«Я не являюсь чьим-то ртом или транслятором». Марьяна Безуглая о Ермаке, Залужном, демобилизации и реформе ВСУ

О мобилизации и службе в ВСУ

Меня мобилизовали в 2015 году. Я не могу сказать, что была суперсознательной в 2014-м или 2015-м. Я любила готику, павер-метал и вообще. Словом, случилось все очень банально: мне принесли повестку. Я ее даже опубликовала, и были комментарии, что женщинам не носили повестки. Не знаю, мне принесли, там было написано «повестка».

Я врач по образованию. У меня 5 лет военной кафедры, я офицер. Эта повестка была на уточнение данных. Если честно, я даже не разбиралась, какой это вариант повестки. У меня тогда еще было такое состояние, честно говоря, почти сплошного разочарования. 2015 год, прошел Майдан, разные политические процессы произошли, динамика такая себе. Я тогда оформила документы в Соединенных Штатах, и уже были предварительно назначены так называемые steps — экзамены на клиническую практику.

Поэтому, когда принесли эту повестку, у меня, видимо, сработал еще комплекс вины, что я уже забила на эту страну, если собираюсь выезжать. Я взяла эту повестку и пошла уточнить данные в ТЦК. А они такие: «Вы нам подходите». Я прошла медицинский осмотр, и так случилось, что уже через несколько дней была в «учебке». Где-то 1 год и 3 месяца у меня вообще была служба.

Конечно, я не пошла снайпером или артиллеристом. Это была офицерская должность, врачебная. Это была служба в бригаде. И поскольку специализация у меня «Внутренние болезни и общая практика семейной медицины», то это был даже не акцент на стабилизации неотложного раненого, как у хирургов или анестезиологов. В основном это были внутренние болезни. Это было много пневмоний, обострений хронических болезней. И вот ты все это разгребаешь, лечишь, делаешь блокады, даешь антибиотики.

Но потом обстоятельства изменились. К нам завезли экспедиционный госпиталь EMEDS Basic — это фактически большой стабпункт с хирургической составляющей, а также медикаменты на 18 месяцев, насколько помню, с дальнейшей перспективой продления. Американцы попросили подобрать англоязычную команду, которую должны были научить и провести согласование. Я попала в эту команду. У меня свободный английский.

Проводятся курсы, флаги, передача, американцы едут, нас распускают, а госпиталь — на склад. Однако я зацепилась. Посмотрела, что происходит, и принялась по мере своих возможностей пытаться что-то организовать. К тому же оказалось, что из двух управлений, занимавшихся медицинским обеспечением, я была одним-единственным англоязычным существом и офицером. И так получилось, что уже через несколько месяцев я отвечала за международное направление в Генеральном штабе по медицине как прикомандированный офицер. Мне предлагали майорскую должность и карьеру, но я отказалась. В их среде не хотелось служить.

О семье и связях с Ермаком

Знакома ли я с Ермаком? Конечно, знакома. Но я не являюсь чьим-то ртом или транслятором. Я постоянно спорю — и внутри, и наружу. Но воспринимать эту субъектность людям очень тяжело. Я с этим постоянно сталкиваюсь.

Моя семья не имеет никакого отношения к моей карьере. Папа и мама никогда не видели вживую Ермака и с ним не знакомы. Они знают его только по новостям. Все.

До мобилизации я была в медицинском университете, училась на отлично, потом пошла писать диссертацию в Государственное управление делами, там был мой научный руководитель. После мобилизации вся связь моей карьеры с семьей полностью оборвалась. Я помню, кто-то мне писал, что мать работала в университете Богомольца, когда я там училась. Это неправда.

Честно говоря, у меня не совсем простые с родителями отношения. Потому что, условно говоря, их «компас» немного сломался, когда меня мобилизовали. У меня была вполне понятная жизнь: золотая медаль в гимназии, красный диплом в Богомольца, медицинское образование, стабильная работа, кандидатская диссертация. Конечно, они видели, что у меня будет семья, дети, путешествия, медицинская карьера, потом — докторская. Все это покрылось медным тазом.

Моя жизнь — это война. То есть после того, как принесли повестку, вся моя жизнь связана с теми или иными изменениями, которые касаются нашей борьбы. Все.

О знакомстве и работе с Залужным

Познакомил нас Арестович. Валерий Федорович попал в список кандидатов, так сказать, на нового главкома. Насколько я помню этот весь концепт, после генерала Хомчака хотели все-таки выбрать более современного. И избрали Валерия Федоровича.

Алексей потом имел свою судьбу, скажем так, в Офисе президента. А я продолжила общаться с Залужным.

Я не раз говорила об этом человеке. Он завалил южное контрнаступление, в то же время это не означает, что он не был проинформирован. Меня грустно радует, когда говорят: «Ему не давали». А что значит — не давали? Ты главком, так спорь, если такое действительно было. Это значит, что в качестве главкома не способен доказать свое мнение. Даже эта конструкция не взлетает.

Когда мы заходим на стратегический уровень, человек имеет высокую цену своей ошибки, каждый шаг делает много волн. Но я все же склоняюсь к тому, что все то, что мы общаемся, все оценки — это все сейчас текущее. Вот история оценит. Через 10, 15, 20 или 30 лет уже незаангажированные историки, которые сейчас только рождаются, будут проводить исследования и оценят все происходящее. И тогда, если мы еще будем живы, мы сможем прочесть, какая же была расстановка сил.

О военных законопроектах

Я не согласна, что законопроект о применении оружия командирами был попыткой вернуть смертную казнь. Эта норма есть в действующем законе о национальной полиции. Если возникает ситуация, угрожающая жизни и здоровью полицейского от действующего полицейского, то командир может применить оружие. В законе о национальной полиции эта норма ни у кого не вызывает оговорок.

Ко мне обратилось тогда военное руководство, Залужный и его заместители, чтобы я зарегистрировала соответствующий закон, например, в национальной полиции. Я зарегистрировала. Честно говоря, в 2022 году я не слишком задумывалась. Военные попросили — я зарегистрировала. Так же было в отношении боевого иммунитета. Можно было бы лучшую версию боевого иммунитета принять, потому что выходит, что у нас есть проблемы с ответственностью командиров за решение.

То есть был ряд таких идей. Что в 2022 году, что в 2023 году в большинстве случаев я молчала. И когда спрашивали, то не ссылалась на военных. Потому что это была некая солидарность. Но нарастали разногласия, и я наконец вышла в публичную коммуникацию.

О реформе ВСУ

За 10 лет при нескольких политических поколениях можно было переформатировать Вооруженные силы вообще полностью. К примеру, вот есть медицинская реформа. К ней можно по-разному относиться, но она пережила две политические итерации. Фактически, если перемены переживают два политических поколения, они уже институализируются. Это постоянные изменения. А с Вооруженными силами такого не произошло. В медицинской сфере была госпожа Супрун. Помните, сколько хейта, негатива она собирала? Но история показала, что совершившийся прорыв институционировался.

Залужный мог стать Супрун, но этого не вышло. Я не скажу, что не произошло определенных изменений, но не изменилась институциональная система. А у него были все возможности. Мы потеряли время, и нам нужно с тем что-то делать. К тому же мы сейчас снизили свои шансы, потому что уровень мотивации и возможностей тогда был значительно выше. И вот с этим всем нам сейчас нужно жить и модифицироваться.

Об обязательной базовой военной подготовке

Я была поклонником более жесткой модели, чтобы абсолютно все проходили БЗВП. Вот Сингапур. Конечно, мы значительно большая страна, но интересно, что у них нет непригодных. То есть все имеют какую-то военную подготовку, какую-то военную альтернативу.

Если страна защищает свои интересы и имеет сложную среду вокруг, то это вопрос мобилизации нации. И будучи одним из инициаторов законопроекта о мобилизации и прохождении службы, рекрутинге, я с самого начала настаивала на модели отмены срочной службы и внедрении этой базовой военной службы, но еще более жесткой модели. Мы должны прийти к израильской составляющей, чтобы все граждане прошли военное обучение. И надо дальше, чтобы фактически из пеленок милитаризационная составляющая была составной частью сознания.

Почему этого не приняли? Это вопрос ментальности. Парламент — это отражение общества. И вот все «бла-бла-бла», что у нас в парламенте, — это то, что происходит в стране. Посмотрите, как реагируют люди.

О мобилизации и демобилизации

Закон о мобилизации очень мягкий, хотя гражданские его воспринимают как тотальное наказание.

Относительно демобилизации. Рабочая группа начала работу летом 2023 года. Это был один из факторов, почему меня чуть не хотели выгнать из комитета. Я перессорилась там реально со всеми по поводу темпов дальнейшей обработки.

Был первый этап, когда рабочая группа отработала. И мы прибавили эти 36 месяцев. Затем этот законопроект заходит в комитет — и начинается вот «бла-бла-бла», «бла-бла-бла». А обсудим аспекты, а у Кабмина некачественный законопроект, давайте его завернем. И что в конце концов? Завернули. Завернул глава комитета Завитневич, который боится просто принимать решение.

Я — его заместитель, и я проработала несколько лет фактически в такой иерархической структуре, будучи заместителем. Но во мне это напряжение нарастало. И фактически такой апогей того всего был связан с тем, что я настаивала на демократическом гражданском контроле над военной организацией, над тем, что происходит в войсках, и относительно того, чтобы мы принимали более жесткие, быстрые, актуальные решения, в частности по мобилизации, прохождению службы, военному учету. И потом он просто, не сообщив, никак не прокоммуницировав, подает постановление на увольнение меня с должности заместителя. И сговаривается с половиной комитета, чтобы они подписали.

Но это все интриги, знаете, это все не важно. И людям это не важно. Важно, чтобы была прозрачность. И мы не говорим о тотальной демобилизации. Мы говорим, что если воюют все, если все приобщаются к войне, то, соответственно, каждый вносит свой вклад. И военный вклад должен иметь какую-то прозрачность относительно того, сколько ты отдашь государству своей жизни и каким образом ты получишь навыки.

О «2-3 неделях», военной стратегии и планах

В 2022 году большинство людей верили в 2-3 недели. Военные, имевшие опыт и по крайней мере несколько лет службы, понимали. Но вопрос не в том, во что верил президент, кто ему советники или какая была вера в парламент. Будем откровенны. Вспомните в феврале-марте 2022-го большинство страны, в том числе военных, и ту безумную мотивацию, очереди в ТЦК. Все-таки у нас была вера, что если мы сделаем тогда рывок и выстоим там месяц, например, то этот ужас как-нибудь закончится, мы перейдем на другой этап.

Зачем президент артикулировал публично о 2-3 месяцах? У меня нет ответа. У меня, например, февраль и март 2022-го — чуть-чуть как в тумане, потому что столько всего происходило за день, что оценку тем событиям, реакциям можно будет дать только с холодным умом лет через 10-15.

Плана до сих пор нет. И у американцев плана до сих пор нет. Есть решение? А кто оценит, что это верное решение? Приведу пример. Подготовка к войне. Здесь я в своей артикуляции даже защищу частично военное руководство. Если бы россияне нас оценили правильно по нашей подготовке или переоценили — плюс 100 тысяч у границы мы выдержали бы дополнительных? Нет. Условно они там нагнали 250 тысяч, а если бы нас переоценили? «Боже, как они открыто готовятся, давайте мы нагоним 350». Или 400. Мы и так прошли по тонкой линии нашей государственности.

О протестах по установлению четких сроков демобилизации

Я такие меры не посещаю, потому что мы здесь все-таки должны руководствоваться военным компонентом. Очень тяжело общаться с семьями военнослужащих, но они не ставят аргументацию «А что будет с фронтом? А что с коллапсом? А будут ли в Краматорске?». Можно иметь социальные навыки, искусство, как у некоторых коллег, проходить такую коммуникацию. У меня оно не выходит.

Вы знаете, я за то, чтобы мы пришли к тому, чтобы каждый военнослужащий знал свой путь. И я сделаю все в пределах своих возможностей.