«Как жить в городе, где можно сесть в метро и приехать в Бабий Яр»

77 лет назад, 1 сентября, началась Вторая мировая война, а в этом году — 75-я годовщина одной из ее трагедий — массовой казни еврейского населения Киева в Бабьем Яре. Тогда всего за 2 дня — 29 и 30 сентября — в урочище было расстреляно более 33 тысяч человек. С темой Холокоста работает Катя Петровская, немецкая писательница украинского происхождения. В книге «Кажется, Эстер» она описала историю своей семьи, в которой есть жертвы и боевых действий, и геноцида в Бабьем Яру. В интервью с Натальей Гуменюк автор рассказала о памяти мест и историях, которые должны быть рассказаны и услышаны, чтобы не повториться вновь.

В этом году будут вспоминать 75-летие Бабьего Яра. Это очень значительное событие в мировой истории, в Киеве за один-два дня погибло много людей. С одной стороны, в Украине много памяти Второй мировой войны, а с другой она уже достаточно размыта — где-то осталась табличка, где-то дом, где-то памятник. В вашей книге есть это ощущение Киева, и кажется, что ты не знаешь своего города, эта память обычно так не чувствуется. Чего вам не хватает в этом смысле?

Вчера прошло мероприятие в PinchukArtCentre и Анна Прохорова, занимающаяся этой темой, рассказала, что пролистала украинские учебники по истории за последние несколько лет. Так вот, в некоторых из них Холокост вспоминается в одном абзаце, а в некоторых — одной страницей. Дети будут расти в городе, где происходили страшные вещи, и дело не в юбилеях, не в том, что сейчас 75-летие, а в том, что мы вырастаем в каком-то городе и все время сталкиваемся с историей. Я выросла на улице Институтской и ходила в школу по улице Лютеранской, тогда это была улица Энгельса. И потом в сорокалетнем возрасте я узнала, что на той улице была убита моя прабабушка. Человек живет в городе с какой-то памятью или с каким-то беспамятством.

Меня удивляет, как вообще жить в городе, где можно сесть в метро и приехать в Бабий Яр, парк, где люди гуляют, пьют пиво, играют в футбол, но там были убиты люди этого города. Мы всегда говорим «евреи» и это одна из самых больших проблем. Ведь дело не в евреях, нет никаких «других». Это были люди этого города. И Бабий Яр — это не только еврейское место. Как говорил Виктор Некрасов, расстреливали многих, но только евреев за то, что они евреи. Это тоже не совсем правильно, потому как там расстреляно 5 цыганских лагерей, а первыми были пациенты психиатрической клиники. Это очень странное место в Киеве: ты выходишь из метро и идешь через совсем непонятный ландшафт, совсем не соответствующий тому, что было там ранее. Потому что после той катастрофы произошло еще несколько. Этого ландшафта будто бы нет: там растут какие-то деревья, стоят какие-то памятники. Недавно вспомнили, что там 29 памятных знаков. Памятники есть — памяти нет. Для меня это очень странный ландшафт между метро и Кирилловской церковью, какая-то невероятная дыра.

Хотела бы рассказать об этой прогулке так, как будто можно умолчать, что и моих родственников тут убили, как будто можно быть абстрактным человеком в себе, а не только потомком еврейского народа, с которым меня связывает поиск отсутствующих надгробных камней, как будто можно быть таким человеком и гулять в этом причудливом месте, называющимся Бабий Яр. Бабий Яр — часть моей истории, и другого мне не дано, впрочем, я не из-за этого здесь, вернее не только из-за этого. Что-то ведет меня сюда, потому что я считаю, что нет чужих, когда речь идет о жертвах. У каждого кто-то здесь есть.

Отрывок из книги Кати Петровской «Кажется, Эстер»

Как эту память возвращать, восстанавливать через 75 лет? Вы нашли язык: в вашей книге это все оживает, это очень больно читать. Каким еще может быть такой язык?

Понимаете, внутреннюю необходимость невозможно симулировать. Нельзя заставить людей помнить. Это получится собрание пионеров у могил, это никому не нужно. То есть, если сейчас сказать детям: «Вот, вы должны помнить, здесь были убиты люди», — то ничего не произойдет, будет такой же официоз для галочки, который сейчас часто происходит с разными моментами украинской истории. А восстановление памяти начинается с хороших учителей, с простых рассказов, с разговоров в собственной семье, потому что на самом деле еще в советские времена любая семейная история была намного богаче, намного противоречивее и не сводилась к какому-то одному мифу. Почти в каждой семье были победители и побежденные, палачи и жертвы. В моей семье был советский миф о войне, в котом было очень много правды и очень много неправды. Но оказалось, что советский миф никогда не рассказывал о военнопленных, которых было почти шесть миллионов, и о Холокосте.

Я не знаю, как возвращать память, но думаю, что все должно начинаться со школы, с учителей, понимающих, в каком пространстве они живут. После Майдана, например, значительно легче объяснить детям, что произошло в этом мире, потому что наша боль осталась в самом центре города.

Я родилась на улице Институтской, и книжка моя оканчивается на улице Институтской. Для меня это какая-то невероятная вещь. Потому что книга моя о войне, и я в ней постоянно возвращаюсь на ту улицу, а через два месяца после написания там убивают сто человек. Существует закон нерассказанных историй: если их не рассказать, если люди их не поймут, некоторые вещи продолжают болезненно возвращаться.

Герр оффицеер, обратилась бабушка с тем неповторимым придыханием, убежденная, что говорит по-немецки, будьте так любезны, скажите мне, что я должна делать? Я видела объявления, и в них инструкции для евреев, но я не очень могу хорошо ходить, не могу ходить так быстро.

Ее застрелили на месте, с небрежной рутиной, не прекращая разговора, даже не повернувшись к ней как следует, попутно.

Отрывок из книги Кати Петровской «Кажется, Эстер»

Нынешняя война — это тоже результат того, что Россия не прошла того пути, который прошла Германия. Во вторую мировую войну мир втянули два государства — Советский Союз и Германия. Оба они несут вину за развязывание войны. И ее начало — не 22 июня, а 1 сентября. Война на территории Украины — прямое следствие того, что Россия не пережила того болезненного процесса переживания своей ответственности, который прошла Германия.

С другой стороны, возможно, этого не было бы и нам сейчас не приходилось бы обвинять Россию, если бы Украина за годы независимости стала страной, которая осознает и замечает свое разнообразие, считается с социально-забытыми.

А прошла ли Украина путь ответственности? Потому что еще один вызов — это когда страна — жертва, а Украина в этой войне является жертвой. Но многие настаивают, что нельзя все время выходить с позиций жертвы. В этой позиции ты меньше говоришь о своей ответственности.

На политическом уровне осознание себя жертвой — очень опасная речь. Правый поворот в Польше, например, связан с этим сознанием жертвы. Польша все-таки одно из самых трагических государств. С Украиной очень схожий вариант.

Но для меня нет так важно говорить о жертве или не жертве, как о совести. Я сейчас перечитывала материалы, связанные с митингом в Бабьем Яре в 1966 году, когда многотысячная толпа там стояла и молчала. Это невероятный момент в киевской истории, это для меня — день совести. Митинг говорил — и это прослеживается в речи Дзюбы, и у Некрасова — что дело не в других людях, а в том, что невозможно жить в этом городе, если мы не чтим память невинно убитых людей.

/Наталья Гуменюк