Питер Померанцев: популизм в медиа — это стратегия

Видео на украинском языке

В августе 1976 года в советской Украине один мужчина, который выглядит почти как я, пошел поплавать в море. Это было где-то в Одессе. Он заплыл довольно далеко. Когда вернулся, пошел туда, где оставил свою одежду, и увидел там двоих мужчин в темных костюмах. Мужчины достали из своих карманов удостоверения сотрудников КГБ, сказали, что задерживают его и что он должен одеваться как можно быстрее. Он натянул свои брюки на мокрые плавки. Дорога была очень странной — сначала в машине и аж до места для допроса, и даже во время допроса он думал только об одном: о своих мокрых плавках. Из-за них промокли его штаны, ему стало холодно. Он понял, что этим полковникам КГБ среднего звена 1970-х годов нравилось играть в такие маленькие игры разума: заставлять людей одеваться очень быстро. Все эти маленькие унижения удавались им очень хорошо.

Оказалось, что его задержали (именно задержали, а не арестовали) за хранение вредной литературы, а именно книги Набокова «Приглашение на казнь» и книги Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ». Более того, его обвинили в распространении этой вредной литературы среди его друзей. Ему сказали, что его посадят на семь лет и вышлют на пять лет за это отвратительное преступление. Он все отрицал, отказывался говорить о семье или друзьях. Поэтому допросы, которые начались в Одессе, продолжились в Киеве и шли больше года, стали все чаще на тему, о которой они могли говорить: на тему литературы. Когда сотрудники КГБ хотели быть милыми, они говорили: «С нами работает уже так много писателей. Мы можем помочь вашей карьере! Просто расскажите, где находятся ваши друзья-диссиденты».

А когда они были подлыми, они говорили: «Вам нравится Джойс, Фолкнер, Пастернак — это все буржуазная литература». И это было правдой: литература, которая ему нравилась, вставала против задумки советского соцреализма. Она возвышала индивидуальность, самовыражение.

В то время допросы в основном проходили в Киеве, а не в Одессе. КГБ вызывало и допрашивало всех друзей и знакомых этого мужчины. Их спрашивали: «Этот мужчина давал вам эти ужасные, опасные книги?» В итоге один из его знакомых сломался и признался, что мужчина давал ему эти опасные книги. Когда задержанный герой этой истории спросил у своего друга, почему же тот сказал КГБ о том, что он дал ему эти книги, друг ответил: «Я честный человек и не хочу врать, даже КГБ».

К тому времени все уже готовились к худшему. Теща задержанного спросила, что делать в случае, если его посадят в тюрьму. Он сказал, что главное — передать информацию правозащитным организациям на Западе, рассказать об этом на BBC, на «Радио Свобода».

Тогда его теща сказала: «Хорошо. Если мне удастся распространить новость о твоем аресте, я принесу тебе передачу, в которой будут сосиски. Они будут порезаны слева направо. Если мне не удастся распространить эту информацию, я порежу их справа налево».

В его жизни происходили и другие вещи в то время. Он не был в тюрьме, его просто вызывали на допросы. Он работал в Киевской библиотеке, женился (на его свадьбе работал фотограф из КГБ) и у него появился ребенок. И этим ребенком был я. Я родился в 1977 году в Киеве — именно тогда, когда моего отца арестовывали за чтение книг. Но ему повезло, потому что он писал на русском (он сам был писателем). Несмотря на то, что он вырос в Украине, в городе Черновцы, он больше считался россиянином, чем украинцем. И потому, что он был евреем и подавал на еврейскую визу (что было разрешено) в конце 1970-х. Поэтому в то время, когда у всех его друзей-украинцев, которые писали на украинском и боролись за украинский национальный курс, не было выбора, и их высылали в Мордовию, он, как и многие другие русскоязычные евреи, диссиденты и писатели, получил право уехать отсюда. И он им воспользовался.

В 1978 году, когда мне было девять месяцев, мы уехали из Киева, из СССР. Я не буду вдаваться во все те приключения, которые произошли после этого, но в итоге мы оказались в Лондоне, где я вырос и где мой отец начал работать на русскую службу ВВС. Как известно, тогда Советский Союз блокировал вещание ВВС. Люди должны были очень прислушиваться, искать разные радиоволны, чтобы получить хоть немного информации с Запада.

Все мои самые ранние воспоминания из Лондона связаны со всемирной службой ВВС, которая находилась в огромном здании в Олдвиче. Здание называлась Буш-хаус. Оно было построено как огромный собор. На время строительства, а это был 1925 год, это было самое дорогое здание в мире.

Я помню разные языки вокруг себя: русский, арабский, персидский, польский. Все были объединены этими странными идеями об объективности, точности, беспристрастности, сбалансированности. Это была религия публичного вещателя, которую олицетворяет BBC. Начальник моего отца, который был главой российской службы, любил говорить, что в этом здании газ, который разносит бриз сбалансированного взгляда. И даже люди, которые приходили на BBC и не верили в объективность, точность и беспристрастность, в итоге поглощали этот газ.

Некоторых людей это почему-то бесило. Некоторые из россиян из российской службы хотели быть более плюрализованными. И они обвиняли главу российской службы, мужчину по имени Барри Холланд.Они говорили: «Смотри, если к вам придут Иисус и дьявол, вы дадите каждому из них по пять минут на радио, правильно?» На что Барри Холланд, глава российской службы, отвечал: «Конечно, я бы так сделал. Но последнее слово я бы предоставил Иисусу».

Мой отец работал в русской службе ВВС во время последних крупных спазмов Холодной войны. Спазмов, которые показали, что советский подход к информации — цензура и запреты — не стойкий.

Было два вопиющих случая. Первый — Чернобыль (кстати, сейчас идет достаточно хороший сериал об этом). Тогда под цензурой оказалось большинство информации о том, что произошло. Так как люди не могли понять, что происходит, они обращались к иностранным вещателям. Это была экзистенциальная проблема. Эта потребность была также биологической: людям нужна была информация, чтобы выжить. Это был вопрос здоровья.

Другое, что приходит в голову — августовский путч в Москве в 1991 году. Когда какой-то советский олигарх хотел свергнуть Горбачева и захватить власть, первое, что они сделали — попытались заблокировать все новости. И тогда москвичи и россияне тоже обратились к западным вещателям и первым независимым российским радиостанциям. Просто чтобы понять, что происходит. И именно благодаря этому сотни тысяч людей знали, где и когда собираться, чтобы оттолкнуть тех, кто пытался захватить власть.

С тех пор, конечно, многое изменилось. Президент Горбачев признал, что цензура не сработала, что нужно больше информации, чтобы иметь здоровое и эффективное общество. Шлюзы были открыты: все вдруг стало доступным в Советском Союзе, который тогда разваливался. Мой отец тогда почувствовал, что все важные для него вещи — свобода слова, самовыражения, индивидуализм — неожиданно реализуются.

В конце 1980-х и в 1990-х годах появился консенсус относительно того, что такое здоровое информационное пространство для демократии. Консенсус, который строился долгое время, выкристаллизовался во время Холодной войны. Идея общественной журналистики — объективной, сбалансированной, такой, как ВВС пытается себя представлять, плюрализм. У нас будет большой рынок с разнообразными медиа, которые будут придерживаться стандартов, и, конечно, у нас будет лучшая демократия.

Я думаю, что идея личности как вдохновения для власти дает настолько много самовыражения, насколько это вообще возможно. Это хорошо для демократии.

Прошло 30 лет с конца Холодной войны. Я сейчас работаю напротив дома, где раньше было ВВС. ВВС давно покинуло то здание. И, кстати, долгое время Буш-хаус хотели превратить в элитные квартиры для состоятельных международных покупателей. Лондон вообще известен тем, что состоятельные люди покупают там недвижимость, часто за коррупционные деньги. Сейчас там находится университет, и это неплохой финал для Буш-хаус.

Но на самом деле ВВС оставило не только тот офис, а целый набор ценностей и идей относительно того, что такое здоровое информационное пространство.

Вот первое — свобода слова. Безусловно, свобода слова и до сих пор остается важнейшим вопросом во многих странах с закрытыми системами. Но кое-что изменилось. Сейчас у нас такая цензура, когда информацию не прячут, а форсируют, перегружают, ее слишком много. Авторитарные режимы — и не только они — пытаются заполнить все информационное пространство дезинформацией, чтобы люди не могли понять, что правда, а что нет. Нам известен феномен фермы троллей, который используется по всему миру многими политическими актерами, чтобы атаковать диссидентов, журналистов, оппозиционеров. И когда ты пытаешься обвинить этих людей в использовании фабрик троллей, они тебе говорят: «Но это не мы, это свобода слова этих троллей. Эти тролли просто высказывают свое мнение».

Идея общественного вещателя была просто подорвана. В таких странах как Польша и Венгрия, где официально есть общественные вещатели, они подчиняются институтами. Все политики смогли разместить всех своих политических союзников во главе общественных вещателей и контролировать их. Более того — они говорят, что объективность почти невозможна. Ее не существует. «Объективность — это миф, который нам навязывают», — это слова Дмитрия Киселева, известного российского пропагандиста. Российская служба BBC до сих пор существует, они до сих пор создают сбалансированные, объективные новости. Но у людей все больше развивается иммунитет к тому, что это существует, они становятся циничными. И они не верят в ценности общественного вещателя.

Двигаемся дальше. Плюрализм — другой признак здорового информационного пространства. Оказывается, что больше информации не всегда равняется лучшей информации. Мы по всему миру видим растущую плюрализацию. Люди исчезают в специально созданных медиапространствах, где реальность о возможности подлинной демократии просто разрушается. Это усилили соцсети. Соцсети сделали даже кое-что более коварное — они подорвали идею о том, что индивид, имеющий свободу самовыражения, более свободный и сильный.

Ты просыпаешься утром, открываешь Facebook. Он тебя спрашивает: что у вас на уме? И ты можешь сказать все, что угодно, миллион разных вещей. Чувствуешь себя очень свободным. Но что происходит? Чем больше вы там сидите, тем больше ваши слова и поведение отслеживают и продают. Затем эти данные передают другим службам, их могут использовать, чтобы повлиять на вас, а вы этого даже не заметите. Это очень странный парадокс. Чем больше самовыражения, тем меньше силы.

И, конечно, модели пропаганды очень изменились. На смену советской пропаганде, которая пыталась форсировать правду, пришли модели пропаганды, которая залезает внутрь того, что ты делаешь, и манипулирует тобой оттуда.

Приведу вам пример популизма. Я был поражен, когда брал интервью у главы диджитала в кампании Брекзита. Вы слышали о Брекзите? Это такая вещь, которая у нас сейчас происходит... Она ненормальная, но это состояние. Оно пройдет когда-нибудь. Уже прошло много времени, и этот мужчина, глава диджитала, был готов говорить открыто. Он объяснил мне, как он руководит кампанией. Он нацеливается на людей через группы в соцсетях. Он узнает, что беспокоит людей в той или иной группе. Он ищет людей, которые ему подходят (то есть стремятся к Брекзиту), и каждый человек становится его целью. Он сказал, что создает 70 совершенно разных сообщений для страны с 20 миллионами. Я спросил у него о самой успешной рекламной кампании Брекзита. У нас в Британии постоянно дебаты на эту тему: это была иммиграция или суверенитет? Он засмеялся и сказал: «Права животных. Людей беспокоят права животных». Самой успешной идеей его кампании было сказать людям, что в ЕС ужасно относятся к животным.

Оказалось, что эти идеологические дебаты, которые у нас были — ни о чем. Очевидно, что иммиграция очень важна. Но я пытаюсь сказать, что в таком пространстве мы даже не подозревали о том, как продвигается его кампания. Поэтому как мы тогда можем это критиковать?

Я спросил: ладно, у тебя были различные сообщения, но как ты связал их все между собой? Он сказал, что нужны только две вещи: враг (в этом случае ЕС) и какое-то смутное чувство. Не нужна идеология, она — станет смертью для тебя, потому что тогда люди начнут друг с другом ссориться. Люди, которым не нравятся иммигранты, вряд найдут общий язык с людьми, которым нравятся животные. Это разные типы людей. Вам нужна какая-то нечеткая идея: например «люди» или «большинство». Что-то, на что люди могут себя спроектировать и почувствовать себя частью этого. И ты не хочешь, чтобы эти люди встретились, это не центризм. Если они встретятся, они будут друг друга ненавидеть. Надо просто продолжать создавать различные месседжи для разных людей.

Существование «врага» — тоже важно. Он предоставил мне статистику, сказал, что концепт врага предоставит тебе дополнительных 20 процентов голосов. То есть, то, что мы называем популизмом — это не идеология и даже не набор идей. Это стратегия медиа. Это необходимость, вытекающая из медиа-среды, в которой мы живем. Мы видим то же самое в Италии, где «Движение 5 звезд» создало тысячи блогов на совершенно разные вопросы, такие как сбор мусора, иммиграция, протест НАТО, совсем не связанные вещи — и заставил людей голосовать за них. То же самое произошло и во время кампании Трампа. Вы сможете мне потом рассказать, что происходит у вас здесь. И это все разъедает идею публичной сферы.

Все старые принципы, которые у нас были: свобода слова, плюрализм, самовыражение, разнообразие медиа, идея того, что создает здоровое демократическое информационное пространство — взорваны. Но потому, что так произошло, мы видим все старые авторитарные тенденции. Журналисты по всему миру в опасности, права нарушают, сильные приходят к власти и становятся безнаказанными. Фактически, все журналисты работают в очень сложных условиях, но в Украине они особенно сложны. И надо справиться с этими острыми вопросами: как мы можем вернуть смысл работе журналиста в этой абсолютно новой среде?

Есть несколько идей, которые могут пригодиться. Часть решений будет не в плоскости контента, а в плоскости регуляции и построения интернета и информационного пространства. Это означает регуляцию технологических компаний — может, саморегуляцию. Существует множество моделей, и их успешно внедряют в разных странах — во Франции, Германии, Великобритании, в США. Сущность, к которой мы должны прийти — компьютерные программы, которые управляют информацией. Во-первых, они должны начать защищать самовыражение, когда его атакуют, а во-вторых — начать давать людям сбалансированную, разнообразную информацию, не побуждает к экстремизму и поляризации. Урегулирование точно будет. Вопрос в том, будут ли они разумными или плохими.

То, что я думаю, мы можем улучшить, и над чем мы работаем в Лондонской школе экономики, в небольшом центре, который я там создал — это как мы можем лучше понимать нашу аудиторию, чтобы заручиться ее поддержкой. Как мы можем лучше слушать, чтобы сделать важную информацию, которая у нас есть, важной для них? Не для того, чтобы пропагандировать или манипулировать людьми. Просто слушать, чтобы понимать их, иметь возможность объясниться.

Другое дело — эти замечательные темы, которые сегодня существуют в Украине и по всему миру, которые помогают усилить демократию. Права человека и свобода выражения мысли. Эти вещи до сих пор очень важны, но они могут не всегда быть важными. Я думаю, что коррупция — одна из вещей, которая влияет на все. Глобальная коррупция — проблема в Америке, в Лондоне, во всем мире, который развивается. Она не только сделала бедные и слабые места еще беднее и слабее. В демократических странах она отбирает ощущение, что обычные люди живут с такими же правами, как состоятельные и влиятельные. Если супербогатые могут выводить деньги, избегать налогов, игнорировать законы — это подрывает смысл совместной демократии, которая существует в Великобритании. И это помогает тем, кого мы называем популистами. Конечно, один из эпицентров всего этого — здесь, в Украине. Работа украинских антикоррупционных журналистов и журналистов-расследователей очень важна для остального мира. На самом деле я думаю, что со многими проблемами, о которых я говорил, украинцы возятся. У вас есть враг, который презирает свободу слова и использует информацию как оружие, у вас есть поляризация, которую продвигают сознательные политические игроки, и, возможно, у вас есть проблемы с целевой электоральной рекламой.

Именно поэтому я всегда удивляюсь, когда у вас есть иностранцы, которые вас учат. На самом деле все наоборот. Мне кажется, лучшая борьба за демократию происходит здесь. И я думаю, что мы научимся у вас, а не наоборот.