Залезть в голову к Путину: что подгоняет, а что удерживает Россию от большой войны

В рамках так называемой военной экономики существует правило, согласно которому перевод хозяйства страны на военные рельсы в мирное время с какого-то момента делает войну неизбежной. Промышленность, аграрный комплекс и финансовая система все больше затачиваются под чисто военные нужды. А ведь производство вооружений и развитие соответствующей инфраструктуры не придают экономике доходности сами по себе. И когда военная составляющая в экономике достигает определенных значений, власти такой страны предстают перед неприятным выбором: либо отказаться от хозяйственных диспропорций (что обычно означает слом системы с возможным всеобъемлющим экономическим кризисом), либо продолжить движение проторенным путем, развязав войну.

Второй вариант в значительной степени осуществился в Германии конца 1930-х: самые разные проекты — от восстановления разрушенной Версальским миром «оборонки» до вроде бы вполне мирного строительства дорог — завели Третий Рейх в производственный тупик. Наряду с гитлеровской идеологией это стало фактором, из-за которого Германия так и не угомонилась ни после аншлюса Австрии и оккупации Судет, ни даже после разгрома Франции и Польши. Итог известен.

Кроме того, через полвека тот же путь привел к тотальному кризису и распаду СССР. Советская экономика, тоже ориентированная на военные нужды, в конце концов, не выдержала попыток вернуть ее в мирное русло. К счастью, СССР на большую войну не решился — вероятнее всего, такая война была бы ядерной и привела бы буквально к гибели человечества.

Несложно заметить, что идеология в подобных вещах не отстает от экономики, и даже является, так сказать, другой стороной той же медали. В уже упомянутом Рейхе дела начинались со «вставания с колен», восстановления национального самоуважения и других позитивных вещей. Термин «вставание с колен» здесь упомянут не зря: с конца 1990-х его охотно употребляют в России.

Несмотря на соблазн для многих украинцев как можно чувствительнее охарактеризовать агрессора, путинизм как идеология не тождественен гитлеризму (хотя без тезисов о «величии нации» тоже не обходится). Но в стимуляции войны, к тому же агрессивной, здесь действуют точно те же механизмы.

Можно даже сказать, что государственная пропаганда в этом случае подчиняется тем же законам, что и военная экономика. И в свою очередь вызывает к жизни аналогичные процессы. Еще 26 сентября 2013 года автор этих строк писал в колонке в журнале «Украинская неделя», что, достигнув определенного уровня — или, лучше сказать, концентрации, — пропаганда «вставания с колен» толкает страну к войне не хуже экономических диспропорций.

С какого-то момента руководство такой страны просто не может отказаться от соответствующих лозунгов, ведь они уже «наше все». И ради удержания рейтингов власти вынуждены: а) делать все более резкие заявления; б) все чаще подкреплять их делами.

Проще говоря, руководство заложником той же пропаганды, которой так лихо оперировало в умах подданных. Именно это мы наблюдали в России с момента захвата Крыма и наблюдаем по сей день. Кто знает, мог ли Путин воздержаться от агрессии в Крыму и на Донбассе без негативных последствий для своей личной власти. Как бы то ни было, история не знает сослагательного наклонения.

Между тем уже очевиден провал попытки «вернуть Украину» путем изматывания, заставив Киев выполнять Минские соглашения именно в той последовательности, как это видят в Москве. В этих обстоятельствах Путин будет только усиливать давление — там и настолько, где не будет бояться слишком тяжелых последствий.

То, что прогноз 2013-го в отношении России сбылся очень быстро, удивило и меня самого. С другой стороны, тогда Кремль на тотальное вторжение не пошел. Но что же теперь, после восьми лет откровенной конфронтации путинской России не только с Украиной или другими составляющими бывшего СССР и соцлагеря, но и с ослабевшим, но все еще не таким слабым коллективным Западом?

Распространенная еще 19 января западными медиа информация о вывозе с территории Украины семей российских дипломатов (традиционный предвоенный шаг) пока не нашла официального подтверждения. Вместе с тем хватает других признаков:

• недавняя кибератака на украинские органы власти;
• эпидемия фальшивых минирований транспортных узлов, ТРЦ, школ;
• предоставление Украине достаточно значительных запасов достаточно передового оружия;
• заявления западных стран о готовности предоставить Украине оружие, а также о возможной отправке своих незначительных контингентов в соседние с нашей страны или в саму Украину (речь идет об сообщениях британской и канадской прессы) и/или акваторию Черного моря (о последнем уже официально заявили в Дании и Испании).

Дополнительные силы, в частности, на территории Украины, прогнозируются в незначительном количестве (на уровне десятков, даже не сотен, бойцов). Официально они, например, должны научить украинских военных обращению с упомянутым оружием. Однако такие миниконтингенты могут понадобиться для эвакуации из Украины уже граждан государств НАТО. К подобной практике традиционно прибегают при обострении в горячих точках где угодно на планете.

В то же время, все это еще не свидетельствует об абсолютной неизбежности российского наступления. Сейчас у Путина широкий выбор вариантов действий. Ежедневные сообщения о стягивании российских войск к украинской границе и на временно оккупированные территории мало что дают для понимания конкретной даты или масштабов возможного вооруженного вторжения. После 90-х годов в России хорошо изучили упомянутый выше урок СССР. Теперь там стараются, с одной стороны, не встревать в масштабное противостояние, которое не потянет российская экономика. Но с другой — обладать достаточными ресурсами, чтобы ограничиться рядом скоротечных операций. Этот подход Москва применила еще в 2008 году в Грузии; можно вспомнить и неожиданную для многих украинцев мимолетность недавней «миротворческой операции» в Казахстане.

Кроме того, провал проекта «Новороссия» показал очевидную вещь: при таком количестве переменных «военное уравнение» имеет много вариантов решения. И не все они будут оптимальны для инициаторов. Скажем, ОРДЛО является бедой Украины и, если можно так выразиться, незаживающей раной, постоянно пожирающей отечественные ресурсы. Но в то же время это головная боль и чемодан без ручки и для России. Как важный урок того, что захватить территорию, совсем не то же, что ее удержать.

Сегодня Путин усилился благодаря большей боеготовности своей армии и наличию сателлита Беларуси. С другой стороны, после провала переговоров о присутствии НАТО в Европе Запад демонстрирует готовность к более мощным действиям сдерживания, чем в 2014 году. Главное же, что Кремлю так и не удалось за последние годы переломить общественные настроения украинцев, которые пусть и не готовы поголовно идти и палить российские танки — но к капитуляции не готовы тем более.

Переломить эти настроения и является стратегической целью Путина, ведь без ее достижения все остальное не имеет особого смысла. В военной сфере Россия может расширить плацдарм на Донбассе, высадить десант в Николаевской области и даже ударить на Киев. В политической — признать «государство» ОРДЛО и даже, чем черт не шутит, включить эти районы в свой состав. Это может стать роковым ударом по перспективам превращения Украины в более или менее развитое государство еще лет на тридцать. Вот только крах «украинского проекта» не дает России стратегических выгод.

Поэтому в Кремле вынуждены искать способ максимизации выгод при минимизации негативных последствий. И, похоже, пока вполне хороших для России вариантов здесь не видно.

В то же время нельзя забывать о вышеизложенном: господство в РФ представлений об «осажденной крепости», что заставляет поезд агрессии разгоняться все сильнее. В этих объективных обстоятельствах слишком большой вес будут иметь субъективные соображения и, наконец, просто эмоциональная стабильность российского руководства. Как уже сказано, в 2014 году они не пошли на откровенно безумные шаги, но и адекватным все содеянное тогда назвать сложно.