь под каждым его словом. Причина очень простая: я тогда сказал, что я виновен, потому что русский. Тогда еще никто не знал ни про эти «Буки», ни про то, кто их гнал. Было в принципе три версии: это могли быть российские военные, могли быть так называемые провозглашенные ополченцы, то есть сепаратисты, или ВСУ. Кто бы этого не сделал – с моей точки зрения виновата все равно Россия, потому что не введи она в Украину войска, никто бы там не стрелял.

За прочтение этого стиха ту же Лию Ахеджакову сгноили, но она сказала: все равно я буду его читать, и плевать я хотела. И через два года я подпишусь: я виновен, потому что русский. Да, потому что я прихожу в испанский ресторан, и мне говорят – зачем вы сбили «Боинг»? Я отвечаю на этот вопрос так же, как в Израиле немец иногда вынужден отвечать на вопрос, зачем вы убивали евреев, даже если он родился через 30 лет после войны. Это моя личная ответственность за мою этническую принадлежность. Я сказал, что не откажусь ни от одного слова. Там в стихе написано: «Может, мне с тобой не повезло, а тебе со мной, национальность?» То есть мне с ней, потому что она делает то, под чем я никогда не подпишусь, а ей со мной – потому что я буду говорить правду. Извините, что я так на эмоциях и слезах – у меня много друзей погибло там, где я называю войной, а не антитеррористической операцией. На стороне Украины. Многие из них – этнические русские, один этнический грузин.

На одном российском телеканале меня спросили, я ответил, что эта война не объявлена. А если была бы объявлена, я был бы по другую сторону окопов. Я свою позицию высказываю, я знаю людей, которые ее поддерживают. Я знаю людей, которые по непонятным мне причинам придерживаются позиции противоположной – иногда по причинам материальным, иногда по причинам трусости, иногда потому что человеку, который поддержал неправильное, нужно оправдать себя. Иногда они запираются в позиции оправдания. Из 85% поддерживающих официальную позицию, во-первых, процентов 15 имеют противоположную позицию, но дают ожидаемый ответ – потому что боятся либо за рабочее место, или когда тебя придет опрашивать человек с автоматом… Не всегда эта трусость является предательством. Иногда надо сохранить детей, иногда люди не уезжают, потому что им некуда ехать. Когда я говорю, что из своих 58 лет я 50 жил на оккупированной коммунистами территории, я прекрасно знаю, что такое молчать и говорить не то, что ты думаешь.

Каждый может для себя решить, говорить правду или нет, бояться или нет. Я для себя линию боли и страха давно прошел. И не считаю это героизмом. Не являюсь умом, честью и совестью, не являюсь надеждой, что не все русские идиоты. Я являюсь человеком, который рифмует свои мысли, и не уверен, что я хороший поэт. Я такой, какой я есть.