«Все сработало. Я подорвал российскую линию электропередач»

Владимир Жемчугов пробыл в плену самоназванного «ЛНР» год без 10 дней. Без кистей рук, почти слепой, с осколками в животе. Все это — следствие подрыва на растяжке 28 сентября 2015.

Все это время украинская сторона пыталась освободить тяжелобольного пленного, представляя его при этом гражданским. В то время, как в «ЛНР» настаивали на том, что он «диверсант» и даже осудили его в «суде». В «республике» требовали от украинской стороны признать, что Жемчугов — агент СБУ.

Теперь, когда Владимир наконец на свободе, — он сам рассказывает, чем занимался на оккупированной территории, как получил ранения и об условиях содержания в луганской больнице и местном СИЗО.

Громадське также спросило, почему уроженец Красного Луча, русский по национальности, выбрал путь не «молодой республики», и что ему помогало выжить в плену с такими травмами. Несмотря на отсутствие рук и почти полное отсутствие зрения, как мы поняли, в жалости к себе Жемчугов не нуждается.

Интервью мы записали в больнице Государственного управления делами. У Жемчугова на кровати — жена Елена. Она только что побрила мужа. И признается, что делает это во второй раз в жизни.

Чем занимался в плену на оккупированной территории

Владимир Жемчугов: Сначала я был добровольцем. Потом мне помогли связаться с партизанским отрядом, который действует на территории Луганской области. Я присоединился к этому отряду, и мы уже, как партизаны из местных, занимались вооруженным сопротивлением. Так, у меня было боевое задание. Я его удачно выполнил. И так, случайность, понимаете, когда возвращался ночью - это было недалеко Луганского аэропорта — задел эту старую растяжку и подорвался.

Понимаете, я когда пошел на войну, — я был готов к смерти. Я составил завещание, у нотариуса все заверил и ушел.

Елена Жемчугова: Я видела доверенность. Он к тому времени уже ездил на оккупированную территорию. Я понимала, что человек с такими взглядами, не удержится и начнет спорить. Но я не знала, что он действует как партизан.

Владимир Жемчугов: Я пошел сознательно. Я тогда был готов к смерти, честно. Я был просто не готов к таким тяжелым ранений. Когда я подорвался, то понял, что истекаю кровью, лег на спину и прощался с родными. Через 20 — 30 минут я понял, что кровь уже сворачивается, останавливается, а я чувствую, что силы возвращаются.

Я не хотел попадать в плен. Ночью по дороге Краснодон — Луганск постоянно ходят колонны — везут боеприпасы из России, везут на Луганск, на Стаханов. Я полз к дороге, чтобы меня просто переехала машина, не хотел попадать в плен. МГБ-шники потом считали, что я не мог сам дойти, думали, что со мной была еще человек. Я лег на дорогу, шла колонна с «Уралом», они меня объехали. После этого, они видимо сообщили кому-то, приехала машина и меня сразу забрали.

Второй раз, когда я уже лежал в реанимации, (меня привезли в больницу, потом я отключился, через несколько дней пришел в себя в реанимации), они сразу меня начали допрашивать, только отключили трубки изо рта.

Уже было понятно кто я, потому что на следующий день уже был взрыв. Все сработало, я подорвал российскую линию электропередач, которая идет из России (заложил взрывчатку с отсроченным действием, она взорвалась на следующий день после того, как раненого Жемчугова подобрали боевики «ЛНР» — ред.) У нас там российской военный аэродром, который был советским, и военная часть, где находились российские войска, оккупанты. Они догадались, что это сделал я, и начали допрашивать, чтобы получить какую-то информацию. Вопросы те же: кто командир партизанского отряда, какая численность партизанского отряда, адреса, пароли, явки.

Мне делали несколько операций, я был под наркозом, а когда отходил после наркоза, меня постоянно допрашивали. Затем охранник сказал, что, когда я бредил, рядом всегда сидел человек и все записывал. Я испугался, что я кого-то выдал. Мне стало так плохо из-за того, что я мог стать предателем, я не знал. Я дождался ночи и начал перекусывать трубки, капельницы. Хотел дунуть в трубку, чтобы воздух попал в кровь. Хотел умереть. Охранники меня увидели, остановили. Я потом два дня буянил: бился, кричал на всю больницу, песни пел, падал головой об пол, кричал «Пристрели меня, я не хочу жить».

Позже пришли врачи из психического диспансера, начали меня чем-то колоть, чтобы я успокоился. Потом пришел врач и сказал: «ты все равно в больнице, мы не дадим тебе совершить самоубийство, у нас будут неприятности, прекрати это делать. После этого я уже успокоился».

Как выживал в плену

Владимир Жемчугов: Я долгое время не верил, надеялся... В душе, конечно, верил, что меня не бросят. Но уже в мае, когда до меня дошли новости, что «ЛНР» связывает весь обмен с политическим блоком. То есть, сначала должны пройти выборы, потом амнистия, затем «всех на всех». Я понял, что это нереально, смирился. Начал думать, как мне выживать там, начал строить планы, как выживать в тюрьме. Просто начал жить сегодняшним днем.

За все время, что я был в плену, не скажу ежедневно, но ежемесячно кто-то приезжал и психологически давил. К тому же, каждый день охранники давили. Приезжали все эти МГБшники, журналисты, ФСБ русский. Они же не скроются, у них «масковский говор». И вопросы, которые они задавали, — понятно было, что это не сфера влияния «ЛНР». До последнего пытались давить. Устроили этот «суд», хотели показать, что меня судят, я — враг народа. Меня обвинили в том, что я агент СБУ, сотрудник ГУРа (Главное управление разведки — ред.), ВСУ, сотрудник нескольких иностранных спецслужб. Честно, я даже гордился тем, что такой Джеймс Бонд (смеется —ред.). На самом деле, я просто добровольно сотрудничал с Вооруженными силами Украины. Я же местный, меня там все знали, у меня прописка, паспорт. Я просто был добровольцем, и все.

Я долго не становился на колени. Они меня заставляли на камеру признаваться, встать на колени, просить прощения. Я отказывался. Вы видели на видео допросов, мне было очень тяжело, все болело, но я продолжал называть их оккупантами, предателями. Я не боялся, я продолжал говорить им это в лицо.

Со мной всегда была охрана, я был важным пленным. Они контролировали врачей, что они и как делают, чтобы меня вдруг не ликвидировали, я ценный свидетель. Врачи, санитарки боялись мне что-то лишнее плохое сказать. Большинство были хорошие люди. Единственное, когда я был в ожоговом отделении, там санитарки... мне пришлось терпеть психологическом. Они каждый вечер напивались, приходили ко мне в палату и издевались. Охранники просто смеялись и смотрели со стороны. Пьяные санитарки и сестра хозяйка Лена там была, больше всех издевалась. Оскорбляли, толкали, унижали — это было трудно.

Я не знал, знает ли кто-то, в каком я состоянии, где я. Я понимал, что я в плену, что у меня ранения. Я уже потом захотел выздороветь, думал, ну может меня спасут, вылечат. Я пытался медсестрам сказать, что мы сами луганские — жена училась в Луганском медицинском институте, остались друзья. Я пытался через медсестер просить найти такого-то врача, знакомого жены, чтобы передали, что я здесь.

Елена Жемчугова: Нет, никто не передавал. В первые два дня, когда я просила кого-то передать лекарства, их уже на следующий день привели на допрос. Потом уже, когда Володя кого-то просил, когда пришел в себя, никто ничего не передавал. И я никого не просила, чтобы никого не подставлять.

Я знала, что он там, потому что мне в первый же день позвонили оттуда — из «ЛНР», сказали, что он в очень тяжелом состоянии. И я искала все выходы на врачей в реанимации, чтобы узнать хоть немного подробнее. Единственное, что мы пытались передать ему то, что мы за него боремся. Люди все же по личной инициативе пытались туда попасть, попасть в палату, но его охраняли, никого не пропускали. Уже только в декабре, когда назначили в «ЛНР» адвоката, начали следствие, тогда уже он что-то узнал.

Владимир Жемчугов: В конце ноября пришел этот русский ФСБшник и сказал, что все, решили тебя обменять, готовься к обмену. Прошел день, два, три, обмен не состоялся.

Елена Жемчугова Для меня тоже был шок, когда я прочитала, что с ВСУ был связан, и партизан, и агент СБУ, и агент иностранной разведки. Для меня это был шок. Я сказала, ну хорошо, российской разведки — вряд ли, грузинской — не знаю, но тоже вряд ли. Была очень тяжелая работа в Грузии, но чтобы еще стать агентом грузинской разведки, это нереально (смеется — ред.) Здесь сработали патриотические чувства, когда началась наша проблема на Донбассе. Все. Человек просто искал, как помочь, чтобы быть полезным в той ситуации.

Что думает делать дальше

Владимир Жемчугов: Я только неделю здесь нахожусь. Я доброволец, я не официальный сотрудник Вооруженных сил, у меня нет никаких документов, которые что-то там подтверждают. Меня привезли в серьезную клинику, президент пообещал, что у меня все будет хорошо, меня будут лечить, государство обо мне позаботится. Это мой единственный документ — его слова. Я в это верю.

Травмы, которые я получил, трудно будет лечить. Говорят, что возможно, помогут с Германией, или Прибалтикой, или США, где мне попытаются восстановить зрение. Далее, на втором месте, живот — мне делали несколько операций, я умирал в реанимации, был перитонит, надо все восстанавливать.

Третий этап — это руки, протезы. Четвертый этап — мелочи — разорванная барабанная перепонка, нервное состояние. Если я закончу это лечение, смогу нормально интегрироваться в общество и смогу жить не как инвалид, а как более или менее нормальный человек, я буду продолжать активную жизнь и, если Украине нужно будут мои силы, я их отдам.

Елена Жемчугова: Я надеялась, что он будет не сильно подавленным. Когда я увидела на следующий день видео с Грэмом Филипсом, и как Владимир отвечал ему, я сказала: «Ты молодец, ты действительно герой, ты нашел, что ответить, нашел правильные слова для такого человека. Он остался таким же активным, единственное, что физически надо выздороветь, главное — зрение. Я очень рада. Очень рада, что муж у меня такой крепкий, сильный духом.