Комбат «Свободы» Петр Кузик: «За слова "ситуация тяжелая, но контролируемая" надо расстреливать»

«Эксплуатировать героизм украинского пехотинца так долго — преступно»

Батальон «Свобода» стоит в районе Северска полтора года. Насколько сейчас здесь критична ситуация?

Ситуация очень сложная, действительно. По сложности, пожалуй, сейчас максимум. Наш участок оборонять приходится почти на 360 градусов. Так случилось, что некоторые подразделения были вынуждены отойти. И настолько глубоко отошли, что, кроме того, что оголили фланги наши, оголили тылы. Как обычно у нас бывает, не всегда оперативно реагируют на эту информацию. Враг этим воспользовался, стал обходить. Поэтому некоторое время батальон вел бои почти на 360 градусов. Сейчас стараемся стабилизировать ситуацию. Тактически она пока не выровнялась, но уже надеемся, что все же она или улучшится, или по крайней мере о нас не забудут.

Какова роль того участка, который вы обороняете, в целом в ситуации для города Северск?

Для меня любой участок очень важен, потому что это украинская земля. Звучит пафосно, но это правда. Мы так и работаем. Но стратегически она, к сожалению, тоже очень важна.

Если в нашей зоне нам придется отойти или будет принято решение об уходе, вся линия будет под угрозой. Ситуация трудна в том, что враг почти кругом. Нам приходится буквально с боем себе пробивать логистические пути. Подразделение почти третий год сражается и с пополнением, как у каждого подразделения, проблемы. Не хватает людей, чтобы качественно заполнить Построение подразделений или частей для ведения боя.боевые порядки.

Как командование реагирует на ваши доклады о том, что вы фактически близки к окружающим?

Не было оперативного реагирования. Верили во вранье и в хорошие новости. Была ситуация, когда мы показывали, что там никого нет, [другие] утверждали, что там есть контроль наших войск. Командование сначала верило в хорошие новости. Потом, когда начались бои, начались серьезные проблемы — люди пропадают, плен, начали нести потери, уже стало очевидно, что там враг. Так вместо того, чтобы принимать оперативные решения, прислали проверку, которая должна верифицировать эти данные. Но сейчас коммуникация налажена. Информация очень быстро проходит от нас наверх и сверху к нам.

Держится линия на геройстве пехоты, на геройстве обычного солдата. Это надо менять, потому что эксплуатировать героизм украинского пехотинца, во-первых, так долго — преступно, а во-вторых, невозможно будет, потому что героев много не бывает. И их и не должно быть, героев. Должна быть плановая работа.

«Олдовые военные, когда слышат в свою сторону критику, у них предынфарктное состояние»

Вы не кадровый военный, вы фактически выросли из добробатов. Мне кажется, это совсем другая культура, другое мировоззрение. Как генералы реагируют на то, когда вы идете в СМИ, спорите с ними?

Я не знаю, как они до сих пор меня терпят. Я знаю их истинное отношение к себе. Некоторые боевые генералы мне говорили, что восхищаются нашей работой, нашим отношением. А есть функционеры, для которых важна карьера, погоны, доложить правильно начальству, одежда, выправка. Это все тоже надо, я согласен, но для них это первично. И они отдалили себя от линии фронта, взяв в основу бумажную работу. Они, конечно, нас ненавидят.

Но есть такие вещи, которые просто не видны профессиональным военным. Они вопиющие, но они их уже не замечают. Они заметны людям со здравым смыслом, которые пришли из гражданской жизни.

Мы делаем много ошибок. Мы не умели заполнять журнал ведения журналов. Журнал учета туалетной бумаги в свое время не вели и не ведем его сейчас. Не ведем журнал выдачи бойцам мыла. Мы, например, не умеем четко чеканить шаг, когда тебя перед строем вызывает старший офицер. Подойти к нему, чтобы аж искры из ботинок летели. Мы подходим обычным нестроевым шагом. Мы действительно не военные. Мы этому не учились.

Но мы ни разу не отступили. Не побежали с позиций. Без приказа не меняли позиции. Мы каждую ротацию даем результат не хуже, чем, скажем, батальоны, которые возглавляют кадровые военные, это первое. Во-вторых, между нами начала стираться разница. Я помню, какое отношение было к нам в начале войны. И сейчас. Частично мы изменились. Мы становимся военными все-таки. Начинаем мыслить этими категориями исключительной победы. И частично, мне бы хотелось думать, мы повлияли на тех, кто с нами работает. Они изменились в лучшую сторону — стали более человечными, социальными, позволяют себе шутки, выпить кофе с подчиненным, какие-то неформальные отношения. Наплыв гражданских людей в армию принес много пользы этой армии.

Но, возвращаясь к основному вопросу, тригерит ли — руководство драконит очень сильно, когда боец начинает говорить с прессой и особенно говорить ей правду. Это не в традициях армии. Вот почему-то считается, что о проблемах нельзя армейцам говорить. А я считаю, что надо говорить. Потому что озвучивание проблем — это первый шаг к их решению. А если мы проблему замалчиваем, то это наоборот первый шаг к консервации этой проблемы.

И это так же по законам управления правильная вещь. Просто олдовые военные, когда слышат в свою сторону критику, то у них предынфарктное состояние наступает. Им надо либо разорвать критикующего, либо потерять сознание. Соответственно, разорвать они не всегда могут и физически, и морально, поэтому приходится терпеть. И сейчас я уже вижу, что эволюция проходит настолько хорошо, что они уже привыкают не только к нам, а вообще к альтернативному мнению в армии. Это первое.

Второе — не привыкли к субъектности рядового солдата. То есть это масса, она должна быть одинаково одета, одинаково пошикована, знать «здоровья желаю, господин командир», «Слава Украине». Должны в унисон говорить «Героям слава». Вот это красиво для военных. То есть мнение отдельного солдата — это первый шаг к солдатским комитетам и так далее. А мне кажется наоборот. Чем субъектнее солдат, тем больше у него профессиональных навыков и выше самооценка.

И мотивация.

Это крайне важно. Тем боеспособнее подразделение из таких солдат. Да, ты такую массу не отправишь в одну сторону выживать, потому что начнутся вопросы. Но если мы разбираем не советскую, а натовскую систему управления, то там так планы создаются, чтобы в целом был шанс у бойца выжить. Если мы движемся в этом направлении, то нам и нужен интеллектуальный солдат.

«Будем за Северск рубиться»

Я хотела бы вернуться к ситуации на направлении. Какая сейчас перспектива городских боев в Северске? Насколько мы далеко от этого или близко?

В военной аналитике принято разрабатывать сценарии, исходя из наихудшего положения. С этой точки зрения, да, вероятно, надо готовиться к городским боям. Ничего страшного в этом нет. Я, например, больше люблю воевать в городской застройке — достали уже посадки, поля, болото и так далее.

При этом не хотелось бы откровенно, потому что пострадает город, но все равно никто города не отдаст. Будем за него рубиться. И определенные сценарии тоже надо разрабатывать, думать, как перекрывать, как делать проблемы врагу. Потому что враг подошел достаточно близко, ему удалось зацепиться уже за пригород и так далее.

Как здесь воюют россияне, какую тактику они сейчас используют?

Гибридная стратегия. Нельзя сказать, что стабилизировалась линия, но она более или менее определена. Они четко знают, где наши передовые линии, трамбуют их артой, Управляемая авиационная бомба.КАБами, танками, Самоходная артиллерийская установка.САУ, 2С4 «Тюльпан» — советский самоходный миномет.«тюльпанами». россияне уменьшили количество наступательных групп, увеличив количество самих групп, и пытаются малыми штурмовыми группами постоянно атаковать разные направления. Вот уничтожается одна, параллельно уже идет вторая.

Если мало средств и вы там едва-едва справитесь с первой, второй, третьей, то в это время где-то пролазит, просачивается один-два [россиянина] с четвертого направления, куда у нас просто не хватает дронов взглянуть, потому что мы концентрируемся на этих направлениях. Особенно в нашей ситуации, когда мы почти бьемся вокруг, мы не всегда можем качественно отследить периметр круга.

Эта тактика действенна, потому что они точно знают, что подразделения истощены, что люди утомлены крайне, что большие потери за этот период подразделения понесли. Поэтому они [придерживаются этой тактики], чтобы минимизировать свои потери, а потери они несут один к десяти. Я не шучу, я не бравирую.

Их тактика чувствительна. Она позволяет уменьшать их текущие потери за день. Потому что, ну, что может сделать группа из трех-четырех человек? Какие это штурмовики? Это камикадзе. Это сугубо на истощение нашего боекомплекта. Но есть такие подразделения, которые уже настолько истощены, что эти группы продавливают их. Есть подразделения, где по одному, два человека у нас стоят там на позициях. И там, где выходит, они туда и заходят. Вот такая тактика. Она интересная и временная. Возможно, это до периода накопления ими основных сил или подготовки новоизбранных.

Пригодное подразделение закончится, дадут другое?

Вы сейчас воюете как приданное подразделение с 54 бригадой. Я знаю очень мало военных, которые были приданными и говорили бы что-то хорошее о бригаде, куда их отдали. Как-то складывается такая практика, что к приданным подразделениям часто относятся...

Как к приданым.

Как к приданым. Вы это ощущаете?

Относятся где-то неожиданно хорошо, а где-то — как к приданному подразделению. Приданное подразделение не жалко никому. Само название — приданное. Это чужое подразделение, закончится это, дадут другое.

В пределах своей бригады воевать лучше всего, потому что ты знаешь командиров, тебя там поддерживают. В Рубежном приехали бронетранспортеры и с боем прорвали круговое окружение. Я спросил, откуда они. Они сказали, что из Батальон «Свобода» входит в состав 4-й бригады НГУ «Рубеж».четвертой бригады приехали за нами, потому что мы их. Если бы мы были приданным подразделением, я не думаю, что сами бы танкисты, водители-мехводы БТРов рисковали жизнью и за каким-то неизвестным подразделением, которое приданное, ехали бы. Нам бы пришлось самим прибиваться. Возможно, и нет.

Мы уже давно работаем [с 54 бригадой], мне кажется, они не относятся к нам как к приданным. В нюансах немного есть, скажем так, не так быстро нас слышат, у нас нет авторитетного голоса на совещаниях, но они знают, чего от нас ожидать.

Боятся докладывать плохие новости наверх

Хочу еще поговорить о системной проблеме с докладами. Очень часто командиры среднего звена, те же комбаты, комбриги, боятся докладывать о реальной обстановке. Это даже в публичное пространство выливается. Мы видим, что комбриг 80-ки сказал, что бригада не готова выполнять новые задачи, и его снимают публично. Это видят и другие военные. Вот эту систему можно изменить? Вообще правда может стать приоритетной?

Большие чины нашей армии сформированы по старым лекалам. И сломать эту систему, во-первых, невозможно, а во-вторых, ломать ее — это не заниматься ничем другим, как делать революцию внутри армии. И это значит не воевать. К сожалению, эта система очень мощная, очень сильная.

Есть такие неписаные правила, что боятся объективно докладывать плохие новости наверх, покрывают. Потом искаженная информация идет по ступеням наверх и сверху вниз идут планы, сверстанные на основе искаженной информации. Когда возвращается назад, для меня выглядит идиотской — как так вы, идиоты, не видите, что ставите определенную задачу, а там враг уже стоит?! Но, оказывается, они не идиоты, они просто не владеют этой информацией.

А впрочем, изменить это невозможно. Потому что большинство офицеров так сформированы. Они воюют искренне за Украину, у них хорошая мотивация, но они не смогут по-другому. Они боятся говорить правду, они не умеют говорить правду. Происходит подмена понятий. Для них героизм — это не сохранить подразделение, выжить и выполнить задачу, поубивать кучу врагов. Для них героизм — вот это понятие «стоик». Когда все плохо, его спрашивают, что он... и оттуда это ужасное словосочетание — «ситуация тяжелая, но контролируемая».

За это словосочетание только надо расстреливать. Потому что оно маскирует на самом деле много жертв, много потерь и камуфлирует реальное положение вещей, а иногда оно просто ужасное.

Здесь еще есть один такой нарратив, что критика помогает врагу. Ни хр*на. Критика — это не со зла, это не то же самое, что я плохо к вам отношусь. Это информация для работы, для анализа. И вообще слово «критика» вообще не имеет негативной коннотации. Это анализ того, что произошло.

Ради справедливости скажу, я много встретил классных офицеров, прямо как из книжек — вот рыцарей. Один из них — Экс-командир 1-й бригады оперативного назначения НГУ «Ураган».Николай Николаевич Мишакин. Он мне говорит, что нужно продержаться в этом окружении еще несколько дней. Я ему доверял, я знал, что он меня не оставит. И в результате реально прорвались эти БТРы, все пошло не по плану, но мы вышли из окружения и о нас не забыли. Есть такие офицеры. Это не комплементарщина, это моя вера в армию. А есть, конечно, просто подонки, которые нашли себя, имитируя работу, присосавшись к процессам, ходят с важным лицом. Время рассудит. История им поставит оценки.

Военные согласятся на перемирие?

Настоящие военные — нет, функционеры — да. Те, кто воюют — нет. Хотя все очень устали от войны. Если знаешь, с кем имеешь дело, — с москалотой, то осознаешь, что перемирие — перенесение войны на плечи наших детей. Я для того и сражаюсь, чтобы мои дети не воевали, и дети моих друзей, родственников и так далее. Я своим детям такого не желаю.