«Языковой вопрос включают, чтобы разделить общество на своих и чужих» — эксперт о ситуации в Молдове

Один из вопросов, который возникает в политическом поле Молдовы чаще других, — языковой. Политики используют его во время предвыборных кампаний и не только. Как многие говорят, для того, чтобы расколоть общество. Так считает и специалист по коммуникациям Анастасия Примов. Мы встретились с ней в одном из кафе Кишинева, чтобы поговорить о языке Молдовы.

Вы работаете в сфере коммуникаций. Насколько часто вы сталкиваетесь именно с языковым вопросом?

Мы с ним сталкиваемся постоянно, потому что мы коммуницируем на рынке страны, в которой живут две части населения: одна говорит на румынском, другая на русском. Мы не имеем точных данных, и это одна из больших проблем в Молдове. По результатам выборов, по результатам определенных социологических опросов, у нас население примерно 50 на 50. Поэтому, когда мы делаем свои пиар-кампании, мы всегда должны ориентироваться на то, что мы должны переводить весь материал и на русский язык. Делают ли это все или нет – это другой вопрос, это сложнее. Очень часто, например, визуальные материалы теряют свой колорит. Потому что надо уметь дать один месседж на румынском, один на русском, и уже потом картинку. И этот компромисс очень жесткий иногда, но у нас нет обязанности этого делать. То есть в принципе можно коммуницировать только на румынском языке.

А вообще модели коммуникаций именно на румынском языке, они связаны с успешными социальными моделями, с построением карьеры?

Да! Если вМолдове выхотите работать вгосударственной структуре— вам надо обязательно знать румынский язык. И, конечно, будет большим плюсом, если вызнаете еще ирусский. Вобщем, для госструктуры это обязательно— говорить нарумынском языке. Для частного сектора, особенно для бизнеса, это непринципиально, ноунас очень много людей вбизнесе, которые говорят только по-русски. Это было для меня шоком. Например, шесть лет назад, когда яначинала свою работу вэтой отрасли, японяла, что яплохо знаю русский, потому что большинство моих клиентов изчастного сектора были людьми, говорящими по-русски. Мыговорим про возраст 50+— это бизнесмены, которые начали свою бизнес-карьеру в90-е годы, когда «расслабили» все каналы: «Вот сейчас можно делать деньги наконец-то, иони необщие, амои!» Сегодня, так как бизнес помолодел, выросло поколение моего возраста— это значит 30+— это дети, которые учились врумынских школах. Мыговорим нарумынском, ноеще знаем русский. Еслиже мыбудем говорить про возраст 15лет, городское население, тогда здесь где-то 50на 50. Аесли мыговорим про сельское население, тоэто фактически люди, восновном говорящие по-румынски (по-молдавски).

А к русскому какое отношение – как ко второму иностранному, как ко второму ... родному? Есть какая-то идентификация русского языка в Молдове?

Вызнаете, унас это все очень черное ибелое. Вэтом одна избольших проблем Молдовы. Черное ибелое, потому что кто-то идентифицирует себя только срусским, акто-то— только срумынским. Ивот если человек идентифицирует себя только срусским, очень часто это человек, который больше близок кРоссии. Срумынским— это больше кЗападу икРумынии. Яребенок, который вырос вбилингвальной семье. Моя мама говорит по-русски, папа говорит по-румынски, оба они знают ирусский, ирумынский, номой первый язык— это русский. Мой язык школы— это уже румынский. Моя дочь говорит по-русски. Внашей семье нет вообще языкового вопроса. Мыговорим слюдьми натом языке, который импонятен. Нонам родной ирусский, ирумынский, так как семья наполовину русская, наполовину румынская. Издесь появляется очень много места для интерпретаций идля политических манипуляций. Очень часто нафоне лингвистического критерия начинают дробить общество на«своих» и«чужих». Ияэто чувствую иногда. Тоесть, если яговорю по-русски изахожу куда-то, ячувствую взгляды людей, который говорят только по-румынски ипонимаю, что они меня сразу записали в«чужие». Если яговорю по-румынски, тотогда меня никто небудет записывать в«чужие». Потому что все-таки больше национальным языком, конституционным языком является румынский. Ядумаю, сложнее людям, которые говорят по-русски вМолдове, потому что геополитически ихначали сопределенного момента после независимости, записывать в«чужие», иэто очень плохо, потому что насамом деле яубеждена втом, что нас 50на 50. Итогда получается, что очень удобно манипулировать людьми: тызапускаешь просто фишку поповоду языкового барьера— итысразу имеешь не100человек, а50на 50.

Если есть такое отношение, если записывают в«чужие», тоэто значит, что эпоха независимости Молдовы все-таки воспринимается как освобождение отрусского языка? Или нет четкого понимания, что произошло, вчастности вязыковом вопросе?

Те, кто записывает в«чужие»,— да, это тонаселение, которое считает, что это было освобождение. Вызнаете, насамом деле, ядумаю, здесь есть два аспекта, два уровня. Уровень чисто людской, человеческий— впринципе вМолдове люди очень хорошо общаются друг сдругом, они понимают друг друга. Итут мыпрежде всего говорим одетях, которые незнают русского потому, что они неговорят нанем дома или учатся только нарумынском. Авот наше поколение 30+почти всё знает ирусский, ирумынский, иэто только дело культуры— позволить другому человеку говорить наязыке, который ему удобен или нет. Включать какой-то там пафос лингвистический или нет.

Патриотический.

Да, патриотический, дискриминаторный очень часто, или не включать. То есть люди говорят на обоих языках: лучше или хуже.

Здесь бывают языковые скандалы? Например, меня не обслужили на румынском – пойду напишу жалобу.

Бывают. В такси этих историй очень много. Когда шофер такси говорит только по-русски, часто пассажиры начинают возмущаться и говорить: «Ты меня обслуживаешь, говори на моем родном языке». Наоборот практически не бывает.

Я бы хотела узнать о языковой самоидентификации. Это все-таки идентификация с Молдовой или идентификация с Румынией – с чем язык ассоциируется?

Вызнаете, ядумаю, укаждого это очень личное. Тоесть эти границы очень размытые. Вот какой твой родной язык? Язнаю, что уменя оба языка родные, они мне очень близки, потому что мой социум— это румынский, амоя семья— это русский. Новот когда мыговорим про неравенство или про дискриминацию полингвистическому критерию, мывсегда это должны привязывать копределенному периоду. Потому что унас есть несколько тем для спекуляций вМолдове, чтобы разделить людей на«своих» и«чужих». Первая— лингвистическая, вторая— историческая, третья— Приднестровье: наше оно или ненаше, присоединять, отпускать, что сними делать. Иеще есть меньшинства, права меньшинств: например, тема ЛГБТ, тема меньшинств Гагаузии, украинцев итак далее. Эти темы включают втот момент, когда общество неудобно, когда оно слишком такое соединенное. Поэтому, например, впредвыборные периоды языковая тема очень острая, потому что наши кандидаты очень часто либо пророссийские, либо прозападные, иговорят они либо больше нарусском, либо больше нарумынском. Ивот вэти периоды, наверное, втакси все чаще водители будут слышать аргумент «Говори намоем родном языке!», потому что идет такая доктринизация нателевидении, илюди резко включают (нас очень легко дрессировать, мывообще поддаемся этому делу) вот это «Давай япохвастаюсь, как хорошо умею говорить по-румынски инебуду ятут всяким оккупантам платить деньги затакси». Нопонимаете, это все проходит. Потому что, если этот водитель такси ичеловек, который внего сел, завтра встретятся наодном дне рождения, говорить они будут наязыке, который оба будут понимать. Иочень хорошо будут закусывать ягненком ивеселиться. Тоесть это все очень часто идет отдоктрины, которая удобна вкаких-то политических контекстах, оттого, что что человек видит потелевизору икак онэто потом проявляет— взависимости отсвоего уровня воспитания.

Перед интервью вы говорили о том, что в принципе очень у многих, в частности, у молодежи, нет понимания того, что произошло в начале 90-х, когда распался Союз. Что это было: освобождение, получение независимости или это как-то по-другому должно называться. Действительно проблема есть с идентификацией вот на этом уровне?

Да, она есть. Вы можете это увидеть, открыв учебник истории сегодня за 8-9 класс. У нас преподают историю Румынии, и про момент создания Молдовы вы там найдете максимум четыре страницы. И в принципе истории сегодняшнего государства Молдова уделяется очень мало места, и оно очень фактическое: такого-то числа подписали независимость, такого-то числа Конституция, вот у нас был Совет государственный, когда люди что-то решили. Сколько людей было на том Совете – вопрос. И как они решали это, и был ли конституционным Совет или нет.

То есть мало контекста, который заставляет задавать вопросы?

Мало контекста и вообще мало истории нашего государства. Если мало истории нашего государства, то очень тяжело в людях вызвать патриотические чувства, связанные не с прошлым, а с настоящим.

И с будущим.

И, может быть, с будущим. Сейчас патриотические чувства связаны либо с одной страной, либо с другой. А когда нету патриотических чувств, связанных с сегодняшним днем, то конечно, борьба за сегодняшний день выглядит как идеологически завязанная на прошлое. Поэтому тяжело строить будущее. И лингвистическая тема здесь всегда она транзиторна всему, потому что всегда априори если Россия – это русский, если Румыния – это румынский. Очень интересно наблюдать за людьми. Например, мой отец очень близок к Румынии, и для него язык — это только инструмент коммуникации. Он говорит идеально и на румынском, и на русском. Это человек, который завязан на будущее. То есть он смотрит в будущее и понимает, что в будущем хорошо знать 3, 4, 5 языков, ездить сюда и туда, то есть такие глобализационные тенденции.

Знаете, сейчас есть слово «глокализация» — и глобализация, и локализация, то есть внимание и вовне, и к своему маленькому, родному – и к своему языку тоже. Здесь это есть?

Незнаю, наверное, есть. Явообще очень боюсь обобщения, знаете. Очень боюсь! Ябоюсь говорить «люди вМолдове», янезнаю, про что яговорю. Вообще чувства кязыку— это очень эфемерно. Иметь какие-то чувства кязыку для меня, например, абсолютно чуждое понятие. Ямогу иметь чувства квам, кродителям, ксоседу, кчеловеку, который там сидит, нокязыку чувства— для меня это странно. Наверное, потому что яребенок избилингвистической семьи. Для меня язык— это инструмент. Яего могу чувствовать, янанем умею писать. Но, когдая, например, пишу свои слоганы для компании, яихпишу идля русскоязычных, идля румыноязычных. Красота втом, что чувствуем мыодинаково. Правильное слово найти легче, новот понять, как человек чувствует,— это труднее. Икрасота втом, что чувствуем мыодинаково, потому что мыживем водном обществе, а«упаковываем» мыэто вразные языки. Имое ощущение, что эти все «свои», «чужие», русские, румынские— это только политический контекст, который имеет единственную цель— разъединить государство ипостоянно его держать всостоянии непонимания, ктоя, чего яхочу, скем ядружу, что мне надо. Это очень удобно. Это очень хороший план, очень извращенный, ноонработает.

Если бы вы писали рекламную кампанию по продвижению румынского языка в Молдове, вы бы какой слоган выбрали, какой месседж о языке вы бы туда вложили?

Очень интересный вопрос! Вы знаете, если бы я хотела промотировать румынский язык для русского населения, чтобы они учили румынский язык и их детям было легче, наверное, мой месседж был бы определенно на русском языке, и я бы выбрала что-то абсолютно базовое, связанное абсолютно не с поэзией даже, а, наверное, с кухней.

С кухней?

Да! Я бы поговорила про кулинарию. Какой-нибудь слоган, связанный с едой. Например, «Румынский язык – это вкусно!». Я бы как-то так это упаковала.

Потому что это вкусно или потому что еда – это то, что нужно нам каждый день и мы без этого не можем?

Потому что вкуснее жить, когда ты знаешь оба языка. И под этот слоган можно “подбить” видеоролики о том, как ты хочешь заказать кофе и как тебе будет вкусно, если ты его закажешь на румынском.