Проседание земли в Донецке и соседних городах из-за подтопления шахт, загрязнение рек азотом и тяжелыми металлами, заражение питьевой воды, и, как результат, угроза заболеваний, – это то, что может произойти через 15, 10, а возможно и 5 лет на Донбассе.

Экологическими беженцами могут стать по крайней мере 2,5 млн человек. У рек и подземных вод нет границ, а в зоне риска приток Дона – Северский Донец, воду которого используют в российской Ростовской области.

Донбасс сегодня – крупнейший промышленный регион мира, где идет война. До сих пор здесь обходилось без заметных чрезвычайных ситуаций. Однако разрушительные процессы продолжаются уже четыре года. Они начались под землей из-за массового закрытия шахт, которые затапливаются. Такое происходило только во времена Второй мировой. Водоотлив должен проводиться и в уже закрытых шахтах, но в условиях конфликта трата денег на это кажется лишней. Иногда к рудникам просто нет доступа – две трети украинских шахт находятся на территории так называемых «ДНР» и «ЛНР». Есть и шахта, где законсервованы радиоционные отходы после подземного ядерного взрыва.

Спецпроект Громадского доступно показывает разработанные учеными сценарии экологической катастрофы, которые могут произойти на Донбассе. Наше задание – не напугать, а показать, что может случиться в случае бездействия, и как можно избежать худшего.

Этот документальный фильм с использованием анимации и архивного видео о том, что может произойти. В нем показаны люди, которые понимают, что происходит с экологией в регионе, и кого может зацепить техногенная катастрофа.

Редакция изучила результаты исследования Института связи и глобального информационного пространства Национальной Академии наук Украины, Украинского НИИ гражданской защиты Государственной служби чрезвычайних ситуаций Украины, Научного парка «Центр трансфера технологий гражданской защиты» и швейцарской организации «Центр Гуманитарного диалога».
В конце 2017-го эти данные также были использованы в публикации «Оценка экологического вреда и приоритеты возобновления окружающей среды на востоке Украины» Министерства экологии и природных ресурсов Украины.

Мы также провели параллельные эксперименты и связались с чиновниками и специалистами, в том числе из Германии и Великобритании, чтобы с их помощью рассказать, какие технологии используют бывшие шахтерские регионы для защиты собственного населения.

«Разберемся с вами после майских праздников, а пока – выговор», – так Евгению Яковлеву, в то время руководителю управления экогеологических работ Министерства геологии УССР, сказали в Шевченковском райкоме партии в марте 1986-го в Киеве.

За месяц до трагедии на ЧАЭС ученый таки поехал в Москву, в Сектор ядерной энергетики ЦК КПСС, чтобы предупредить о рисках, обнаруженных во время эксперимента на печально известном 4-м реакторе атомной станции.

Рядом с АЭС пробурили скважины и заметили аномально горячую температуру подземных вод. За свою инициативность Яковлева назвали «врагом атомной энергетики», но уже в скором времени геолога наградили за ликвидацию аварии – он работал на станции плечом к плечу с химвойсками.

Позже Яковлеву сообщили, что именно этот мультфильм убедил Михаила Горбачева, на тот момент генерального секретаря ЦК КПСС, не открывать атомные станции.

Вспоминая тот давний опыт, Яковлев, сейчас главный научный сотрудник киевского Института телекоммуникаций, предоставил Громадскому данные для визуализации сценария экологической катастрофы на Донбассе, вероятность которой он изучает сегодня. Говорит, иначе сложно привлечь внимание руководства страны к проблеме и перейти от политических дискуссий к реальным действиям. По его словам, комплексной системы мониторинга не существует, есть лишь эпизодические выезды на Донбасс без четкого плана действий.

«Понимаю, что война и экология – плохие партнеры. И боевые действия ведутся в промышленном регионе. Уже есть изменения, которые свидетельствуют: если не действовать сейчас и по эту, и по ту сторону конфликта, территория может стать непригодной для проживания», – объясняет Яковлев, сидя в своем маленьком кабинете, полном карт и чертежей.

В молодости Яковлев 20 лет работал экспедитором на западном Донбассе, затем — в Министерстве геологии УССР и независимой Украины, последние 17 лет занимается наукой. Со времени начала российско-украинской войны по собственной инициативе и при участии международных организаций занимается оценкой экологических изменений в зоне боевых действий. Он сотрудничает и с ОБСЕ, и с другими международными организациями. Бывал в самых горячих точках – Песках, вблизи Донецкого аэропорта, Широкино (берег Азовского моря), – где собирал пробы воды, почвы.

«Газ уже выходил в подвалы домов, в гаражи, жертвы уже были. Подтопления уже есть в донбасских городах Снежное, Краснодон, Донецк. Примеры деформации домов существуют и в Лисичанске», – утверждает геолог после своих экспедиций и сравнивает: «Донбасс под землей – словно голландский сыр».

В 2009-м в регионе было 226 шахт. Количество потенциально опасных объектов – 3240. Речь идет о химзаводах, карьерах, трубопроводах и месторождениях нефти. Но самый большой вопрос – неконтролируемое затопление шахт.

На неподконтрольной Украине территории водоотлив не работает практически на всей площади от Горловки до Енакиево, в районе Первомайска в Луганской области, частично в Донецке и Макеевке, а 36 шахт подтапливаются и не могут больше использоваться. Это подтверждают и в Министерстве экологии Украины. Связь с коллегами по ту сторону линии соприкосновения поддерживает Независимый профсоюз горняков Украины. Согласно их данным, там работает всего треть шахт.

Глава профсоюза Михаил Волынец поясняет: «Я работал на шахте Стаханова, сейчас — "Капитальная". Там одновременно находилось около 200 км действующих горных выработок. Это больше, чем киевский метрополитен. И это всего лишь одна шахта. Представьте, если сейчас начнуть подтапливать метро, о каком объеме воды речь!»

Стоит учесть еще и более 2500 мест нелегальной добычи угля, которые в Украине называют копанками.

То, что в 2018-м планируют закрыть еще больше угольных предприятий, Громадскому подтвердили и геологи, оставшиеся в Донецке: после ввода блокады весной 2017-го Украина отказалась от угля с неподконтрольных территорий. А в соседней России хватает и своего.

Чтобы своими глазами увидеть, что же происходит с шахтами, мы поехали на Донбасс.

Шахтерский городок Торецк (в прошлом Дзержинск), по сути, спутник оккупированной Горловки. Он — один из самых показательных: местные шахты подземными коридорами связаны с подконтрольными самопровозглашенной «ДНР» предприятиями. Здесь и работающие шахты, и давно закрытые, и остановленные во время этой войны.

Рядом расположена шахта «Артема». Ее плановое закрытие продолжается с 2004-го. Подводными путями она связана с рудниками в оккупированной Горловке и может быть затоплена.

«Мы уголь у природы не добываем, а воруем – такая горняцкая пословица», – заговорщически говорит Виктор Герт, директор самой большой работающей шахты «Центральная». Он гордится тем, что его предприятие ни разу не останавливалось с тех пор, как он пришел сюда работать – с 1970-х: остановок не было ни в бурные времена перестройки, ни во время конфликта.

Директор шахты вспоминает, как в первые дни российско-украинской войны благодаря своему авторитету среди работников смог поднять на смех «днровцев», которые предлагали остановить работу шахты, и убедил боевиков ничего не делать.

«В Горловке в свое время на глубине 540 метров добывалась ртуть. Если мы допустим, что вода поднимется до такой отметки и как-то выйдет на поверхность, она попадет в Северский Донец, – и можем получить катастрофу, сравнимую с Чернобылем», – словно на опережение говорит шахтер еще до того, как мы начали разговор об экологических рисках. «Наша задача — закончить войну. Я знаю много шахт, возможно, эта «горловская группа» не до конца понимает риски», — говорит Виктор Герт.

Подобная ситуация сложилась во многих шахтах на линии фронта.

Игорь Новоселов – директор угольного предприятия «Золотое», расположенного на подконтрольной Украине части Луганской области, рассказывает, что с началом войны количество работников уменьшилось вдвое. «Когда начались обстрелы — люди разбежались. Я их не виню. Соседняя шахта, "Первомайская", находится на территории самопровозглашенной "ЛНР". Там уже два года не откачивали воду. Часть воды уже пришла к нам. Раньше водоприток был 250 кубов в час, сейчас — 600. Дальше будет только хуже. Вся вода придет к нам. Нам очень тяжело», — продолжает Новоселов.

Полтысячи рабочих должны каждый день откачивать воду. Новоселов и сам спускается в шахту, а когда были сильные обстрелы, пару раз ползал к кнопке насоса и, стоя по колено в глине, спасал шахту. Так рассказывают его коллеги.

«Проседание почвы до 5 метров возможно от улицы Горького до Университетской», – конкретные улицы в родном Донецке называет Николай Жекаляк, директор госпредприятия «Донецкгеология», эвакуированного в Бахмут. Геолог всю свою жизнь изучал шахты Донбасса. Показывая карты подземных связей между рудниками подтверждает, что речь идет не о паникерстве, а о реальных рисках затопления.

Обуглившийся фасад на фоне белоснежного снега – такими в декабре 2014-го мы увидели шахты «Трудовские» уже в захваченном Донецке. В бомбоубежищах предприятия жили люди. Уже тогда – три года назад – уголь не добывали, работал лишь водоотлив. Но шахтеры не получали зарплату. «Трудовские» – шахты государственные и принадлежат Украине. Если бы не блокпосты, от них можно за полчаса пешком дойти до подконтрольной Украине Марьинки (Донецкая область) – насколько все близко.

«Радиационный фон на шахте "Юнком" в Енакиево в норме», – рапортует летом 2017-го телевидение так называемой «ДНР». В 1979-м там провели подземный ядерный взрыв. Копальня считалась одной из самых опасных из-за выбросов метана. Эксперимент должен был «взбудоражить» породу, но не удался, – выбросы газа продолжились.

Стеклянную капсулу с радиационными соединениями – объект «Кливаж» – законсервировали на глубине 900 метров. Она до сих пор там. Шахта работала до начала 2000-х. С тех пор там откачивают воду.

Жители Енакиево жаловались на болезни, возможно, связанные с радиацией. Но за 40 лет и советские, и украинские пробы воды и воздуха показывали, что угрозы нет. Об опасном объекте знают и в украинском правительстве.

Министр экологии Украины Остап Семерак успокаивает: «Об этом известно международному сообществу, мы должны контролировать и следить. Проблема требует более глубоких исследований. Угроза протекания этого загрязнения существует, но она мала».

Главное – неконтролируемые шахтные воды никак не должны достичь объекта «Кливаж». Что касается «Юнкома» и других шахт, то в видеосюжетах руководители самопровозглашенных республик утверждают: «Все под контролем».

Оставшиеся в Донецке специалисты дают нам понять: формально предприятия должны закрываться согласно технологии, которую хорошо знают и шахтеры, и геологи. Однако ресурс, который бы позволял все сделать должным образом, ограничен. Водоотлив – огромные деньги, которые, на первый взгляд, не окупаются. В зависимости от глубины шахты он стоит треть или даже половину стоимости работающего предприятия, ведь все равно используется электроэнергия, вентиляция. В Украине откачка воды до войны финансировалась из госбюджета, но и тогда денег для нерабочих шахт было немного.

В России и без того происходит подтопление шахт в соседней с Донецкой Ростовской области, где после СССР из 64 осталось 13 рабочих рудников. И местные экологи сами говорят об угрозе окружающей среде.

Самый простой способ избежать рисков – закрыть шахты, как это сделала, например, британский премьер Маргарет Тэтчер (премьер-министр Великобритании в 1979—1990 годах). Уэльс, Шеффилд, Бирмингем или немецкий Рур – все это примеры того, как можно переоборудовать некогда шахтерский край: переучить горняков и модернизировать индустриальную зону, а заводы отдать под культурные центры и галереи.

Терри Фокс возглавляет профсоюз горняков шахтерского города Бирмингем, где шахты закрывались в 1980-е. Он присылает несколько исследований с объяснениями, какие технологии используют в их регионе, и подтверждает: «Да, водоотлив до сих пор ведется и стоит немалых средств».

В 2018 году закроется последняя шахта в немецком Руре, где уголь добывали с 14-го века. Новые и дорогие технологии предлагают оборудование, которое будет служить не менее 25 лет, но откачивание воды продолжится и дальше.

Массовое закрытие шахт в Германии началось в 1960-х, но риски оползней существуют до сих пор. Эти снимки сделаны в 2009-м. Три человека погибли из-за оползня в регионе, где шахты превратили в озера.

«В Германии есть выражение "вечное бремя" – так говорят о масштабе ответственности в течение длительного времени. Постоянный водоотлив должен продолжаться еще очень долго после периода активной эксплуатации», – объясняет Громадскому немецкий политик, евродепутат из партии Зеленых Ребекка Хармс. Непрерывные расходы на водоотлив в Германии составляют порядка 220 млн евро в год. Хармз настаивает: горная деятельность влияет на все общество, от этого невозможно отгородиться.

В Украине не существует плана консервации – закрытия шахт. К тому же, этот вопрос остается крайне противоречивым и с политической, и с социальной точек зрения.

«В жару воды не хватает, этот колодец вычерпывают до самого дна», – говорит Оксана, жительница села Красное, теперь — Солнцевка в Донецкой области. Рядом расположено большое горнопромышленное предприятие «Селидоуголь». Во многих домах есть источники технической воды, но этот колодец – лучший в деревне. В последние годы, если где-то происходила авария, за водой сюда приезжали и из других сел.

В городах вода из водопровода проходит систему очистки и подается из централизованных источников. За это отвечает предприятие «Вода Донбасса». Но когда водопровод поврежден из-за обстрелов, а такое бывает, многие пользуются водой из колодцев и бюветов.

Геолог Евгений Яковлев рассказывает, что во время своей экспедиции брал пробы воды из только что открытого бювета. Его освятили, поэтому к источнику приходило все больше жителей. Анализы показали, что качество воды в нем – хуже, чем в других колодцах.

Мы приехали сюда по указанным геокоординатам, чтобы сравнить пробы с данными экспедиции Яковлева. По результатам 88% проб воды, взятых в Донецкой и Луганской областях, установлено превышение санитарно-химических требований, причем хуже всего вода – именно в колодцах.

Пробы воды брали в 35 источниках на подконтрольной и 26 на неподконтрольной Украине территории, чтобы проверить, есть ли признаки техногенного воздействия, например, большее содержание солей. Проверить воду на неподконтрольной территории не так уж и сложно. Это можно увидеть и на примере нашей работы. Ее нужно набирать в обычных колодцах или водоемах, а их не охраняют.

Мы проводим параллельное исследование. Работаем с химиком-лаборантом из Северско-донецкого бассейного управления водных ресурсов, расположенного в Славянске.

Помимо трех колодцев возле города Курахово, где уже брали анализы, славянские химики указывают на реку Кривой Торец, это рядом с городом Торецк и поселком Новгородское.

«Это ужас. Вообще непонятно, как люди могут пить такую воду. Могу только посочувствовать. Да, можно ею пользоваться как технической, но она непригодна даже для полива растений. Все пробы, которые вы привезли, показывают крайне высокое содержание соли и минерализацию», – объясняет Наталья Макарова, руководитель лаборатории ионного обмена и абсорбции Национального университета «Киевский политехнический институт».

Химик сравнивает: жесткость воды из Днепра в 5-10 раз меньше, чем у привезенной с Донбасса. «Воду с жесткостью в 20-30 мг можно очистить и сделать питьевой, но это будет стоить дороже, чем доставлять (из другого региона). Дело не в том, что ее неприятно пить. Отложения соли приводят к сердечно-сосудистым, почечным заболеваниям», — говорит химик.

Наталья Макарова соглашается, что вода из Донбасса всегда была соленой и проблемной. Причин верить, что во время войны ситуация не ухудшается – мало.

Самый популярный комментарий в наших поездках по востоку Украины: «Здесь всегда были проблемы с экологией». Но речь не о плохом качестве воды, а той грани, когда она становится совершенно непригодной для использования.

Геолог Евгений Яковлев делится опытом своих экспедиций: когда воду брали возле закрытых шахт, не меньше пяти раз к нему подходили жители, утверждавшие, что после остановки предприятий воду в колодце пить стало невозможно.

Предсказать, в каком месте загрязненная вода из шахты попадет в водоем, сложно. Именно поэтому нужен мониторинг.

Река Северский Донец – главный источник питьевой воды на востоке Украины. Исследования показывают: в реке уже превышена концентрация фосфора и азота. От воды из Донца зависит 90% Донецкой области и 30% – Луганской.

Далее через Украину река течет в Ростовскую область, где воду используют для сельскохозяйственных работ. Засоленный источник может привести к минерализации чернозема. Река впадает в Дон, а оттуда — в Азовское море.

Во время работы над проектом Громадское пообщалось с большим количеством учреждений и ведомств. Это и геологи, и специалисты, которые занимаются водой, и те, кто работает на шахтах. Но убедились: каждый может делать что-то только на ограниченном участке, ведь люди работают фактически в том же составе и имеют такие же полномочия, как и в мирное время.

Скажем, геологи отвечают за подземные воды. Управление водных ресурсов – за водоемы. Предприятие «Вода Донбасса» заботится, чтобы в водопроводах была очищенная вода. Но очищать воду из загрязненной реки — не их задача. В то же время шахтеры не могут откачивать воду там, где ведутся боевые действия.

МЧС не может самостоятельно разработать план действий на случай экологической катастрофы по ту сторону линии столкновения.

Управление экологической безопасности и противоминной деятельности Минобороны Украины перекладывает ответственность на Минэкологии. Часть задач, которые следует решить, это компетенция Министерства угольной промышленности, Министерства временно оккупированных территорий и Министерства финансов.

Министр экологии и природных ресурсов Украины Остап Семерак утверждает, что его ведомство осознает угрозу. Но сегодня Минэкологии – это центральный офис в Киеве с 200 сотрудниками. У них нет местных отделений, а функция министерства – формировать политику, а не заниматься экологическим контролем или финансировать госпрограммы. Тем не менее чиновник настаивает: они налаживают эффективную работу с областными администрациями, у тех есть департаменты экологии, и на местном уровне выделяются средства.

В Донецкой областной администрации нам сказали, что планируют проводить экологический мониторинг, но называют это собственной инициативой.

Министр ссылается на недавнюю публикацию с исследованиями, сделанными при участии ОБСЕ, Канады и Австрии. В ней – данные, с которыми работали и мы. Международный резонанс, поддержка партнеров, привлечение иностранной помощи и экспертизы – это то, с чем собираются работать. Но вопрос, насколько это в приоритете не Министерства экологии, а всего правительства Украины, остается открытым.

Существует и Государственная комиссия по вопросам техногенно-экологической безопасности и чрезвычайных ситуаций. Ее возглавляет премьер-министр. По сути – это весь Кабинет министров плюс силовики. Но по вопросам экологической угрозы на Донбассе такая комиссия не созывалась. Есть отдельные планы мониторинга в рамках Государственной целевой программы по восстановлению и развитию мира в восточных регионах Украины при Министерстве по вопросам временно оккупированных территорий.

Кому звонить, если катастрофа происходит на неподконтрольной территории, спрашиваем мы у министра? Тот отвечает: «Единственным протоколом сегодня является взаимодействие между двумя сторонами о приостановлении огня и использовании режима тишины для выхода наших бригад и ликвидации возможных последствий аварий. К сожалению, мы не можем ожидать эффективной работы от служб спасения, оставшихся на неподконтрольной территории. С другой стороны, понятно, что и они будут чувствовать негативное влияние возможных техногенных аварий».

За контроль над прекращением огня отвечал Совместный центр по контролю и координации прекращения огня, но в декабре 2017-го, после выхода оттуда российских военных, остается только Минская группа. Действующий мандат мониторинговой миссии ОБСЕ не предусматривает экологической оценки.

Самый большой риск – затягивание ситуации из-за политизации и войны. Можно быстро найти виновных в войне, обвинить боевиков в халатности. Но сложно ожидать, что проблему будут решать Кремль или лидеры самопровозглашенных республик.

«Надо понимать, что у изменений качества воды нет ни подземных, ни надземных, ни административных границ», – в который раз говорит Яковлев и вспоминает чернобыльские дни, когда в Киеве бурили сотни скважин в поисках альтернативных источников питьевой воды. Этот тот минимум, с которого можно начать что-либо делать.

А вообще решений множество: начать системный мониторинг; частично отменить запрет проверки хозяйственных объектов в зоне конфликта; выработать протокол взаимодействия в случае аварии; договориться об анализах проб воды и грунта на неподконтрольной Украине территории. Спутниковая радиолокация позволяет оценить проседание почвы до миллиметра в год.

Также стоит заняться поиском средств для водоотлива на шахтах, а это на первый взгляд может показаться крайне непопулярным политическим решением: ведь это миллионы, которые «закапывают в землю» и без того депрессивного региона.

Наконец, стоит на всякий случай — как бы удручающе это ни звучало — разработать план эвакуации населения в случае провалов почвы.

Часть Чернобыльской зоны восстановилась, так как природа черпала ресурсы из-под земли, из почвы. Но на Донбассе такого не будет. Ведь под ногами — только продырявленная шахтами земля. Героев материала, с которыми мы встречались на Донбассе, не заставили покинуть родные края даже боевые действия. Во многом потому, что ехать просто некуда. Но выгнать людей способна природа, контроль над которой мы можем потерять.