Жизнь на минах

«Останови где-нибудь у полевой дороги», — прошу водителя редакционной машины. Он уже знает, что мне нужно в туалет. В Херсонской области между селами нет заправок или придорожных кафе. А за кусты страшно. Может быть заминировано где угодно. Потому я выбираю боковые дороги. На них хоть видно, что под ногами. Радуюсь, когда вижу следы от тракторов, радуюсь, когда вижу их самих в поле за работой.

Но они не везде.

История первая. Обнадеживающая: разминируют — буду сеять

Мы внебольшом селе Белогорка Бериславского района. До вторжения россии здесь жило немногим более 100 человек. И были несколько фермеров: возделывали землю, имели ангары с зерном и техникой. Сейчас все повреждено или уничтожено: во время полугодовой оккупации за селом пролегала линия фронта. Местные должны были бежать. Теперь же первыми возвращаются фермеры, потому что земля кормит их и их пайщиков. Но она густо нашпигована российскими боеприпасами.

«Езжайте строго за мной», — приказывает Владимир Маринченко. У него властный голос и уверенный взгляд привыкшего руководить человека. По дороге он аккуратно маневрирует на автомобиле между воронками от взрывов. Вокруг расстрелянные дома, сараи, заборы. Или груды мусора, которые были этими домами, сараями, заборами. В Белогорке нет ничего целого. Кажется, вся она превратилась в сплошное решето. На окраине в нескольких домах кое-как сохранились стены. Туда и направляемся, потому что там есть люди. Десяток на село.

Маринченко живет в соседнем Давыдовом Броде. У него в аренде 500 гектаров земли. Годами выращивал пшеницу, ячмень, подсолнечник. Три его трактора, комбайн, сеялки и культиваторы уничтожили россияне, сожгли сотни тонн урожая. Фермер «попал» на миллионы убытков:

«Техника сгорела, обстреляна, — вот, видите ли, моя сеялка валяется, — а долг в банке за нее остался. Не передать словами, как я это пережил. Состарился на десять лет. А тут еще западло от своих же. Я и еще несколько фермеров отдали одной фирме семена на хранение. Там теперь говорят, что [они] из-за орков сгорели. А я живу в 10 км, знаю, что там никого не было и ничего не горело. Сами все вывезли. Сказки рассказывают, — сердится и закуривает сигарету. — Обращался в военную администрацию, но ответа до сих пор нет».

Спрашиваю, пробовал ли договариваться с оккупантами. Некоторые фермеры носили им ящики коньяка, но это не всегда помогало.

«Я привык разговаривать с адекватными людьми, а если они пришли к нам “освобождать”, то о чем тут говорить, — машет рукой. — Как сказал их главный: “На правом берегу Ингульца для нас земли нет”» (за Ингульцом уже Николаевская область, там не было оккупации, — ред.)

Как человек здравомыслящий и практичный Владимир Иванович решил, что будет делать:

«В этом году поля останутся необработанными. По той простой причине, — эту фразу он повторяет часто, — что Бериславский район постоянно под обстрелами. Пока идет война и ракеты летают, вопрос земли второстепенный. Из-за мин никто в поля не полезет — это два. В-третьих, уже поздно. У нас говорят: сеешь горох в грязь — будешь князь. К началу мая уже все должно быть посажено. Ну еще до июня что-то можно успеть, но дальше все. Только на осень готовить землю и сеять озимые. Другого выхода нет».

Мужчина настроен ждать бесплатного разминирования полей, потому что отдавать частным операторам 35–50 тысяч гривен за гектар не сможет.

«Не стоит овчинка выделки. А мне потом 10 лет рассчитываться — я сколько не проживу. Мне 64, и нужно реально смотреть на вещи. Буду ждать разминирования и что-то буду делать. Другое дело, что на это уйдет время. Пайщики еще год помолчат, а потом что они скажут?» — останавливает автомобиль возле сельскохозяйственной техники на обочине. Она вся в дырках от прилетов.

История вторая. Отчаянная: сдам все на металлолом

«Вадик, чего не выходишь в поля?!» — кричит Маринченко мужчине лет 35. Это Вадим Иващенко. Перед своим домом он монтирует модульный домик. Таких выделили десять на село.

К Маринченко первой подходит мать Вадима — Раиса Иващенко. «Вернулись мы, Иваныч, домой. Никому и нигде мы не нужны», — вытирает глаза рукавом теплой кофты.

У Вадима Иващенко есть 100 га земли, на которых он тоже выращивал пшеницу и подсолнечник. Зарабатывал сам и людям давал. Осенью перед вторжением сделал дорогостоящий ремонт в доме. Во время оккупации, не в силах терпеть бесконечные обстрелы, уехал с женой и дочерью. Раиса осталась стеречь хозяйство. Но не очень получилось. На складе сына захватчики начали разворовывать удобрения. Пенсионерка пробралась туда ночью и давай резать мешки, воображая, что потрошить животы россиянам. Селитра высыпалась белыми струйками, просачивалась в землю. «Ни вам, ни мне».

Из-за обстрелов и авиабомб Раиса не знала, куда приткнуться. Ползала от дома до погреба. Но попали и туда, пробив 200-литровую бочку с водой, за которой пряталась женщина. Тогда она испугалась больше всего: а если завалит? Выпустила на свободные хлеба шестерых взрослых свиней, корову, перекрестила хозяйство и убежала из родного дома с плачем. С ним же и вернулась. Сердце чуть не остановилось: от дома только стены и сохранились, но в них такие дыры, что пес пролезет. Часть потолка провалилась внутрь, а на кладбище, где похоронен ее другой сын, тоже беда: памятники разбросаны, могилы от взрывов разворочены. «Зачем они трогали мертвых?» — говорит в никуда.

Вадим проводит экскурсию по двору, огороду. Мать сложа руки за спиной плетется за ним в высокой траве, причитает. Чувствую, что плачет всякий раз, когда приходится кому-то показывать то, что когда-то было чистоплотным огородиком, ухоженным садом, добротным ремонтом в доме, гаражом с автомобилем, и сараем, в котором — и коровка, и свиньи, и курочки.

Вадим реальность принял, даже порой шутит:

«россияне говорили: “путин вам газ проведет”, а зачем мне этот газ? Мне и с дровами нормально. Вот блиндаж россиян, — ведет за обомки стен от сарая. — Они в хатах не жили, прятались. Наши же по ту сторону реки крыли их. По ней же линия фронта проходила. Вот мой развороченный комбайн. Вот склад: здесь все зерно сгорело. Здесь когда-то места на все хватало. Дочери стол для тенниса поставил, в селе же нет развлечений… Все, что имел, вложил перед вторжением в ремонт и технику. Теперь ничего нет», — констатирует Вадим. Его рассказ прерывает громкий взрыв. По селу ходят саперы ВСУ, проверяют грунтовки и обочину.

На свою землю решил — ни ногой. Товарищ, переживший всю оккупацию, вышел в поле на тракторе и подорвался насмерть. А с ним и четверо пиротехников, которых нанял.

 Спрашиваю у Вадима о планах.

«Я бы и не возвращался сюда, вы видите, жить негде и поля заминированы. Но техника осталась, хоть и расстрелянная, но это металл. И на него охотятся, лазают здесь. Так я сторожу. Лучше сам все сдам на металлолом, — голос его тяжелеет, как придавленный камнем. — Пока езжу на тот берег Ингульца к другу-фермеру. У него работников забрали в армию, так помогаю ему в поле».

Семья Вадима до сих пор в Винницкой области. Он хочет ее перевезти, но для этого нужно купить дом где-нибудь поблизости. Но в соседних селах те, что были по 8 тысяч долларов, сейчас стоят по 15. Пока будет ютиться в модульном домике. А мать, которая не смогла усидеть в дальних краях, решила быть рядом с сыном:

«Хоть еду варить буду. Да и порядок во дворе понемногу наводить».

Первое, что она расчистила возле дома, — клумба. Окученные тюльпаны полыхают разными цветами. Да и по всему селу цветы застилают израненную, растерзанную землю. Пышно расцветают и на руинах.

История третья. Хозяйственная: это наша земля — она нас кормит

Бах! Бах! Бах!

Виу-виу-виу!

Цвирк-цвирк!

Взрываются мины, подорванные саперами. Из-за них включается сигнализация в машинах. Но скоро затихает и продолжают свой концерт птицы.

Возле Иващенко в трех домах жила семья Щербина. Пожилые супруги, их сын Александр и дочь Наталья с семьями. Все мужчины в семье пахали на своих 25 гектарах. Выращивали зерновые, овощи, арбузы.«Ох, и хорошие же!» — вспоминают их в соседних деревнях.Большая семья уехала во время нашествия оккупантов. Вернуться на руины захотели не все: только старшее и младшее поколение. Дедушка из обломков кирпича, прежде всего, сложил туалет во дворе. А внуки — родные братья Евгений и Вадим — занялись тем, чем и всегда. Работой на земле.

Их огород военные саперы разминировали еще осенью. И на этих 1,5 га братья посадили овощи, поставили тепличку. Там зеленеет-поднимается рассада.

«Мы весь век жили с земли, дети наши и внуки. Сеяли пшеницу, продавали, имели копейку», – рассказывает Григорий Прокофьевич. Пожилой мужчина стоит перед своим изъязвленным, словно оспинами, домом, где вместо оконных стекол и крыши — пленка. Говорит, что хочет что-то показать. Ловко петляет между грудами обломков кирпича, ржавых кусков металла, ведер, сапог и другого домашнего скарба, выводит нас за теплицу. Через несколько десятков метров в нескошенной траве белеет неразорванная 500-килограммовая авиационная бомба. Ее нельзя куда-то оттащить, а только взорвать на месте. Взрыв такого масштаба разнесет все в радиусе двух километров. Поэтому саперы советуют просто ее не трогать. Пока не обезвредят.

Жена Григория Валентина Романовна в это время говорит с Маринченко. Ее седые волосы выбиваются из-под серой шапки с помпончиком. Говорит:

«Вчера здесь такое было, Иваныч, самолеты над головой летали, страшно. И так людей убивает, как мух, еще и в сорняках сколько мин лежит. Подрываются люди каждый день. Вчера 30-летний парень за рыбой пошел и погиб. Сто раз просили: нельзя ходить за рыбой, дровами, металлом! Я уже всякие мины у нас здесь видела. А “лепесток” — еще нет, покажите, какой хоть он?»

«Я около дома 12 штук нашел, — фермер ищет фотографии в телефоне. — Лучше бы вам их не встречать».

«Да не дай Бог. А я дома снаряды заметаю во дворе, так все и поднять не могу», — показывает женщина рукой на ведро, наполненное острыми обломками.

Пожилые супруги ведут нас по двору к реке. Маринченко приказывает идти строго за ними и не отходить в сторону. Кое-где из земли торчат хвосты от снарядов, а противотанковые мины покрыла весенняя трава. Их не видно. Несколько противопехотных мин Щербины обозначили колышками.

«Подойдите поближе, — зовет меня Валентина Романовна. — Посмотрите».

«Да что-то не хочется», — отвечаю.

«Да если на нее не наступить, ничего не будет», — непосредственно реагирует женщина.

Мы на холме. Внизу вьется синей лентой Ингулец. По ту сторону — зеленеет лес. Хорошо.

«Сколько рыбы было, сколько грибов в том лесу, я там все знала, — Рассказывает пенсионерка. — Но кончилось все».

Ей очень хочется показать антенну российского танка, который вместе с танкистом утонул в реке. россиянина контузило, и танк кружил по селу, давил свиней, таранил сараи, пока не скатился в воду.

«Утонул, падла», — пренебрежительно бросает женщина. Я тоже хочу увидеть антенну, но туда идти далеко. Поэтому радуюсь самому факту.

Будем разминировать Украину минимум 15 лет, если никто не поможет

Собака семьи Щербина взорвалась на растяжке, поэтому они радостно приняли рыженького приблуду и двух кошек. Одна привела котят, ей постелили в ящике в летней кухне. Григорий Прокофьевич говорит, что на кошек очередь: в селах развелось много крыс.

Ко двору подходят саперы ВСУ, мужчина ведет их к авиабомбе. Они подтверждают то, что и так известно: ее трогать не нужно. Военные следуют за пенсионером к холму за домом. Вскоре слышим, как взрывают те мины, что он раньше показывал нам.

Вдоль дорог под линиями электропередач в Херсонской области работают бригады пиротехников ГСЧС. Разминируют землю, чтобы электрики могли безопасно провести свет. В 80 селах его до сих пор нет. Как нет газа и воды.

«Территория потенциально заминированных сельскохозяйственных угодий на деоккупированных территориях Украины — 380 тысяч гектаров, — рассказывает по телефону Александр Дворецкий, руководитель групп разминирования ГСЧС Херсонской области. — Один сапер разминирует 10 квадратных метров в день, группа из пяти человек, соответственно, 50. А что это, как представить? Это участок метр в ширину, 50 в длину. В одном гектаре 10 тысяч квадратных метров. Фермерам, которые приходят к нам и говорят: “Мальчики, скоро вы мне поле разминируете?”, а поле то — 2,5 гектара, нужно задуматься об этих цифрах. Потому на поля мы еще не заходили. Первым делом — инфраструктура. Не можем же разорваться. На Херсонщину стянули свои бригады со всей Украины. Не хватает людей. Это патовая ситуация. Без привлечения международных организаций, техники мы не выгребем сами. Или если выгребем, то работы минимум на 15 лет. А еще нам заходить на ту сторону Днепра, когда ее освободят».

Часть фермеров Херсонской области ждет гуманитарного разминирования. Это когда исследуется каждый сантиметр территории. После него земля чистая. Не то что мины, гвоздика нет. Такое разминирование бывает государственное, частное украинское, прошедшее сертификацию, и зарубежное. Но в области его еще нет и неизвестно, когда будет.

Валентина Щербина прощается с нами у двора:

«Мы в эвакуации жили у добрых людей. Спасибо, что брали только за коммуналку. Но это квартира. Я выйду на балкон и смотрю внизу на землю. А как вернулись — и мне легче», — она нагибается, механически подбирает обломки с дороги, кладет в карман. Опасно, говорю.

«Не по-хозяйски это. А опасно или нет… о таком уже не думаешь. День прожил — и спасибо».