Тюремная память. Как украинская арфистка Полтарева пережила репрессии и сберегла символ сообщества женщин-заключенных

Во львовском музее-мемориале Тюрьма на Лонцкого в эти дни проходит выставка «Цвет молитвы» — икон, которые вышивали женщины-заключенные. Один из экспонатов, центральный, выбивается из общей религиозной тематики — на нем ни Девы Марии, ни Иисуса. Цифры, буквы, инициалы, небольшие цветочки и другие узоры — все это раскидано по белой ткани без какого-то особого порядка, но, присмотревшись, понимаешь, что авторы точно знали, что хотели сказать и какую память о себе решили доверить этому кусочку материи. Раньше этот платок принадлежал Виктории Полтаревой — известной с 40-х годов украинской арфистке и преподавательнице Львовской консерватории. Несколько лет назад этот платок музею подарил ее сын — джазовый музыкант, педагог и критик Петр Полтарев. Он рассказал hromadske, как известная арфистка связана с тюрьмой, что значат вышитые на платочке символы, и как его родным удалось выжить во время репрессий.

Везение во время репрессий

Виктории Полтаревой трижды повезло спастись от кошмаров советского времени. Первый раз — когда ее, дочь репрессированного, не признали ЧСИР — «членом семьи изменника родины». Отец Виктории, Петр Полтарев, был достаточно знаковой фигурой в предреволюционные и революционные годы. Во время Первой мировой войны он служил генерал-интендантом территорий, занятых войсками Российской империи, в основном — на Австро-Венгерском фронте.

«Там же были миллиарды — брошенные ценности, музеи, банки. Все это надо было взять под охрану и сберечь для государства, чем он и занимался. А после революции он был министром в правительстве Скоропадского, потом — в правительстве Петлюры, что, естественно, „благополучно“ дало ему возможность быть расстрелянным в 1937 году после двух арестов», — рассказывает Петр Полтарев-младший.

На тот момент Виктория училась в Ленинградской консерватории. Вскоре профессора, у которого она брала уроки игры на арфе, тоже расстреляли. И Виктория перевелась в Московскую консерваторию. «Она осталась и без отца, и без своего педагога. Но в числе „членов семьи репрессированного“ ее не было. Обычно забирали всех, но ее эта судьба минула. Может, потому что она была в большом городе. Может, потому что семья с Украины», — предполагает Петр.

Вторую мировую войну Виктория Полтарева пережила вдалеке от фронта — ей снова повезло. В 1941 году ее пригласили в Ереван на сезон в оркестр, и она улетела в Армению. Через пару дней началась война.

«Мама рассказывала, что пыталась вырваться, ходила в военкомат: „Я по долгу совести хочу принять участие...“ Как же, общий подъем. Я говорил: „Мама, глупостями не занималась бы все-таки“. А она мне: „Ну тогда как-то все, и я тоже — враг же напал“».

Ее спасла внешность — сотрудник военкомата решил, что родители Виктории, потомственной дворянки из Полтавской губернии, немцы — потому что блондинка, да еще и голубоглазая. На фронт ее не пустили.

Вернуться в Москву было невозможно — все отрезано. Виктория осталась в Ереване. В блокадном Ленинграде остались две ее сестры с мамой. «За страшную зиму 41 года они съели 12 кошек. За одной тетя Инна три недели охотилась по чердакам, пока не поймала, — вспоминает ее сын. — Может быть, это спасло ей жизнь. Хотя она чувствовала вину. У нее дома потом было много этих котов, она подбирала их на улице и выхаживала».

Доработав сезон вдали от войны, Виктория попала в оркестр знаменитого в то время музыканта Рашида Бейбутова. Оркестр выехал на гастроли в Иран, который тогда был разделен на две зоны — советской и британской оккупации. Поскольку армии были союзными, оркестр попал и на британскую часть. Там Виктория заболела тропической лихорадкой и попала в госпиталь. Оркестр уехал домой без нее.

По словам сына Петра, ей предлагали остаться, к тому же, за Викторией начал ухаживать бывший белый офицер. Но она понимала — останется и поставит под удар семью.

Виктория и предположить не могла, что в скором времени сама окажется за решеткой на девять месяцев. Вернувшись в 1944 году в Москву, она закончила консерваторию и ее направили работать на периферию — во Львов. Но уже в конце 1945-го ее арестовали и отправили в следственный изолятор на улице Лонцкого. Поводом для ареста послужили ее письма за границу, адресованные друзьям, которых она встретила в Иране.

«Первое, что маме показали на допросах — эти письма, которые никуда не уходили, которые оставались в архивах госбезопасности. Но в них не было антисоветчины, криминала, чисто дружеская переписка, что-то про арфу... Предъявить было нечего. Если бы ее судил обычный суд, тройка, он точно дал бы минимум 10 лет без права переписки, а скорее всего 25 лет, и так бы и погибла она в лагерях, как большинство людей, попавших в эти жернова», — рассказывает Петр. Но Викторию судил военный трибунал. И ее освободили. Так удача улыбнулась ей в третий раз.

После освобождения Викторию, единственную арфистку на Западной Украине, восстановили на работе. Она продолжила играть и преподавать. Вышла замуж. В 1947 году родился ее сын Петр.

Вышитые автографы 

Петру было около 13 лет, когда мама впервые показала ему вышитый платок и рассказала, как была под следствием. Большую часть времени она сидела в большой камере с другими девушками — польками, украинками, русскими.

«К ней и к некоторым полькам более нейтрально относились. А вот с девушками, которые работали связными в подразделениях ОУН-УПА, особенно с крестьянками, не церемонились. Избивали до потери сознания на ночных допросах, а сокамерницы потом отхаживали, — пересказывает Петр мамины рассказы. — Из русских в основном были те, кто работал во время оккупации. Человек не по своей воле остался в оккупации и кормить семью ему чем-то надо. Тем не менее, отношение к таким людям было жесточайшее. Или те, кого вывезли в Германию на работы. Принудительно вывезли, но кого это волнует? Враг народа, все».

Тайком сокамерницы вышивали платочки — друг другу на память. «Каждая оставляла свою эмблемку, что-то, что им важно было отобразить, что имело отношение к территории, где они жили. Вышила одна, потом передавала другой, потом третьей. Думаю, таких платочков было несколько. Сохранился, как я понимаю, только один».

Ниток не было — вытягивали из своей одежды. Иголки были под запретом — собирали косточки от рыбы, которую передавали родственники. «Там есть пара фрагментов, вышитых гладью — это девочки-польки из своего шелкового белья нитки вытягивали. И вот этими костяными иголками набирали маленькие кусочки».

Глава Украинской ассоциации исследователей женской истории, доктор исторических наук Оксана Кись подтверждает, что этот платочек совместно вышивали разные узницы тюрьмы на Лонцкого, передавая из рук в руки и добавляя свой фрагмент.

«Я никогда не раскодировала те надписи, но они похожи на инициалы, даты и номера камер... Для меня это вышитый список заключенных и символ невольнического сообщества. Очевидно, эта вещь заслуживает отдельного исследования».

Страх по наследству

После расстрела отца и всего пережитого Виктория и ее сестры воспринимали действительность по-разному. «Тетя Кира была жестко настроена — ненавидела эту власть всегда, до последнего. А вот у тети Инны был страх. Я это чувствовал. Она была более замкнутая в себе, боялась говорить на эти темы. Когда я распылялся: „Да вот, эти!...“, она просила: „Петя, пожалуйста, не надо! Что ты такое говоришь! Тебя же услышат!“ Понять я ее могу».

Но их сестра Виктория относилась ко всему иронически. «Мама прекрасно понимала, что могла и не выйти из тюрьмы, что она невыездная. Но она не злобствовала. Она, как сегодня бы сказали, прикалывалась над этой властью. Помогал ее жизнерадостный характер, сфера деятельности — все-таки искусство во многом облагораживает и помогает. И мне это передалось. Я всегда был здравомыслящим, у меня не было страха. Может, поэтому я занялся джазом и рок-н-роллом — запрещенной музыкой».

Петр Полтарев говорит, что не раз мог оказаться в тюрьме за свои высказывания, многих друзей забирали и за меньшие прегрешения, но ему тоже повезло — обошлось.

«Те ужасы и кошмары, которые пережили мои близкие, я думаю, не так уж сильно отличаются от большинства ужасов и кошмаров, которые переживали многие в бывшем Советском Союзе, особенно представители интеллигенции: у каждого была эта маленькая кошелочка с набором сменного белья — ждали ареста все. Каждый второй, фигурально выражаясь, был в заключении, каждый первый — надсмотрщиком. И все негативное, что мы имеем сейчас, в независимой Украине — это следствие совка, того ужаса и страха, который вошел в гены. Но моим родным можно было даже благодарить судьбу — за то, что они выжили в той жуткой ситуации, в которой очень многие люди не выжили».

Петр хотел передать платок, который вышивала его мать, музею. Но она была против — не считала, что кому-то эта часть ее биографии будет интересна людям. В 1991 году ее не стало. «Уже после ее смерти я приехал во Львов на арфовый конкурс ее имени и решил зайти в музей, хотя бы просто показать. А они мне: „Да это же сенсация!“». Первыми платочек в экспозиции музея увидели участники конкурса имени Виктории Полтаревой.

Hromadske выражает благодарность Петру Полтареву за предоставленные фотографии.