От советского пешехода до патриота, защищающего Украину: история одной независимости

Поздний вечер. Мой собеседник долго ищет сигнал, чтобы мы могли поговорить. Он военный, и там, где сейчас находится, со связью сложно. Но благодаря Starlink и Илону Маску сигнал есть — и мы разговариваем до полуночи.

За три часа преодолеваем путь от детства в полузакрытом военном городке белорусского Бобруйска 70-80-х до Перестройки и Киева последних советских лет. От 90-х годов до Оранжевого Майдана и Революции достоинства. От воспоминаний воевавших деда и бабушки до собственных воспоминаний о папе-военном, от обучения в военном училище до работы на фронте после 24 февраля 2022-го в роли стрелка.

Это история внутренней трансформации — из обычного пешехода уходящей советской поры в сознательного гражданина Украины и заместителя командира роты.

Киев. Август 1991 года. Путч. Акт провозглашения независимости

19 августа у него на работе все только и говорили о путче и выступлении «этих жалких мятежников». А уже вечером дома Валентин услышал шум вертолетов над центром Киева. Выбежал на балкон. В небе летели здоровенные десантные грузовые Ми-6. «Что-то началось», — подумал тогда мужчина.

Утром вырвался из дома на несколько часов. Две недели назад у Валентина и Светы родилась Даша — нужно было разгребать гору пеленок и помогать жене с младенцем, было не до путчей, но все же он сел на троллейбус и спустился на Октябрьскую площадь (ныне — Майдан Независимости).

«Ожидал, что там будет какой-то митинг. Год назад там произошло то, что потом назвали Революцией на граните. Я приезжал тогда в Киев, видел тех ребят, которые объявили голодовку. А теперь там были люди с национальными флагами. Не очень много. Наверное, с полсотни. Тогда я к этому относился или с удивлением, или даже с некоторым осуждением. То есть было что-то тревожное. Наверное, сейчас ватники так смотрят на желто-голубые флаги. 

Я постоянно слышал какие-то страшилки о “националистах”. Сейчас смешно, но тогда мне было удивительно, что все эти люди разговаривали по-украински. Даже опасался, что они меня прогонят или забросают какими-то лозунгами», — делится Валентин своими воспоминаниями о 21 августа 1991 года.

В тот день вместе с активистами он отправился к Верховной Раде. К происходящим событиям еще не сформировал никакого отношения — ни положительного, ни отрицательного. Только совковую рефлексию: ой, какие-то националисты. В тот момент Валентин впервые спокойно общался с национально сознательными людьми и даже стеснялся, что не мог говорить по-украински. У Рады все растерянно стояли вокруг тех, у кого был радиоприемник. Там Валентин пробыл недолго.

«Путч, так всех испугавший в первый день, очень быстро превратился в позорный пук умирающей советской эпохи. Горбачев вернулся в Москву, мятежников арестовали, а я засел за рисование карикатур. На одной изобразил Горбачева, который качается на крюке над канализационной ямой. Что-то грязное стекает с него вниз. То есть достали из дерьма. К нему тянутся руки журналистов с микрофонами, а он с этого крючка несет что-то о новом союзном договоре. На другой я нарисовал сознательного украинца, как тогда представлял его — в вышиванке на карточном домике. То есть к этому тоже относился скептически», — рассказывает Валентин.

Утром 22 августа с этими карикатурами он пошел в штаб Руха. У организации тогда был офис на площади Победы. Его картинки руховцам понравились. Вместо головы украинца они на ксероксе втиснули голову Леонида Кравчука. Потом эти листовки распространяли по Киеву. Сейчас Валентин жалеет, что не сохранил копию для истории.

«Что мне тогда не понравилось, это отношение руховцев к событиям в Москве. Тогда была телевизионная трансляция митинга москвичей-победителей. Они смотрели телевизор и насмехались над россиянами, пренебрежительно о них высказывались. Я нахмурился. В моем представлении события в Москве были всеобщей победой, без разделения на ваших и наших. Под единым словом “вместе”».

Два дня спустя, 24 августа, Валентин стоял на пороге комнаты своей тещи, где был телевизор. Показывали кадры из Рады. Депутаты несли большой сине-желтый флаг. А с трибуны зачитывали Акт провозглашения независимости. Все на это смотрели, как на обычные новости.

«Я хорошо помню, что тогда сказал. Что произошло большое событие — Украина станет независимым государством. И сам в это не мог поверить, потому что это меняло все. А каким оно будет, вообразить не мог». 

Уже в декабре Союз рухнет. И по словам Валентина, произойдет это так, как четверг меняется на пятницу — ничего особенного, словно так и должно было быть.

Бобруйск. Май. 1970 год. Парад ко Дню победы

На старых черно-белых кинокадрах колоннами в парадной форме с флагами маршируют военные. Пионеры в белых рубашках с галстуками декламируют стихи и дарят цветы ветеранам. 9 мая 1970 года. На территории военного авиагородка — парад ко Дню победы. Все это снимает Игорь — военный инженер электронных систем, выпускник института имени Можайского, наследник военной династии и отец Валентина. На короткое мгновение на видео появляется и сам Валентин. Ему три года, рядом с ним — его пятилетняя сестра Наташа.

Девочка вырастет и выйдет замуж за военного, поедет с ним в россию: стандартная схема для девочек, выросших в военном городке. Валентин сначала поступит в художественный техникум, но бросит и уйдет в военное училище — когда дед и папа военные, немного шансов стать кем-то другим.

«Я жил в среде офицеров, это своеобразная каста. Папа снимал на кинопленку. Было хорошее детство. Родители были творческими людьми. Познакомились в Доме офицеров. Папа играл на музыкальных инструментах, а мама пела, она очень артистичная и яркая. Мама в Бобруйске жила с 10 лет, ее семья переехала из Белой Церкви. Над ее украинским акцентом еще насмехались, потому что она говорила "п’ять". В Беларуси почти никто не разговаривал на белорусском, а отца отправили сюда служить. Он родился в россии».

Бобруйск — Севастополь — Орловская область — Киев. Советский Союз на последнем издыхании

Валентин хорошо помнит похороны всем надоевшего Брежнева, сурового Андропова, никакого Черненко и то, как все обрадовались, что новый лидер страны Михаил Горбачев — наконец-то не старый человек, а умеющий говорить без бумажки. В начало Перестройки Валентину было 18 лет.

«Тогда я и поступил в то же военное училище. В первый год руководство отчитывалось о процентах уже “перестроившихся” и тех, кто нет. Смешно, что это считалось закрытой информацией, но вскоре Михаил Горбачев предложил “гласность”. Это что-то вроде свободы слова, только о том, о чем можно. И это оказалось ошибкой советской цивилизации. Тогда я постепенно становился твердым антикоммунистом, но еще с партийным билетом в кармане. Чтобы было понятно, наше училище нельзя было окончить, не став членом КПСС».

За несколько последних лет Советского Союза Валентин закончит учебу, женится, поедет на место службы в Орловскую область, через год уволится из армии; в 1991-м переедет в Киев и начнет работать реставратором живописи. В Киеве, вспоминает, его поразит украинский — живой язык. Белорусский за всю свою жизнь в Беларуси он слышал только раз. А тут — вывески на украинском, люди на базарах, бывает, на украинском общаются.

«Не чистый литературный язык, но живой. И было какое-то радио, газеты, а главное — люди в метро, ​​которые читали книги на украинском. Кто-то из россии увидел бы в этом лишь колоритные отличия, а я сразу понял, что это живая культура. Было очень любопытно. Я и пытался говорить, но натыкался на насмешки за белорусское произношение и кошмарные ошибки. Желание учить язык сразу пропало, и последующие лет пятнадцать язык и я жили в параллельных мирах, почти не сталкиваясь. 

Но с первых месяцев в Киеве я работал с опытными художниками-реставраторами, которые были настоящими представителями национальной интеллигенции Мы пили чай из керамических чашек ручной работы, говорили, и я впервые услышал главные смыслы, отличавшие Украину даже от положительных смыслов культурного пространства страны со столицей в Москве». 

В трудные девяностые Акт провозглашения независимости, который Валентин воспринял как большое событие, потеряется в будничных хлопотах, поиске работы и денег. Купоны придут на смену рублям. Они будут терять стоимость на глазах. Бартер заменит деньги. На Окружной дороге бензин будут менять на водку: литр за бутылку. Огромные очереди даже за молоком. От всего этого брак будет трещать по швам — и все-таки лопнет. Также потеряется и вопрос Валентина к себе: кем является человек, рожденный в Беларуси, отец которого родом из россии (офицер Советского Союза, которого уже не существует), а мама — украинка, которая давно забыла свои корни. Время гражданина Советского Союза закончилось. Время гражданина нового государства Украины еще не наступило.

Киев. Ноябрь. 2004 год. Оранжевая революция

Был ноябрь 2004-го. На киевском Майдане было оранжево не от листвы, а от флагов. Валентин стоял среди людей вместе со своей второй женой. Огромная толпа вышла на улицы — выступить против фальсификации президентских выборов и поддержать кандидата в президенты Виктора Ющенко. Люди вдохновенно пели гимн. После гимна Валентин вдруг взглянул на жену и сказал:«Лена, я украинец». Тогда ему было 37 лет.

«Честно говоря, до 2004 года я вообще не задавал себе вопрос, кто я. То есть понимал, что я гражданин в правовом смысле ходил на выборы, но чувствовал себя в стороне почти от всех национальных вопросов. Ведь для этого нужно чувствовать контекст, быть частью общества. А как это возможно, если я здесь не родился? К тому же, в культурной и языковой сферах можно было жить в Украине, не замечая друг друга. Особенно в 90-е годы. 

Я и сейчас не очень свободно могу говорить по-украински. То есть не могу естественно разговаривать, шутить, что для меня легко делать по-русски. Я не знаю идиом и всего прочего, что приходит еще в детстве, из детских книг, а главное — из говора вокруг. Но пишу в соцсетях в основном на украинском. Ошибки проверяю. И с женой, которая в эвакуации за границей, переписка только на украинском. Хотя разговариваем обычно по-прежнему. Нам сложно», — рассказывает Валентин.

Но тогда на Майдане в 2004-м он четко почувствовал себя гражданином общества, которое там собралось.

«Я увидел идеал общества, к которому стремился, и мне хотелось быть его частью — сплоченность, организованность, честность. Было ощущение, что мы — украинцы, мы что-то можем».

Киев. Ноябрь. 2013 год. Революция достоинства

Ровно через девять лет Валентин снова вышел на то же место. Уже со своей взрослой дочерью. В Киеве снова была революция — и снова на Майдане. «Я Даше сказал: боюсь представить, что сейчас начинается. Это не рассосется просто так. Здесь будет такое столкновение, что я боюсь заглядывать в эту бездну. Я боялся сказать, что это может довести даже до войны, но именно такие мысли приходили. Там столкнулись вековые проблемы. Я это понимал, хотя на тот момент не считал себя столь прокачанным украинцем, гражданином государства, как классические патриоты. Просто настоящий гражданин Украины. И все время я стараюсь сохранять отвлеченный взгляд, чтобы не потерять голову. Это и сейчас остается. Но в остальном я вроде бы уже прокачан». 

В один из дней Валентин ехал с Майдана на машине. Эмоционально обессиленный. Остановился и решил позвонить своему самому близкому в мире человеку — сестре Наташе. Они давно жили каждую своей жизнью: он — в Киеве, она — в Москве. Встречались или в российской столице, или в родительском доме в Бобруйске. Наташа всегда была прекрасным человеком, отзывчивым и добрым. Первой послала большую сумму денег, когда дочь Валентина попала в аварию и нуждалась в дорогом лечении. Для Валентина Наташа была человеком, которого он считал частью своего сердца.

«Наташа, здесь такое начинается, — сказал в трубку, — мне очень важно с тобой поговорить. Она меня оборвала, стала кричать, что не хочет слышать, и добавила: люди друг другу волосы рвут из-за политики, а у нас будут только семейные отношения».

А дальше были расстрелы на Майдане. И был Крым. И звонок маме. И ее ответ: «Так Крым же русский. Там всегда так красиво пели о моряках».

Валентин тогда промолчал. Но через месяц должен был поехать к маме на юбилей. За большим столом собрались родственники из Киева, Москвы, Бобруйска. Валентин пытался что-то объяснить про Майдан, но его никто не хотел слушать.

«Гиркин уже захватил Славянск. Я приехал, меня штырит, тревожусь и не понимаю, что мне делать — идти ли воевать, даст ли мне кто-то оружие... А приезжаешь туда, в Беларусь — там штиль и благодать, тортики, поздравления, никто ничего знать не хочет», — вспоминает мужчина.

Тогда он почувствовал, как самые близкие люди становятся далекими. Но продолжал ждать: вот когда произойдет еще какое-то событие, они точно придут в себя и все поймут.

«Вот Зеленополье — точно прозреет. Дальше Иловайск точно прозреет. И ты звонишь по телефону, а она ничего не знает. Я ей — Наташа, нас обстреляли, а она — кто, что ты такое говоришь? Никто вас не обстреливал. И понимаешь, что диалог невозможен. После Иловайска она сказала: “Я не дура, я смотрю телевизор”. И эти слова до сих пор звенят в моей голове. Я закрылся полностью и вспомнил эти слова 24 февраля 2022 года».

В 2015 году на войну пошел его сын Илья. Валентин снова поехал к маме, рассказывал, где и почему ее внук. Александра Сергеевна даже побежала по аптекам искать Celox (кровоостанавливающее, — ред.), казалось, что он понемногу пробивает стену. Тогда даже сестра объявилась: «Зимой 2015 года она неожиданно позвонила и сказала: “Я уважаю тебя и твое мнение, ты патриот своей страны, я патриотка своей страны”. Она тогда сказала, что как патриотка обязательно поедет в Крым. Правда, поехала в Турцию».

В последний раз с сестрой они виделись в мамином доме — в 2018 году. Маме сделали сложную операцию, так что Валентин пытался не затрагивать «скользких» тем. Но перед выездом случайно выпалил: «Я хочу вас успокоить, у нас нет страшных бандеровцев, которыми вас пугают. Наташа тогда сказала, что против любой войны поддерживает тех людей, которые в Москве выходят на демонстрации, но сама туда никогда не пойдет. Тогда я понял, что она не отморожена до конца, обнял ее, говорю: “Наташа, приезжай ко мне”. Но она отказалась. Потому что ее знакомых на московских номерах в Украине забросали помидорами. Диалог снова не начался».

Киев. Война. 24 февраля — и до сих пор

24 февраля Валентин проснулся от мощного взрыва. «Война!» Жена Елена, испугавшись, спросила: «Какая война?» «Настоящая. С россией». Она не очень следила за новостями, к тому же Валентин и сам до последнего был уверен, что безумия не случится, и успокаивал ее. Но в третьем часу после обеда он стоял во дворе военкомата. Вдруг пришло сообщение из Москвы: «Вы там живы?» Он чувствовал себя человеком, на которого упала крыша, а его спрашивают, жив ли. И отписал очень вежливо: «Я не знаю, что отвечать, и не хочу». В ответ тут же прилетело: «И не надо. Мне хватило 2014 года. Ваших поджатых губ, постоянно недовольных лиц, слов сквозь зубы». 

Дальше были бои за Киев. Его, офицера с военным образованием, взяли простым стрелком. На фронт во второй раз пошел и сын Илья. Жена в Киеве пряталась в бомбоубежище, было не до родственников из Москвы. Но вдруг они о себе напомнили. Наташа написала, что не понимает Елену, отпустившую своего почти 55-летнего мужа на войну. Елена не сдержалась и ответила: «Муж пошел на войну защищать меня от вашего недомерка, который сошел с ума. А все это случилось, потому что вы все засунули языки в жопы и молчали». А потом добавила: «Когда закончатся боевые буряты, на войну пойдут твои сыновья».

Впоследствии сестра вспомнит эти слова.

До июля Валентин будет избегать контактов с Наташей. Но однажды ему позвонит мама: «Валик, все сложно. Там тебе Наташа написала письмо. А я сорвался — это до 24 февраля было сложно. А сейчас все просто. Есть черное и белое. И потом я открываю это письмо, читаю — охренеть, Андрей (старший сын Наташи, — ред.) пошел воевать. У них нет мобилизации, чтобы его забрали. Значит, сам пошел».

Наташа в письме уверяет, что молится за всех солдат: за него — своего брата, за племянника и за родного сына, и ставит три свечи в церкви. Валентин сдержанно спросит сестру: «Почему Андрей пошел воевать? Кто-то на вас напал?» И добавит, чтобы Наташа их с сыном имена вычеркнула из списка молитв. А та сорвется и отпишет штампами с российского телевизора — что россия борется с нацизмом и коллективным Западом за освобождение Донбасса, но что в любой ситуации надо оставаться людьми. А в конце прибавит про «крымнаш» и «славу россии». А еще отреагирует на слова Елены: «Боевые буряты кончились, очередь дошла до моих сыновей». 

«Единственное, о чем немного жалею, — говорит Валентин, — что поддался этому пафосному нарративу и написал в конце: “Прощай, сестра”. Надо было нейтрализовать обычной оценкой обычной глупости. То есть “дура”. Потому что это оно и ничего больше. Наверное, я ошибаюсь, но я люблю ее. Это часть меня. И она болит. Очень.

С 2014-го мне было ужасно тяжело, я сходил с ума. Повторюсь, мы с сестрой были очень близкими людьми. Но через восемь лет я привык, что ее нет. Я вырос из того, чем был раньше. Понял, что потерял ее». 

Сегодня в местах, геолокацию которых не сообщают, он в компании совершенно разных мужчин — владельцев фирм, айтишников, полковников. Бывший россиянин из белорусского городка с оружием в руках защищает Украину и точно знает ответ на вопрос «кто я?» Маленький сине-желтый флажок не только на его форме, он отпечатан на сердце и коже, где остались шрамы от незаживающих личных ран. Ведь для того, чтобы стать украинцем, некоторым пришлось расстаться с частью себя самого и даже отрезать ее по живому.