«В больнице сгорело все дотла, мама была там. Меня после этого вывезли в “ДНР”». История одной депортации из Мариуполя

За время полномасштабной войны оккупанты уже успели депортировать на территорию России более 30 тысяч мариупольцев. Они вывозят людей в фильтрационные лагеря, а затем в российские города. 

Так могло произойти и с 19-летней Надеждой Савенко. Ее отец погиб от обстрелов в собственной квартире, мама скончалась от ранений, а ее саму вывезли в «ДНР» из бомбоубежища больницы. 

Дальше — рассказ Надежды.

«Паники не было. Казалось, что мы все делаем зря»

Мы с родителями даже представить не могли, что начнется война. Новости не смотрели, не читали, были далеки от политики. А когда кто-то пытался со мной начать разговор о войне, я говорила, что слышать этого не хочу. Я не верила, что она может начаться.

Казалось, мы с родителями не поверили, даже когда услышали первые взрывы 24 февраля. В тот день я была дома. Мама ушла на работу на завод, но через несколько часов вернулась. Всех женщин отпускали со смены, чтобы они пошли снять наличные и закупить продукты.

У банкомата уже была очередь, мы своей не дождались — закончились деньги.

У нас еще было немного наличных денег, поэтому на следующий день мы поехали, купили, как обычно, немного продуктов. У нас было такое настроение, знаете... казалось, что мы это все делаем зря. Мы не паниковали.

«Мы больше не слышали шум от завода. Только выстрелы»

Через несколько дней моему отцу нужно было выходить на смену. Они вместе с мамой работали на предприятии «Метинвест».

Папа еще не дошел до своего цеха, как ему позвонили по телефону и сказали возвращаться. Мол, все, больше никому на работу выходить не нужно. Тогда до нас дошло, что происходит что-то не очень хорошее.

Завод Ильича остановился, мы больше не слышали шум от его работы, только взрывы, которые с каждым днем становились все громче. Город обстреливали со всех сторон. Левобережный, Восточный, 23-й, 20-й микрорайоны.

Потом исчезли коммуникации и связь, нам не было откуда узнавать новости. Воду пришлось сливать из батарей.

Жизнь в подвале

9 марта был прилет в наш дом. Повредило квартиру соседа этажом выше. Наша уцелела.

Родители ночевали в крайней комнате, из которой можно было быстро выбежать. Я спала в подвале. Мы устроили там лежанку, принесли одеяло, поставили тумбочку. Получилось чуть ли не полноценное жилье. В квартиру я приходила только умыться.

Еду мы готовили на улице. Часто собирались все вместе с соседями, разговаривали, пили чай, просматривали вместе альбомы, вспоминали истории из жизни, играли в карты. Отвлекались.

Но на самом деле с каждым днем становилось все страшнее. От нас были слышны «отлеты». Они были такими сильными, что дом содрогался. Но мы знали — если есть «отлет», то через два часа будет и «прилет».

Была ли возможность уехать из города? Иногда до нас доходила информация, что проводят эвакуацию где-то в других районах. Своего автомобиля у нас не было. А идти куда-то в неизвестность... Мы такие люди, оседлые. Квартиру было жалко оставлять, домашних животных. Надеялись пересидеть, а потом уж куда-то двигаться.

«Я увидела папу из разбитого окна на кухне»

29 марта мы, как обычно, сидели на улице. Грели еду, я читала книгу. И тут возле дома начались громкие выстрелы. Я сразу же забежала в подвал к соседям. Родители зашли позже.

Вдруг что-то начало гореть. Мы задыхались от дыма. Отец выбежал на улицу за огнетушителем, за ним — мама. И как раз в этот момент был следующий прилет. Через несколько минут я услышала ужасные крики. Это кричала моя мама. Она просила о помощи. Я рванулась выйти на улицу, но вдруг был бы еще один прилет. Я бы не успела забежать обратно. Вокруг что-то дымилось, сыпалось, дышать было нечем.

Когда мы с соседями убедились, что все притихло, выбежали на улицу. Мама была ранена.

Соседи затащили ее в подвал, осмотрели, собрали необходимые вещи, документы и перебежали в бомбоубежище соседнего дома. Мы жили недалеко от первых проходных ворот завода Ильича. Четырехэтажки вокруг строили для его рабочих еще до Первой мировой войны. Бомбоубежища там были надежные и безопасные.

Ночь мы провели там. На следующее утро я нашла своего знакомого, чтобы вместе сходить в наш дом. Все это время я не знала, что с моим отцом. Папу я увидела из разбитого окна на кухне. Он лежал мертвый в палисаднике у дома.

«Нам сказали, что отделение сгорело дотла, никто не выжил»

Когда я вернулась в бомбоубежище, люди уже собрались нести мою маму в больницу неподалеку. Я взяла документы, потому что тогда были мысли: вдруг никуда не вернусь?

В больнице медиков почти не было. Палаты переполнены, в коридорах — бесчисленное множество людей. Отделение травматологии, куда положили маму, еще не было повреждено.

Но как только ее завезли в палату, начался обстрел. С мамой там были три женщины, которые лежали, прикрываясь чем могли. Я пересидела обстрел в уголке. Когда выглянула в коридор, увидела повсюду разбитое стекло.

Я быстро нашла бомбоубежище. Там внутри сидело так много людей, что негде было ступить. Маму мы бы туда не отнесли. У нее была сломана нога, а в больнице остались только раненые, которые просто не смогли бы ее перенести.

В бомбоубежище я нашла парня, согласившегося делать маме уколы. Так мы с ним каждый день поднимались к ней наверх в палату. Я давала ей только пить — из-за травмы челюсти есть она не могла.

2 апреля отделение травматологии обстреляли снова. Горели все этажи, подвал. Мы чуть не задохнулись от дыма. С нами было много травмированных, раненых, тех, кто сам не мог подняться на ноги, школьников, новорожденных. Мы рискнули и выбежали в другое бомбоубежище.

Мама была в том отделении, которое обстреляли. Нам сказали, что там сгорело все дотла, никто не выжил. Подняться туда я не осмелилась.

«Эвакуация в “ДНР”»

Кажется, 5 или 6 апреля вечером нам объявили об эвакуации. Испуганные люди в бомбоубежище ждали на чемоданах всю ночь.

Утром следующего дня на автобусах нас вывезли в «ДНР». Жизни в бомбоубежище уже не было, все понимали, что еда кончается. К тому же, там было много больных, лежачих, раненых, которым приходилось лечить и перевязывать друг друга.

Сначала нас привезли в Сартану. Потом — в Новоазовск, где мы прожили в школе три дня. Там казалось, что мы попали в цивилизацию: вода, еда, магазины.

Затем нас вывезли в Старобешево, где мы должны были пройти фильтрацию. Два дня мы жили в местном доме культуры. Не было ни воды, ни кроватей, ничего. Спали на стульчиках, пока ждали своей очереди.

Фильтрация проходила недалеко от райотдела милиции. Это происходило так: к нам приходил человек, называл фамилии и говорил, что надо идти. По 5-7 человек заходили в участок, дальше ждали своей очереди. Я прошла одной из последних.

Дальше у нас брали отпечатки пальцев, фотографировали, просили заполнить анкету, где нужно было указать, с кем мы здесь, предоставить минимальную информацию о родных. Были, конечно, и провокационные вопросы, например, как мы относимся к украинским военным.

Во время фильтрации меня позвали в кабинет на верхний этаж, где передали в руки военным и ночью вывезли на военную базу. Мой телефон остался в отделении милиции.

Появилась информация, что якобы меня кто-то искал через россию или Донецк. Я до сих пор не знаю, кто это мог быть, ведь у меня нет там родственников. Утром меня отпустили.

«Я хотела бы вернуться в Мариуполь»

Пока я проходила фильтрацию, мои родственники уже начали договариваться через знакомых, чтобы меня вывезти в Румынию. Из Старобешева меня забрали в Новоазовск, оттуда вывезли на границу с россией. Там нужно было показать талончик, что я прошла фильтрацию.

В россии меня перехватил знакомый из Ростова-на-Дону, у которого я прожила несколько дней. Дальше он меня посадил на самолет, я полетела в Турцию, оттуда — в Румынию к своей тете.

Если бы не мои родные, я не знаю, что бы делала в «ДНР». К дому культуры постоянно подъезжали автобусы, на которых можно было выехать в Донецк или в россию. Парня, который делал уколы моей маме, вывезли в Воронеж. А вообще, как там говорили: прошли фильтрацию — дальше езжайте, куда хотите.

После войны я бы очень хотела поехать в Мариуполь. К родственникам, на могилы родителей, зайти в нашу квартиру.

Недавно звонила мамина подруга из Мариуполя, она до сих пор там. Рассказала, что мои бабушки с дядей похоронили маму и папу.

До последнего я думала, что мама погибла при пожаре 2 апреля. Но недавно (30 апреля, — ред.) бабушка сказала, что мама выжила во время обстрела. После пожара она еще смогла передать записку через какого-то мужчину. Он нашел мою бабушку, и она была с мамой до ее последнего дня, до 4 апреля.