Замолчать и уехать — это как оставить страну путинской команде: Алехина — о протестном духе и спектакле «Горящие двери»

Наталья Гуменюк

Российская художница-акционистка, участница группы Pussy Riot Мария Алехина привезла в Киев спектакль Белорусского свободного театра «Горящие двери», посвященный Олегу Сенцову, в котором также рассказывает о пребывании за решеткой российского художника Петра Павленского. Есть в спектакле и рассказ о том, что довелось пережить и самой Алехиной.

Отсидев два года в российской тюрьме, художница вышла на свободу знаменитостью. После этого у нее были встречи с Мадонной, акция в Нью-Йорке в небоскребе Башня Трампа, в западном издательстве вышла ее биография на английском языке, она гастролировала со спектаклем «Горящие двери» по миру.

Алехина по-прежнему живет в Москве, где вместе с другой участницей панк-коллектива Надеждой Толоконниковой основала организацию по защите прав заключенных «Зона права» и издание «Медиазона». Алехина продолжает устраивать акции, в частности, в поддержку украинского политзаключенного Сенцова.

Этот разговор о том, почему российско-украинская война разделила демократов, о российской тюрьме и формах современного протеста, о ее отношениях с российским монархистом и религиозным активистом Энтео, а также о том, почему ужин с Мадонной она в шутку называет худшим времяпрепровождением, чем отсидка в колонии.

«Люди понимают, что такое сопротивление»

Какими были твои ощущения от игры здесь, в Киеве, для украинской аудитории, ведь для нее Олег Сенцов куда важнее, чем для любой другой, смотревшей этот спектакль?

Ровно в эти дни два года назад мы приезжали в Киев с друзьями. Встречались с политиками, музыкантами, и очень хотели, чтобы спектакль Burning Doors, «Горящие двери», оказался здесь. Мы тогда приехали сразу после первого тура, британского, отлично принятого публикой. Несмотря на субтитры, на то, что истории и моя, и Пети Павленского, и Олега Сенцова происходят и происходили достаточно далеко от тех мест. Так было практически в каждой стране. Люди понимают, о чем речь, что такое сопротивление: и художника — государству, и человека — несвободе. Но разница ключевая. Этот спектакль во многом именно для Украины. Да, он является частью кампании по освобождению Олега Сенцова.

Для меня это еще и во многом личное преодоление, потому что все то, о чем рассказывается в рамках моей истории в спектакле, не было рассказано нигде, и это самые жесткие моменты всей истории, которые со мной происходили.

Есть момент в спектакле, когда люди могут задать вопросы. Это постановочная микро-пресс-конференция. Когда ты слышишь вопрос: что мы можем сделать здесь, чтобы помочь? Сложно передать эти чувства, потому что как раз мы живем с этим вопросом: что мы можем сделать? Потому что Сенцов находится в российской тюрьме. Другие украинские политзаключенные также находятся на территории России в заключении.

Здесь, мне кажется, самое главное — это понять, что искусство, в том числе, современное — это как раз то пространство, где нет никаких границ, где мы можем стоять заодно, объединяться, и противопоставить это, в частности, чудовищной российской путинской политике сейчас, сегодня.

Потому что должна быть солидарность. Если мы будем действовать порознь, мы будем намного слабее

И после спектакля я просто общалась с людьми. Кто-то приехал из других городов, один молодой человек приехал из Львова специально, чтобы посмотреть спектакль. Меня это просто по-человечески трогает.

Мария Алехина в спектакле Burning Doors (Горящие двери) Белорусского свободного театра. Фото:ALEX BRENNER/BELARUS FREE THEATRE

Ты одна из немногих российских артисток, которые делают акции в поддержку политузников, в частности, украинских и Олега Сенцова. Украинским деятелям повлиять на российскую власть практически невозможно. Есть надежда, что если бы в России было больше движения, особенно, когда Олег голодал, если бы тогда больше людей говорило, больше было открытых писем, то можно было бы дожать. Сейчас ощущение, что творческая российская элита, даже либеральная, как мы ее называем, до конца не дожимает? Что они могут позволить себе жить в Москве, делая вид, что этого не происходит?

Я не думаю, что здесь кто-то делает вид. Дело в том, что сейчас ситуация, если мы сравниваем ее с делом Pussy Riot 2012 года, намного хуже. Уголовные дела по политическим мотивам возбуждаются практически каждую неделю. Людей пытают. В том числе подростков. Например, дело «Нового величия», где были арестованы абсолютно невиновные подростки, которых пытали электрошокерами ни за что. Людей убивают в полицейских участках. Я не думаю, что об этом не знают.

Лично я пытаюсь поддерживать в меру своих сил. Я не понимаю, что такое «дожать». Я думаю, что нужно просто не молчать. Каждый выбирает форму этого протеста самостоятельно. Я считаю, что нужно просто продолжать жесткий, ультимативный разговор и требовать его освобождения.

«Разговор с людьми значит больше, чем километр новостей в ленте»

Ты была у нас в 2014 году, в марте, заходила на Громадское. Во время Майдана была какая-то солидарность между определенными художниками, как мы это называем, демократических взглядов. Тогда как сегодня чувствуется определенная отстраненность. Две страны враждуют. Но если в 2014-м все говорили, что клево, что Макаревич приедет, то сейчас всем все равно. Чувствуешь ли ты то же по отношению к себе? «Не хотим знать, что там у вас происходит в России, вы не можете своего Путина свергнуть, давайте-ка мы лучше от вас отдалимся». И все равно мы знаем, что где-то в глубине души большинство людей думают, что Крым «все-таки наш».

Кому станет лучше от отдаления? Это война, которая была развязана Путиным между братскими странами, это как раз и есть самое чудовищное преступление этой войны. Я абсолютно уверена, что мы должны противостоять этому. Собственно, поэтому я здесь и хочу приезжать сюда. У меня здесь есть друзья.

А ты чувствуешь, что ты в Москве в этом одинока?

Абсолютно нет. Нет, я не чувствую, что я в этом одинока.

Но есть такие разочарованные, говорящие, вот, у вас не вышла революция, все равно не так все клево, как мы надеялись в 2014 году, у вас тут и война, и что-то запрещают.

Нет, не нужно искать рай на земле и думать о том, что произошла революция, и немедленно все будет идеально. Мне кажется, что это большой процесс, и это процесс перемен. Я эти перемены вижу. Даже два года назад здесь все было иначе. А первый раз, когда мы приехали, в марте 2014-го, и еще были покрышки на Майдане, люди жгли костры, и все были совершенно другим. Сейчас все восстановлено, сейчас те же знаки Евросоюза можно увидеть практически на каждом углу. Я вижу, что страна меняется. Мне кажется, что любая вещь про неприятие или критику всегда переосмысляется через обычное простое живое посещение. Потому что часто просто разговор с людьми может значить намного больше, чем тот километр новостей, который вы посмотрите в ленте. Мне кажется, это должен быть какой-то взаимный разговор. Нужно просто продолжать ездить.

Мария Алехина на сцене во время церемонии награждения международного кинофестиваля во Вроцлаве, Польша, 10 декабря 2016 года. На мониторе в центре сцены—фотография украинского кинорежиссера Олега Сенцова, незаконно осужденного и удерживаемого в России. Фото:EPA/MACIEJ KULCZYNSKI

Кто-то скажет: а вот мы поедем в Россию, и нас задержат – так происходит, если это, например, какие-то украинские активисты. И потом их надо вызволять. Точно так же очень осторожно Украина пускает граждан России сейчас.

Я занимаюсь делом Олега Сенцова уже два года. Первая акция, которую мы сделали, была в Якутске, около той колонии, где он на тот момент находился: мы развернули большой баннер и зажгли фаеры. После этого его перевели в другую колонию, но мы продолжали говорить об этом.

С Белорусским свободным театром мы были на тот момент в Нью-Йорке, и мы забрались в Башню Трампа, заблокировали ее на полчаса с таким же, еще большим знаком, сделав это с местными активистами, которые проявили инициативу и сказали: мы хотим говорить про Сенцова, просто сделайте это с нами

Я удивилась, что ребята из Нью-Йорка, которые достаточно далеко находятся от российско-украинского конфликта, неравнодушны к судьбе одного человека, к судьбе режиссера. Мы это сделали.

Затем в феврале мы приехали в Крым, чтобы сделать там такую же акцию. Сразу были приняты полицейскими, которые сломали всю технику, угрожали физической расправой. И все же, мы это сделали. После чего, конечно, пришли казаки в то место, откуда мы опубликовали эту фотографию. Никаким другим способом чем тот, который мы выбрали, мы бы на территорию Крыма не попали.

Но есть момент нарушения границ. Можно говорить, что мы все хотим построить правовое государство, но тогда не должно быть исключений для отдельных людей. Действительно в Крым можно попасть через материковую территорию Украины. Для этого гражданам России нужно получить разрешение, тебя на админгранице сразу примут сотрудники пограничной службы РФ. Но физически этот вход есть.

Я думаю, что в случае Pussy Riot это был единственный способ. Это по-первых. Во-вторых, если речь идет о судьбе человека, который получил 20 лет и находится за решеткой в тяжелейших условиях, нужно делать все возможное, чтобы продолжать добиваться его освобождения. За этим, собственно, мы туда и поехали.

Я понимаю все, что касается соблюдения закона. В принципе, мы как раз добиваемся этого на протяжении очень многих лет. Я считаю, что если мы говорим именно про дело Сенцова и про акции, спектакли, стейтменты по привлечению внимания к его делу и требованию его освобождения, нам нужно объединяться. Если человек находится в тюрьме, самое главное — его оттуда вытащить.

«Цель у российской тюрьмы одна — сломать человека»

Что вообще нужно понимать о человеке, который находится в тюрьме?

Первое, что российская тюрьма — это пост-ГУЛАГ. Обращение с человеком осталось таким же. Это не отношение к личности, а отношение к человеку, как к материалу. Это чудовищные условия содержания, принудительный рабский труд по 12 часов, иногда больше, шесть дней в неделю, и заключенные не получают за это денег — только около 200-300 рублей ($3-4) в месяц.

Это отсутствие медицины. Это туберкулезные больницы с больными открытым туберкулезом на территории исправительных колоний. Это пытки. Это часто убийства. Это отчаянные методы протеста, такие, как голодовка. Это люди, которые массово вскрывают вены

В первую очередь, в случае политических заключенных, кем бы они ни были, такое обращение имеет одну цель — поставить человека в условия тотальной изоляции и сломать его. Поэтому любой жест, который эту изоляцию пробивает, очень важен. Даже если вы напишете письмо, это будет важно. Олега изначально отправили в один из самых жестких регионов в плане жизни. Там зимой -50, а зима длится большую часть года. Эта карательная, репрессивная практика не нова. Она не была изобретена Путиным. Она лишь просто продолжает традиции, которые были начаты в сталинское время. Регионы для ссылки политзаключенных остались те же, методы остались те же.

Ты боишься еще раз попасть в тюрьму?

Нет, я не боюсь тюрьмы. Я считаю, что гораздо более страшная тюрьма — это цензура, когда ты позволяешь своему страху контролировать свои действия. Это значит, по сути, потерять себя. А это и есть заключение. Это лишение свободы.

А если человек сломался, не выдержал пыток?

Человек не живет в условиях одного жеста, я абсолютно в этом убеждена. Наступает следующий день, и этот человек может совершить следующие действия. Может быть, он будет намного круче тех людей, которые последовательно придерживаются одной позиции. Я вообще не считаю, что мы имеем право друг друга судить. Это бесчеловечно.

Мария Алехина (в центре) подполицейским конвоем выходит из зала Хамовнического районного суда Москвы, Россия, 20 июля 2012 года. Хамовнический райсуд в августе 2012 года приговорил участниц российской панк-группы Pussy Riot к 2 годам лишения свободы за перформанс в столичном храме Христа Спасителя. Фото:EPA/YURI KOCHETKOV

«Будущее всегда ярче прошлого»

Всем, с кем я говорила, очень понравился спектакль. Там есть интересная актерская работа, когда тебя топят, ты преодолеваешь себя, потому что это реальная физическая история. Конечно же, спектакль во многом посвящен Олегу Сенцову и привлекает к нему внимание. С другой стороны, ты там рассказываешь свою историю. Сейчас выходит на английском твоя биография. Но это все о прошлом. Как ты живешь с тем, что что-то очень яркое, очень большое произошло с тобой в 23 года? Я имею в виду перформанс Pussy Riot в храме Христа-Спасителя Москве. И после этого была тюрьма, которая сделала тебя знаменитой, потом встреча с Мадонной и все остальное. Есть завышенные ожидания, что какая-то следующая твоя акция должна быть громче. А громче может и не будет.

Мне кажется, важно каждый день делать то, что ты можешь.

А нет какой-то внутренней планки?

Этот спектакль не про прошлое. Будущее всегда ярче прошлого. Каким бы оно ни было. Это просто так.

Тебе не кажется, что тебя всегда возвращают в него, и ты сама в него возвращаешься?

Нет. Потому что это не документальный театр. Это пыточная камера на сцене. Не для того, чтобы воспроизводить прошлое, а дать почувствовать опыт свободы и опыт несвободы через стихи, через пытки, через тела, которые им подвергаются. В этом спектакле я просто одно из действующих лиц, потому что там нет актеров, которые играли бы кого-то, и меня, которая бы рассказывала свою историю. Есть коллектив, который рассказывает три истории, и я счастлива, что стала его частью.

Расскажи о своей самой ценной акции, которую ты сделала после?

В апреле этого года, когда ФСБ заблокировало Телеграм за отказ Павла Дурова предоставить информацию о личной переписке граждан, мы вышли к этому зданию, к ФСБ, и запускали туда разноцветные бумажные самолетики, поскольку самолетик является символом Телеграма.

Спустя 10 минут подъезжает автозак с несколькими нарядами полиции, и очень серьезно все реагируют на запуск цветных бумажных самолетиков, конечно, это очень смешно. И та статья, которую нам вменили, имеет очень смешное название — одновременное незаконное пребывание граждан. То есть нельзя одновременно гражданам пребывать в одном месте в городе Москва. Это не нарушение правила о митингах, о пикетах, это не та статья, которая обычно вменяется тем, кто стоит у нас с пикетами около какого-то здания. Это одновременное незаконное пребывание. Мне кажется, это такая кафкианская поэзия — то, что они пишут.

После этого 12 человек просидели 48 часов в одной клетке в полицейском участке. Еще чуть позже десяти участникам были назначены довольно крупные штрафы.

Мне назначили 100 часов обязательных работ, которые у меня пока не было времени отработать, и вот пристав мне звонит, пишет, дежурит у дома, стучит в двери уже достаточно долго, полгода. Это, наверное, любимая акция в этом году.

И еще мне хотелось бы упомянуть акцию Ольги Шалиной, моей ближайшей подруги, с которой мы познакомились в Нижегородской колонии, которая тоже там сидела за политическое дело.

Две недели назад во время полицейской выставки «Интерполитех», где представлены новинки разработок в области полицейской формы, автозаков, наручников и прочего стаффа, она забралась на этот самый автозак и вскрыла себе вены, символически продемонстрировав все то, что каждый день происходит в российских тюрьмах

Что вся эта форма шьется, по сути, на крови людей, которые протестуют против нечеловеческих условий, в которых их помещают. А также протестуют против пыток.

Участница российской протестнойгруппы Pussy Riot Мария Алехинаво время интервью в Киеве, 7 ноября 2018 года. Фото:Даниил Комар/ГРОМАДСКОЕ

«Тюрьма должна готовить человека к свободе»

Общаясь с тюремщиками и представителями правоохранительных органов, и даже работая с «Медиазоной», понятно, что ты больше в этой истории видела их. У нас история тоже специфическая. Сперва – режим Януковича, вот тебе оппоненты, «Беркут» бьет студентов, потом происходит война, кое-какая реформа (правоохранительной системы), часть этих людей — новые, часть — старые, не всегда каждый полицейский тебе враг. Но какое у тебя впечатление? Знаю людей, которые говорят: мусора — это мусора, тюремщики — это тюремщики, и они изначально — зло.

В 2014-ом году, когда вышли с Надей из колонии и достаточно много ездили, мы старались в каждом из тех мест, куда приезжаем, смотреть тюрьму. Первое, что мы просили: можете нас в тюрьму отвезти? Нам было интересно узнать о тюремной системе в Европе. В каждой стране она разная. Однажды мы оказались в тюрьме, которая какое-то время назад была тюрьмой Штази, что, в общем, можно представить себе во всем контексте. Мы общались с девчонками, которые там сидят. Это комнаты, это психологи, возможность получить профессию, которой они могут пользоваться после освобождения. И в принципе вся система сейчас построена таким образом, чтобы, помещая человека в тюрьму, весь срок готовить к тому моменту, когда он из нее выйдет. Такой и должна быть тюрьма. Она должна готовить человека к свободе, а не держать его вечно в этих стенах.

Российская система, ну и, понятно, советская система (хотя наверняка есть международные программы обмена опытом и проч.), настроена на уничтожение человека. Вот в чем разница. Это просто карательная машина

В Украине меньше людей следят и знают, чем занимается Маша Алехина в России, понятное дело. Может быть даже не знают всю историю с Энтео. Одни говорили: это все уже обсудили, про это неинтересно спрашивать, тем более, Маша не любит говорить о личном. Другие говорили: слушай, это же самое интересное. Энтео — активист, монархист с консервативным взглядами, с процерковными взглядами. За время вместе он поменял свои взгляды? И ты поменяла свои взгляды?

Акция в поддержку Телеграм — не единственная, которую мы сделали. Мне кажется, не нужно вешать ярлыки на людей. Мне нравится то, чем он сейчас занимается. Мне нравится проект «Декоммунизация», который нацелен на комплексное преодоление советского тоталитарного прошлого, открытие архивов, увековечивание памяти репрессированных, снос памятников Дзержинскому, Сталину, акции, которые ребята проводят и которые я поддерживаю. Мне нравится этот проект. Он им занимается уже больше года.

Да, он уже не руководитель Божьей Воли. Но вот у нас есть публичная история бывшего праворадикала и анархистки. Вы поменяли свои взгляды в чем-то? Или вы просто говорите: про религию мы дома не говорим.

Мы, конечно, постоянно спорим.

А есть какая-то зона, красная линия?

В каком смысле красная линия?

Если бы кто-то из очень близких людей мне сказал, что «Крым наш», Путин такой-то, «война на Донбассе справедливая», я бы с близким человеком не смогла общаться – будь то мама, муж, кто угодно.

То есть ты не попыталась бы объяснить маме, что ситуация с Крымом была абсолютно незаконной, что война на Донбассе чудовищна, а Путин на самом деле просто тиран и мудак?

Нет, я бы доказывала до последнего, наоборот, все время спорила бы, но не молчала бы и не делала бы вид, что мы о каких-то темах не говорим.

Мне кажется, мы делаем все, что угодно, но не делаем вид. Мы в этом смысле остаемся максимально честными.

Участница российскойпротестнойгруппы Pussy Riot Мария Алехина (слева) и журналистка ГромадскогоНаталья Гуменюк во время интервью в Киеве, 7 ноября 2018 года. Фото:Даниил Комар/ГРОМАДСКОЕ

«Физическое насилие и нападения стали частью политики власти»

Петю Верзилова, одного из людей, который работал с Pussy Riot и с «Медиазоной», отравили в сентябре, он выжил, его увезли в Германию. Что дальше?

Насколько я знаю, они продолжают заниматься расследованием убийства журналистов в Африке, которое произошло этим летом. Скорее именно первые результаты этого расследования были причиной отравления Пети. Есть интересный материал «Новой газеты» про отравление людей, так или иначе занимающихся расследованием дел Пригожина.

А после таких историй, связанных с этим расследованием, страшно?Одно дело — в автозак посадить, другое дело — отравить.

Да, это разные вещи. Стало понятно, что все изменилось, намного раньше. Это началось в 2014-м году, и стало намного яснее в 2015-м, когда убили Немцова. Сейчас это стало частью политики власти — и физическое насилие, и нападения. Мне кажется, они хотят вызвать в людях страх. Мне бы не хотелось, чтобы эти люди как-то влияли на то, как мы все чувствуем события.

Если все испугаются, замолчат, уедут, то наша страна действительно будет принадлежать им, путинской команде и людям, живущим по принципу «цель оправдывает средства». А это и наша страна тоже. Пока мы можем — нужно что-то делать

Тех, кто может что-то делать, их совсем мало? Их становится меньше?

После выхода из тюрьмы я познакомилась с многими потрясающими людьми, которые стали активистами именно благодаря нашему делу, которые первый раз вышли с протестом к нашему суду. И я продолжаю их встречать. С некоторыми из них мы очень сблизились. Например, Оля Борисова, с которой мы делали акцию в Якутске, тоже участница Pussy Riot, на тот момент, когда нас судили, была 18-летней служащей российской полиции, где она прослужила полтора года. Увидев эту систему изнутри, она просто решила изменить жизнь. Вскоре она познакомилась с нами.

Таких людей очень много. Да, у нас нет высоких стен, танков, но у нас есть честность, и у каждого есть своя история. Мне кажется, это не менее важно

Многие могут позволить себе сегодня, будучи несогласными, жить во внутренней иммиграции, жить в Москве, в своем мире, ходить в Гоголь-центр, вставать и хлопать, вспоминая Кирилла Серебренникова, возвращаться домой, общаться с друзьями, читать «Медиазону», еще несколько медиа, идейно быть согласным, а по большому счету просто дальше продолжать в этом жить.

Нет, нужно продолжать жить. В петлю лезть не нужно. Если вы залезете в петлю от понимания ужаса происходящего, вы уже ничего точно не измените. Я так думаю.

Участница российской протестнойгруппы Pussy Riot Мария Алехинаво время интервью в Киеве, 7 ноября 2018 года. Фото:Даниил Комар/ГРОМАДСКОЕ

Я, когда готовилась, смотрела интервью с Надей Толоконниковой. Мне было интересно, когда она рассказывала про Мадонну. Потому что про Мадонну всем интересно. Она хотела купить у вас права на экранизацию вашей жизни. Твое впечатление о ней, какая она?

Достаточно тоталитарная. Этот разговор, про который говорила Надя, происходил в ресторане. Мы были очень уставшие. Это былдень, когда мы первый раз выступали на концерте, организованном Amnesty International, 15 тысяч человек, мы на сцене, после тюрьмы. В тот же день звучал приговор по Болотному делу, первый приговор. Мы решили, что лучше всякой нашей речи будут звучать последние слова ребят, которым вот-вот дадут сроки. Мы взяли эти последние слова, искали их в Нью-Йорке с этой разницей во времени, и зачитали их со сцены. Очень волновались.

После этого состоялся этот ужин, на котором был разговор про права. Вместе с Мадонной сидел агент, который был похож на пиранью, говорил: так, хорошо, значит, их история, что у нас есть? Тюремные дневники, хорошо. Что еще? Фотографии какие-то. А еще что есть?

Смотришь с некоторым отстранением на все это и понимаешь, что для этих людей не очень важно, что у тебя есть, им важно, чтобы это было немедленно куплено ими. А потом она позвала нас к себе домой на ужин уже через несколько дней. Там нужно было просто сидеть за столом. Когда первый раз за полтора часа я просто встала и пошла покурить, она посмотрела на меня так, будто я нанесла ей непоправимое личное оскорбление. Полтора часа сидим и нельзя выйти покурить. Надя тоже пошла со мной, и мы просто стояли и шутили, что тут хуже, чем в колонии. Какие-то такие впечатления.

Мне кажется, есть достаточно много людей, о которых можно поговорить, кроме нее. Именно в контексте нашего дела то, что она вышла на сцену поддержать нас, сыграло достаточно большую роль. Что тут сказать? Мы тогда стояли в клетке, и когда нам адвокаты показывали фоточки, нам было очень приятно.

Из твоего опыта человека, который был там, имея семью, ребенка, что бы ты в первую очередь сказала этим остальным людям — маме, сыну, дочери тех людей, политузников, которые все еще сидят?

Самые главные слова — вы не одни. Это то, почему я, например, продолжаю действовать. Не нужно чувствовать себя виноватыми. Мне сложно подбирать слова, потому что обычно в тот момент, когда я хочу сказать что-то подобное, я это преобразую в поступки. Как-то так. Произносить слова мне тяжело.

«Очень важна передача с Натальей Гуменюк» — это серия интервью с интересными людьми Украины и мира о важнейших феноменах современности, свободе и безопасности.