«Выживать при избиениях он считал еще более чудовищным, чем смерть»

Переводчик, писатель Елена Костюкович рассказала в интервью “Громадскому на русском” историю своего прадеда, ставшего жертвой советских репрессий.

Елена, мы знаем, что вы обратились к проекту «Последний адрес» в Украине, потому что ваш прадед был репрессирован именно на территории этой страны. Расскажите вашу историю.

Мой прадед был инженером-строителем, он строил мосты в городе Киеве. И строил здания в Киеве. Не знаю, возводил ли он их совсем с нуля, но в любом случае, то здание, в котором родилась и жила я, был тоже построен им. Его звали Герш Бенционович (или Беньяминович): его, как еврея, естественно, называли русифицированным именем. В момент ареста ему был 51 год. Он был арестован ночью, которая завершила собой 37 год. У нас в семье сохранились документы обыска. Я этот документ отправляла в общество, которое занимается проектом “Последний адрес”. И этот документ произвел на меня очень сильное впечатление. Такое, знаете, булгаковское ощущение, кажется, что его написали специально. По фамилиям, по стилю: «Прибыл инспектор Котрык, прибыл он в месте с понятым Пелыхом”. Котрык и Пелых, а последним был Тихон, дворник этого дома, который всегда пользовался благами, подачками, чаевыми от семьи, которая всегда к нему хорошо относилась. И потом этот дворник приходит как единственный понятой, при котором изымаются швейная машинка, книжный шкаф, письменный стол. И эти девять документов, которые там описаны, дают тебе увидеть всю эпоху. Ты начинаешь видеть, как они вваливаются ночью, как забирают пишущую машинку, как все громят.

Я читала такие документы, потому что и с моими предками происходило подобное: все это напоминает страшную пьесу.

У меня тоже такое ощущение. И краткость этих бумаг, и их сущностность. Дальше другая бумага. Я ведь не только по рассказам бабушки это восстанавливала. Я восстанавливаю и по этим бумагам, которые у нас хранятся. Следующая бумага такая – реабилитация. Реабилитация – это стандартный документ, я думаю, вы неоднократно его видели. 57-й год, постановление отменено, дело прекращено, реабилитировали посмертно, человека уничтожили. Ни извинений, ничего. Понятно, здесь и не должны извиняться, это документ официальный, но все равно дерет мороз по коже от всего этого. И заметьте, от 18 октября 1957 года эта бумага, а потом, свидетельство о смерти, которое выдается после этого, оно помечено декабрем 1957 года. Соответственно, получается, что, когда его реабилитировали посмертно, семье не сказали, когда и где он умер. А сказали заведомую ложь, которую я читаю в этом свидетельстве о смерти, где сказано что он умер от инфаркта в 47-м году, 4 марта, и там почему-то совершенно произвольная дата.

А вы потом узнали правду о том, как он умер, где?

Я потом узнала о беседе моей бабушки со следователем. Он к ней ходил, водил ее в кафе и кормил мороженым: бабушка моя была очень хороша собой. И она, сжимая кулаки, сидела с ним в этом кафе и перед этими пирожными его выслушивала. А он ей сказал: “Вашего отца уже нет, вы молодая красивая женщина, чего так убиваетесь?” В 1938 году ей уже сказали, что его нет. Поэтому его расстреляли по той форме – 10 лет без права переписки. Бабушка говорила, что он знал о многих других людях, они уходили и исчезали, их увозили ночью. И он ей сказал, что если он туда попадет, он не будет стараться выжить, что выживать в этих условиях, при избиениях, ему казалось еще более чудовищным, чем смерть. И поэтому бабуля мне всегда говорила: “Ты знаешь, я, в общем, рада за него, если его уничтожили быстро, то хотя бы он не мучился и не унижался”.

А как в вашей семье рассказывали эту историю, передавали и хранили об этом память?

Знаете, замалчивали ведь часто эти истории. Но не в интеллигентских семьях. У нас было все очень настроено на разговор и на общение, я еще в очень молодом возрасте слышала это от взрослых и понимала что к чему. Мне эту историю рассказывали постоянно, во всех подробностях. Бабушка прожила почти до ста лет и написала мемуары, очень красивые, где она до последнего дня не могла простить, то что ее отца, молодого, красивого, только что увидевшего свою внучку, начинающего какие-то проекты, что его взяли и просто так увели, и она постоянно об этом волновалась, постоянно писала. Там еще брат был ее, брат тоже был уничтожен.

Что вы восстанавливали по архивам? Как работали с документами?

У меня дома до сих пор лежат документы разного свойства, дед мой, Леонид Волынский, был известным писателем и человеком, который руководил розыском картин Дрезденской галереи, когда в конце войны эти картины нужно было доставать из тайников и приводить в порядок для их спасения. И вот поэтому я привыкла к тому, что дома хранятся многие уникальные исторические документы. Я читала их в довольно молодом возрасте, потом начала читать их снова, после смерти бабушки, совсем недавно, когда села за написание романа «Цвингер». Цвингер – это имя того здания, где хранятся картины Дрезденской галереи. И я решила, что это будет хорошее название для книги, которая будет посвящена и памяти деда, и памяти прадеда, и моей жизни в Италии.

Кстати, по поводу романа. У меня недавно был разговор на эту тему с писателем Борисом Акуниным, и он сказал что единственный способ восстановить какие-то утраченные части семейной истории – это написать роман. Это действительно так?

Я не знаю, единственный ли, я думаю, что есть много способов сохранить историю семьи.

Я имею в виду восстановить то, что уже точно утрачено, какие-то тайны, которые ты никогда не узнаешь. Ты можешь их “реконструировать”, создав другую реальность.

Здесь я с вами полностью согласна, потому что у меня были “дырки”, которые надо было как-то заткнуть, документов у меня необходимых не было, и я стала выдумывать и написала в романической форме. Но вы, кстати, будете смеяться: многие документы после романа попали мне в руки, подтверждая мои гипотезы. То есть бумага была потеряна, я придумала ее содержание для романа, и та живая бумага, которую я нашла, невероятно близко совпала с тем, что я тогда выдумала! Но надо сказать что многие писатели, мои друзья, рассказывали мне подобные вещи. Писать роман – это, конечно, хорошо, но, чтобы писать роман, нужна какая-то литературная сноровка. И я не думаю, что все семьи должны садиться и писать романы. Я думаю, что лучший способ обращения с такими бумагами – это сделать сайт. И я его сделала. А на сайте который я создала, есть история о Герше Константиновском. В память о нем я и просила повесить табличку на том доме, где родилась. И на сайте zwinger.it у меня есть вся семья, в том числе и мой прадед.

Как вы думаете, чем важен этот проект – «Последний адрес»?

Он, конечно же, важен, но его никто уже не воспринимает как какую-то особую новинку. Германия этими табличками вся вымощена, их, правда, кладут на мостовую. В России это невозможно из-за снега и грязи, но также мне кажется немножко кощунственным ходить по этим именам. Я как раз на днях лечу в Германию и буду участвовать в мероприятии, которое устроил немецкий «Мемориал» в память немецкой актрисы, которая была погублена в советских лагерях. Мы можем сейчас почтить ее память, потому что неизвестно, откуда ее увели. Так что в Германии много таких табличек, мне много друзей их показывали, они относятся к ним очень внимательно. Мемориальцы, мои друзья в Москве, подарили мне в свое время календарь с фотографиями женщин, уничтоженных в лагерях, с детьми. Слез на это просто не хватает. Конечно, “Последний адрес” нужен, другой вопрос, что он не доходит до массы людей, которые проходят мимо и не понимают что это.

А вы приедете на открытие таблички в Киеве?

Конечно, я за последнее время часто в Киеве была, приглашали по литературным делам, у меня книга вышла, дивно переведенная на красивый украинский язык. На украинском она стала гораздо лучше, чем на русском. Я была в восхищении. И все это вместе меня манит в Киев. Конечно, я приеду.