Об искусстве быть рядом, атеистах в окопах и утренних пробежках — разговор с капелланом Зелинским

Андрей Зелинский живет по крайней мере четырьмя полноценными жизнями. Он — священник Украинской греко-католической церкви, военный капеллан. Кроме того, он занимается академической и преподавательской деятельностью, а также непосредственно работает с молодежью. Имеет три высших образования: за его плечами — четыре года изучения философии в США, пять лет теологии в Италии и магистерская программа по политологии в Киево-Могилянской академии.

Отец Андрей был одним из первых военных капелланов, которые поехали в зону боевых действий на Донбассе. Более двух лет он провел непосредственно на линии фронта в самые горячие моменты российско-украинской войны: Пески, Дебальцево, Иловайск, Славянск, Широкино.

Урокам войны посвящены две книги отца Андрея: «Подсолнухи. Духовность во время войны» (2015) и «На реках Вавилонских. Несколько мыслей о возвращении» (2016).

Но с войной отца Андрея связывает не только пастырская работа. С лета 2017 года он служит в 36-й отдельной бригаде морской пехоты и получил официальное звание морского пехотинца и берет морпеха. Для этого ему пришлось пройти все необходимые физические испытания.

Сегодня отец Андрей каждое утро выходит на пробежку, активно общается и публикует много улыбающихся селфи в соцсетях.

О том, есть ли в окопах атеисты, что нового можно узнать о человеке на войне, почему украинская идентичность все еще не объединяет украинцев — в нашем с ним разговоре. А еще о том, зачем нужен священник в армии и почему христианство не является религией смерти и страдания.

Текст подготовлен в рамках проекта «Жизнь других» с Татьяной Огарковой, где мы рассказываем о людях с разными жизненными путями, выборами и ценностями.

***

Когда мы встречаемся с отцом Андреем в Патриаршем соборе Воскресения Христова на Левом берегу Днепра, сразу бросается в глаза, что он не очень похож на типичного священника. Молодой, энергичный, с яркой улыбкой. Его легко представить в гражданской одежде или в военной форме, или с рюкзаком путешественника на спине. Пока мы идем по двору собора в офис — отец Андрей работает здесь заместителем руководителя департамента военного капелланства — я вспоминаю, что он много путешествовал.

Родом из академической среды, частый гость библиотек и посетитель лекций, он легко оперирует историческими фактами и цитирует философов. Но в решающий для страны момент он не побоялся выйти из привычной среды, надеть бронежилет и поехать на фронт. Чтобы быть рядом с теми, кто в этом нуждался.

Отец Андрей не считает себя идеологом и неохотно комментирует церковные вопросы. Его больше интересует живой смысл христианства в современности, чем борьба конфессий в Украине, человек, находящийся рядом, чем церковные обряды и догматы.

А еще он каждое утро бегает и призывает не доверять священникам, которые презирают собственное тело. В этом он больше похож на увлеченного танго и футболом героя Джонатана Прайса (Папу Франциска), чем на персонажа Энтони Хопкинса (Папу Бенедикта XVI) из фильма «Два Папы».

Вы принадлежите к поколению, которое родилось в Советском Союзе, а в подростковом возрасте стало свидетелем масштабных общественных преобразований. Откуда происходит ваш выбор стать священником?

В конце 80-х — начале 90-х годов прошлого века и в Украине, и на всем постсоветском пространстве происходят фундаментальные изменения. Не только в социально-политическом измерении. Тогда мы стали свидетелями и значительных ценностных трансформаций.

Если принимать во внимание Галичину — а я родился во Львове — конец 1980-х это не только время «гласности» и «перестройки». Именно тогда Украинская греко-католическая церковь выходит из длительного периода подполья, в котором она находилась с 1946 года.

Это было время мощного общественного движения, религиозный ренессанс, свидетелем которого я стал в подростковом возрасте. Героями моего времени были священники, монахи и монахини, которые провели много лет скрытыми от мейнстрима, в ситуации, зачастую угрожавшей их жизни, в ссылках и тюрьмах. Ведь Украинская греко-католическая церковь особенно пострадала от советской правоохранительной системы. Поэтому выход из подполья открывал новые горизонты.

Ветер перемен коснулся также и ценностного измерения общественной жизни. Для меня лично он стал импульсом к формированию собственной ценностной системы. Это и было то время, когда сформировалось мое призвание. Желание служить Богу в конкретных людях и, наконец, служить своей стране, своему народу.

Это галицкая история, галицкая идентичность. Но с 2014 года вы активно общаетесь с людьми на линии фронта на востоке страны — там воюют люди изо всех регионов. Как происходит ваш диалог с ними? Нет ли в вашей идентичности чего слишком регионального для них?

Я покинул Львов в 1997 году, двадцать два года назад. Мне было восемнадцать, когда я отправился на учебу в США. Четыре года философии в США, пять лет богословия в Риме, в Италии. Затем был двухлетний период монашеской жизни в России, в Сибири. Затем Киев, обучение по политологии в Киево-Могилянской академии. Тема моей диссертации: «Идеология национальной безопасности».

К 2014 году большая часть моей жизни прошла совсем не в Галичине. К тому же я в основном находился в поликультурных средах. Жил в больших городах глобального масштаба: на окраине Нью-Йорке, в центре Рима и, наконец, в Киеве. Поэтому ситуация, в которой мне пришлось оказаться в восточной части нашей страны, в 2014-м уже не была чем-то странным.

Обычно я очень люблю повторять статистику: процент украинцев, которые не выезжали из своего региона, составляет более 60%. В то же время, нельзя любить то, чего не знаешь. Поэтому, сидя в одном из регионов на протяжении всей жизни, у некоторых может сложиться представление о том, что Украина — это плоская степь, или зеленые горы, или непрерывный берег моря, или, наоборот, его полное отсутствие. Но Украина — это все вместе. И нам всем очень не хватает такого прорыва сквозь региональное мышление, региональное восприятие самих себя. Соответственно, наша идентичность на национальном уровне еще не завершена.

А каким вы видите вариант украинской идентичности, которая объединила бы всю страну?

У нас очень мало проектов в нашей с вами истории, которые объединяли всю страну: от Берегово (город в Закарпатской области — ред.) до Харькова, от Чернигова до Севастополя. Единственный проект, по крайней мере в современности, который объединил страну, это был Майдан — Революция Достоинства.

Майдан начинался, прежде всего, под идеологическим лозунгом справедливости. Люди в разных уголках украинского государства собрались в центре столицы для того, чтобы противостоять злоупотреблениям власти. Узурпация власти привела к социальной несправедливости. И народ боролся за справедливость.

Я был на Майдане с 21 ноября 2013 года до 20 февраля 2014 года — дня расстрелов. Я был свидетелем того, что первым мощным импульсом к массовому объединению украинцев было избиение студентов. А затем — желание противостоять жестокости власти, бороться за справедливость.

К сожалению, в течение тех месяцев произошло изменение идеологических парадигм. Вместо справедливости как ключевой ценности возникла парадигма идентичности. Некоторым необходимо было выработать идеологию, которая позволила бы мобилизовать население в юго-восточных регионах, чтобы противостоять тому, что происходило в Киеве на Майдане. Говорили об угрозе русскоязычному населению, каноническому православию и тому подобном.

Но это было ловушкой. Потому что именно это заставило потом всех сторонников Майдана переориентироваться с идеологической парадигмы справедливости, которая смогла объединить всю Украину, на идеологическую парадигму идентичности. А идентичность всегда была у нас причиной раскола.

Значит ли это, что украинцам трудно выработать такую идентичность которая бы объединяла, а не только разъединяла?

Украинцам свойственно не доверять власти. Это в нашем фольклоре, песнях, классической литературе. Это на уровне бытового дискурса. В силу исторических обстоятельств украинский народ был частью различных геополитических проектов. И довольно часто власть была представителем другой нации, другого народа или социального слоя. Поэтому у нас сформировалось недоверие к институтам государственности, к власти как таковой и друг к другу. Мы все еще мало путешествуем по стране, мы все еще мало себя знаем. Это недоверие и сегодня остается одной из экзистенциальных угроз для украинской государственности.

А что нас может объединить?

Ответ на этот вопрос мы ищем где-то в далеком XIX столетии, забывая, что мир изменился, а на дворе уже XXI век. На протяжении веков у нас с вами сформировалась определенная система ценностей, которыми мы бессознательно руководствуемся в быту. Они в нашей народной культуре, мы воспитываем молодое поколение на их основе. Способы подачи модернизируются, а вот смыслы остаются.

Наша свободолюбивость, желание справедливости, уважение к знаниям, коллективный способ принятия судьбоносных решений, способность видеть более глубокое измерение в окружающем нас, осмысливать действительность сердцем, жить памятью и надеждой, уметь удивляться — это все те ценностные ориентиры, которые пронизывают нашу индивидуальную и коллективную украинскую действительность независимо от того, в какой части страны мы родились и каким был исторический путь развития нашего региона.

Судьба украинского государства напрямую зависит от нашей с вами способности найти ответы на два ключевых вопроса: как консолидировать украинское общество и как легитимизировать государство, или, иначе говоря, как сформировать доверие друг к другу и к институтам власти.

В начале нашего разговора вы говорили о служении, и выбор стать священником был, вероятно, первым шагом к этому. Но вы на этом не остановились — вы стали еще и капелланом, военным священником. Почему?

В Украине было много попыток со стороны духовенства разных украинских церквей присоединиться к пастырской опеке военнослужащих. И эти попытки начались, когда Украина получила независимость. Различные конфессии присутствовали в войсках на волонтерских началах.

В свое время в Национальной академии Сухопутных войск во Львове, тогда еще Военном институте, выпускники Львовской семинарии организовали системный полномасштабный проект военного капелланства. Я попал в этот коллектив, и там мы совместно заложили основы духовности и практики капелланского служения по примеру того, как это происходит в других западных странах.

С началом военной агрессии Российской Федерации в Украине громко заговорили о военных капелланах. Так случилось, что я стал первым капелланом при штабе АТО в июне 2014 года. Для меня очень важным ценностным аспектом капелланства является желание быть рядом, всегда рядом. Это стало лозунгом военного капелланства в нашей церкви.

Многие из моих хороших знакомых, друзей, товарищей, курсантов из академии Сухопутных войск к этому времени уже были командирами боевых подразделений, рот и батальонов. Это были люди, которым пришлось первыми принять удар в 2014 году. Находясь с ними на связи в течение всех 8-10 лет после академии, в то время я спрашивал себя: «А действительно ли я рядом?» Как я себе потом смогу объяснить идею, лозунг, с которым я жил — «быть рядом»? В ситуации, когда мои друзья там, а я все еще в центре Киева. Поэтому от имени нашей церкви мы обратились к генеральному штабу ВСУ с просьбой содействовать привлечению военных капелланов к пастырской поддержке украинских военных в зоне боевых действий.

А зачем нужен священник в армии?

Задача военного капеллана — бороться за душу военного, защищать его человечность. Капеллан не идеолог, не политрук, даже если некомпетентным в этих вопросах офицерам хотелось чтобы так было. Он — духовник. Военный капеллан должен обладать искусством сопровождать личность по лабиринтам ее внутреннего мира, помогать человеку найти необходимые ценностные ориентиры, оставаться человеком в условиях стресса.

Задача капеллана — защитить саму человечность. Для этого нужно провоцировать человека на человечность, даже в условиях боевых действий. Убедиться, что человек сохраняет в себе способность делать добро, бороться за справедливость, искать правду и созерцать красоту.

Для меня важны четыре координаты нашей человечности, которые позволяют нам защитить в себе человеческое даже в условиях военного противостояния: добро, истина, справедливость, красота.

Основная задача вооруженных сил — это защита. Для нас воин прежде всего — защитник. Такая идентичность военнослужащего присуща нам как народу, который постоянно вынужден был становиться на защиту своего права на существование.

Для военного капеллана важнейшим является защита человечности, способности человека сохранить то самое сокровенное, что позволяет ему потом вернуться с войны. Речь идет о победе над войной. Если задача военных — это победа в войне, то задача военного капеллана — победа над войной. Победа над последствиями войны в человеческом сердце. Поэтому «быть рядом» я понимаю как способность «наклонить небо к человеку».

А у капелланов бывает ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство, которое часто возникает в результате войны — ред.)? Было ли оно у вас?

Обычно бывает, ведь они находятся там же, где и военные. Я не могу сказать, что у меня было. Мне было трудно в начале 2015 года, когда я вернулся из Песков и Дебальцево. В то время я потерял много друзей, товарищей, которых знал еще задолго до начала войны в Украине. Это был самый тяжелый период.

Мне помогло то, что я живу, как минимум, четырьмя полноценными, полномасштабными жизнями. Кроме военного капелланства, я священник, занимаюсь пастырской работой. Я также занимаюсь академической, преподавательской работой. Я много работаю непосредственно с молодежью. И пишу. Это четыре разных измерения моей жизни. Когда не хватало воздуха в одном, можно надышаться в другом.

Кроме того, что как капеллан вы находились там же, где и военные, вы стремились быть таким же, как они. Вы получили звание морпеха, принесли присягу. Для этого прошли непростые физические испытания. Зачем?

Это таинство воплощения. В основе христианской веры есть таинство воплощения. Бог становится человеком, чтобы привести человечность к качественному новому уровню — к Божеству. Это лежит в основе любого христианского действия. Ты должен стать частью культуры, в которой ты живешь рядом с людьми, которым служишь. Частью тех же самых ценностей. Научиться тому же языку, тому же формату общения. Но вместе с тем ты должен предлагать новые ценностные горизонты, ценностные ориентиры и быть вызовом для себя и для других. И быть рядом — это значит быть рядом. То есть, воплотиться в культуру, в которой ты служишь, разделить судьбу тех, кому служишь. История знает много примеров священников, которые шли на смерть вместе со своей паствой, даже когда у них были возможности избежать такой судьбы. Скажем, Максимилиан Кольбе (польский священник, погибший в концлагере Аушвиц, отдав свою жизнь за одного из заключенных — ред.), или великий праведник украинского народа Емельян Ковч (украинский греко-католический священник, погибший в концлагере Майданек — ред.).

Поэтому военный капеллан должен быть немного воином?

Капеллан — это воин, воин духа. Духовный подвиг довольно часто ассоциируют с подвигом воина, поэтому говорят «воин Христов», «Божий воин». В христианской парадигме духовное лицо должно быть борцом. В то же время воин — это не военнослужащий. Это тип характера, это человек, который не останавливается на пути к победе.

А что вы узнали нового о человеке, находясь на фронте? После всех книг, которые вы прочитали, после всех разговоров, которые были там, были ли для вас тоже какие-то открытия?

Военная служба дает очень широкий диапазон возможностей, чтобы лучше понять человека и то, кем он является на самом деле.

В армии очень много разных людей. Для меня это было как будто новое знакомство с Украиной, с украинским народом, я заново в него влюбился. Это требует того, чтобы выйти из своей раковины.

Армия открыла для меня много нового о человеке. Я видел его очень разным: морально истерзанным, человека-героя, человека, который был просто человеком, человека уничтоженного, человека целостного и ценностного, человека-воина.

Армия для меня — большая школа жизни. Мой первый текст после месяца пребывания на фронте в 2014-м назывался «Репортаж из зоны подлинности».

Я увидел очень настоящих людей. Мне хотелось рассказать людям о подвиге украинского солдата. В то время, когда в украинском обществе велись разного рода идеологические дебаты, украинский воин защищал украинскую землю, защищал свою семью, вооруженный лишь ценностями. Это оружие, которое помогло нам выстоять в условиях, когда не хватало самого необходимого на уровне материального и технического обеспечения.

Вы были рядом с военными в свмые горячие, самые опасные моменты войны. Было страшно?

Девяносто девять процентов людей, которые ходят по улицам наших городов, никогда не смогут себе представить, не смогут почувствовать то, что приходится переживать в условиях боевых действий. Люди, которые проходили через реальный бой, слышали, как пули свистели над головой, видели, как несли тело только что живого, но уже павшего собрата, проезжали по заминированным полях на боевой машине, под обстрелами, на большой скорости сквозь ночь. Эти люди стали свидетелями того света.

Страх постепенно куда-то исчезает, но вместо него появляется нечто худшее — человек привыкает. И это, пожалуй, единственное, что меня пугало — я боялся привыкнуть, потерять способность реагировать. Потому что это очень важно — не потерять способность реагировать на вызовы.

Тех людей, которые это прошли, увидели эту загробную жизнь собственными глазами, трудно чем-то напугать в нашей обустроенной и упорядоченной повседневной жизни. Они словно заглянули по ту сторону реальности, и это позволяет им уверенно себя чувствовать. Главное, чтобы они там не остались. Побеждает то общество, которому удается вернуться по эту сторону, не остаться навсегда в условиях жестокой конфронтации с расколотыми пополам личностями.

Больше всего я боялся, когда перемещался по полям вдоль фронта от одной позиции к другой в сопровождении военного. Иногда это были длительные километровые переходы болотными полями в считанных сотнях метров от противника. Боялся, чтобы пуля не попала в моего военного собрата. Я здесь для них, чтобы помочь, поддержать.

Вы — священник Украинской греко-католической церкви. Не возникали на фронте чисто конфессиональные вопросы? Ведь большое количество бойцов, вероятно, были прихожанами другой церкви?

Задача военного капеллана — забота о человечности, защита человечности, забота о духе воина, подразделения и командира. Это забота о духе, а дух конфессии не имеет. Поэтому очень важен универсальный подход. Если мы говорим о профессиональном капеланстве, то капеллан должен быть капелланом для всех.

Если есть представители других религий и конфессий, требующих определенных обрядов или таинств, эта задача капеллана в подразделении — найти представителя соответствующей конфессии для того, чтобы позаботиться о духовных потребностях личного состава.

Но мы с вами живем в XXI веке. И даже если в Украине очень высокий уровень доверия к церкви, мы все же говорим о преимущественно молодом поколении, у которого очень изменено отношение к религии. Есть большое количество людей, которые ищут не институциональной духовности, они не ассоциируют себя с определенной конфессией, а имеют собственную систему убеждений. Часто мы говорим о том, что на войне атеистов не существует.

Это правда?

Нет, есть. Это люди, которые имеют свои системы убеждений. Хотя, как по мне, атеизм в XXI веке не существует как феномен, здесь скорее место для «пофигизма», для полного безразличия в вопросах религиозности. Ведь атеизм тоже требует системного мышления, а это сегодня не модно, не в тренде. Запрос на духовность сегодня довольно часто проявляется как запрос на определенный сентимент, на эмоциональное состояние.

Но в том же окопе, где живет атеист, живет также человек. А там, где есть человек, есть место для капеллана. Есть место для того, кто может услышать, поддержать, даже не апеллируя к религиозным категориям, но всегда оставаясь их воплощением, оставаясь их верным и смиренным присутствием. Война же заставляет человека задуматься над более глубоким измерением своего существования, переосмыслить собственные жизненные ценности. Поэтому важно, чтобы рядом был кто-то, кто может позаботиться о духе. О способности человека к добру, справедливости, истине и красоте.

Сегодня много говорят об отношениях государства и религии. Какими должны быть эти отношения, по вашему мнению?

Задача церквей и религиозных организаций — забота о цельности человека, о ценностном обществе, о народной совести. Соответственно, основной инструментарий в наших руках — это предложение смысла и ценностей, позволяющих жить качественно. В то же время, основной инструментарий реализации государством своих полномочий — это власть.

Церковь не может входить в жизнь человека с позиции власти. Церковь входит в жизнь человека с позиции предложений определенного смысла, определенной ценностной парадигмы. Она предлагает то, что наполняет жизнь человека смыслом, позволяет человеку реализовать свой внутренний потенциал, требовать от себя большего, беспокоиться об общем благе.

Помочь человеку творить мир иной в себе и вокруг себя — это задача церкви. Помочь человеку найти в себе Бога, его «образ и подобие». А задача государства — заботиться о справедливом функционирования институтов.

История Православной церкви Украины была связана с политикой и она стала возможной благодаря политической поддержке и политической дипломатии со стороны предыдущего президента. Вы представляете другую церковь. Каково ваше видение этой ситуации? Важно ли это для Украины?

Христианство в формальном, институциональном виде пришло в Киев с Владимировым крещением, хотя христианские общины существовали здесь задолго до того. Следовательно, у нас сегодня есть несколько церквей, которые происходят из той же духовной традиции. В силу определенных исторических обстоятельств киевское христианство получило различных экклезиологических измерений. Но у нас общий источник — Киевская церковь. В нашей Украинской греко-католической церкви мы стараемся сохранить тот первичный формат единства и целостности, когда Киевская церковь находилась в полном общении как с Константинополем, так и с Римом.

У нас есть общий источник, мы из одного дома, из одной мудрости. Нам есть на чем строить свой родной дом. Украинская греко-католическая церковь, Православная церковь Украины, Украинская православная церковь (Московского Патриархата) — все мы выходцы из той же крещальной купели. Мы все из одного источника, мы все — дети одной той же мудрости — Мудрости (Софии) Киевской. Между церковью и государством в Украине должны оставаться тесные партнерские взаимоотношения, у нас единая цель.

Жаль, что многие представители церквей в Украине об этом не думают, а вместо того вооружаются различными механизмами, чтобы отдалить себя от других и приблизить к государственным структурам. Позволяют себя инструментализировать и использовать различными политическими силами, иногда даже не совсем украинскими, надеясь получить от них поддержку. Поэтому в поисках преференций для себя становятся причиной разрушения нашего общего фундамента. Роют окопы, строят стены для того, чтобы защитить свою корпоративную идентичность. Вместо того, чтобы заботиться о душе украинского народа. А украинскому народу надо идти в будущее и первый вызов для нас — это современность с ее глобальными неожиданностями. Мы не готовы к современности.

Украина сегодня, как и вчера — это не только православные, католики и протестанты, не только христиане и мусульмане, не только верующие и неверующие, не только украиноязычные и русскоязычные. Украина — это тогда, когда мы вместе.

Донбасс был и остается одной из приоритетных тем hromadske. Поддержите нас любой суммой, чтобы мы и дальше могли оперативно и беспристрастно рассказывать о ситуации на востоке Украины.

В вашей идее служения человеку очень много гуманизма. Но почему вам нужны для этого религиозные обоснования?

Гуманизм завершается на человеке, тогда как измерение духовное, трансцендентное наполняет гуманизм более глубоким смыслом. Не отменяет, но наполняет его красотой, позволяет человеку открыть полный смысл его человечности.

У нас в Украине несколько деформированное понимание религии. Первая ассоциация, которая возникает, это сразу разделение, дифференциация общества. Здесь религия теряет присущий ей смысл. Ведь слово «религия» происходит из латыни, и означает «связывать», то есть объединять. Объединять человека с глубоким измерением его человечности, с системой смыслов, смыслов и ценностей, человека с его экзистенциальным ресурсом, человека с Богом, а затем и объединять людей между собой.

Когда мы говорим о церкви, мы почему-то всегда думаем о прошлом, и это еще одна роковая ошибка. Церковь — это не прошлое, а религия — это не идеология. Речь идет о системе смыслов, смыслов, ценностей, которые позволяют человеку жить на полную, жить содержательно, требовать от себя большего, преодолевать себя и мир вокруг себя. А значит — делиться собой с другими.

Это и о трансформации украинского общества в пространство доверия и надежды. Это наша хроническая болезнь, мы не умеем доверять друг другу. Однако мы адаптировались, научились маскировать свою недоверие. Мы пережили столько травм национального масштаба в нашей истории, у нас просто нет парадигм доверия. А это основная задача церкви — строить пространство доверия, где мы можем переступить через собственные обиды, через собственные ограничения, чтобы увидеть будущее, общее для всех. Это невозможно без внутренних механизмов самопреодоления. Самая крупная победа — это победа над собой.

А почему вы ежедневно выходите на пробежку в 6.30 утра? Это тоже не очень типично для священника.

Жизнь — это движение, это умение преодолеть себя. Пробежки — это не только о физическом состоянии. Хотя я уверен, что человек для того, чтобы быть счастливым, должен неустанно развиваться, двигаться, каждый раз требуя от себя большего на уровне физическом, эмоциональном, интеллектуальном. Пробежка — еще и о состоянии души.

Я не могу до конца доверять человеку духовного сана, который пренебрежительно относится к собственному телу, не умеет о нем позаботиться. У каждого разные возможности, конечно. Но если ты не требуешь от себя большего даже на уровне физическом, зачем говорить о борьбе на уровне духовном? Я в это не верю.

Борьба должна быть воплощенной. Человек — это воплощенный дух, это не абстрактное существо. Я не верю в параллельные миры. Существует единственная реальность и умение сочетать действительное в единое.

Религия очень часто ассоциируется со страданием, даже с мученичеством.

Мы столько страдали в нашей истории, у нас столько травм, мы просто боимся думать отважно. Мы боимся двигаться. Мы боимся жить, мы испуганы до глубины души. А потом мы пытаемся преодолеть страх идеологическим бредом. Так выглядит политическая жизнь в нашей стране. Мы боимся мечтать. Мы научились кричатьт о мечтах.

Мы носим за собой свои тяжелые ментальные матрасы. Чтобы вдруг, когда упадем, не поранить себя. Это система предохранителей. Наше сознание защищено огромным количеством предохранителей. И это прежде всего потому, что мы не доверяем другим. Мы защищаемся.

Мы живем в эпоху глобальных трансформаций, в эпоху очень радикальных изменений, очень быстрых изменений. Нам нужны мудрые и творческие, и более всего — настоящие люди. Человеку современности, в частности, если говорить с молодежью, необходимо сегодня стать движением, быть движением, влиться в движение и жить движением. Именно это значит быть живым, органическим элементом общества, в котором живем.

А для этого очень важны духовные основания. Христианство — не религия смерти. Это о том, как смертью можно преодолеть саму смерть. Это религия жизни, это религия движения, это духовность развития. А аскеза в этом плане имеет исключительно инструментальный характер. Она позволяет очистить себя от всего, что препятствует движению во мне и движению меня, движению личности к новым уровням бытия. Именно в этом смысле аскеза и страдания — это неотъемлемая часть человеческой жизни, это великое таинство.

Мы сегодня много работаем с человеческой болью. Как военные капелланы мы работаем с семьями погибших. Мы работаем с ранеными, с ветеранами, которые вернулись с посттравматическим стрессовым расстройством. Это огромная рана общества. Она будет болеть еще долго.

Просто закрыть на это глаза невозможно. Нужно помочь человеку найти смысл в том, что происходит. Это невозможно, если нет горизонта, если нет мечты о лучшей жизни и возможностей ее реализовать. И один из таких важных механизмов — это память. Ведь память — это не только воспоминания. Это не только гвоздики на могиле и панихида над могилой. Память — это стратегия личностного и общественного развития. У меня есть огромное количество друзей, с которыми я был знаком задолго до войны. Я чувствую себя обязанным. Когда меня спрашивают: «Почему ты столько всего делаешь, почему тебя везде так много?», Я отвечаю: «Потому что я помню».

Чтобы тьма не стала окончательной, нам сегодня следует требовать от себя большего. Жить вдвое сильнее, делать добра вдвое больше. Вдвое интенсивнее двигаться, улыбаться вдвое больше. Моя страница в Фейсбуке усеяна улыбками. И даже когда очень тяжело, когда очень больно, это не причина не улыбаться. Сегодня нам следует улыбаться вдвое больше, по-настоящему, через боль, за себя, и за того парня, который не вернулся из боя.