«Бойцы говорят — нам легко, и люди думают — чего им помогать» — Руна

«Для меня главное, если не дай Бог я умру, чтобы это было резко. Чтобы этого не было — оторванных рук, ног, мяса», — говорит Руна. Девушка служит уже 6 лет, всю полномасштабную — на позиции. О своих армейских буднях она рассказывает в Instagram и TikTok.

Как она пришла в армию? Чем занимается в бригаде? Из-за чего плакала? О чем ей пишут жены товарищей? Зачем она ведет свой блог, какие самые тупые вопросы ей задавали гражданские и кто из звезд не отреагировал на ее просьбу о помощи? Что ее раздражает в армии? И кого она презирает?

Об этом и другом военнослужащая 56 бригады Руна рассказала военнослужащему и ведущему hromadske Сергею Гнездилову в «++ подкасте».

О том, как решила пойти в армию

Я попала в армию в 2018 году. Я не скажу, что это была мечта детства — нет, но с класса девятого мне хотелось пойти в ВСУ. У нас был предмет «Защита Отечества», мы поехали на полигон, и пока все девочки были на медицине, я с ребятами проходила полосу препятствий и стреляла из настоящего автомата. Тогда я загорелась и поняла, что это мое. И когда мне исполнилось 19 лет — в 18 я еще училась — я пошла в военкомат.

Я поехала в учебный центр, прошла специальность, Курс молодого бойцаКМБ и потом мне привезли отношение в 56 бригаду, в 23 батальон. И до сих пор я здесь, сейчас — главный сержант, командир отделения зенитно-артиллерийского взвода.

О начале полномасштабной войны

Ротация началась 15 февраля 2022 года. Мы были в готовности. Я тогда заступала со своим отделением на одну из огневых позиций, где мы уже дежурили за два дня до 24 числа.

Помню утро 24-го: мы сидели на установке ЗУ-23-2, дежурили, а в четыре часа утра все вокруг начало гудеть. Тогда мы поняли, что началась полномасштабная война.

Донецкое направление было постоянно в зоне боевых действий с 2014 года, позиции были укреплены, Мы думали, что враг пойдет именно с этого направления. Готовились просто капец, но такие бои-бои у нас начались весной.

О том, трудно ли быть в армии

Мне в армии было легко с самого начала, потому что я из школы-интерната. В Смеле я училась 10 лет. У нас всегда был график дня, то есть я с детства была самостоятельной, потому что нас этому учили. Поэтому, когда я пришла в армию, это, по сути, было то же самое, что и в школе. Просто здесь был преимущественно мужской коллектив.

Сначала было трудно доказать, что я сильная, что я могу наравне с ребятами чистить автоматы, которые весят по 70 кг. Я просто делала то, что хотела, и ребята видели, что мне это интересно, и не мешали.

Мне комфортнее с парнями в коллективе, чем с девушками. Когда начинается утро — куча фенов, те красятся, те еще что-то, и ты просыпаешься от их шума. Мне было всегда проще с парнями. И особых проблем в быту и по службе у меня нет и не было.

О потере собратьев и посестер

Много времени оплакивать каждого погибшего побратима и товарища нет. Я ездила на похороны нашей посестры Оксаны. Это были для меня первые похороны погибшего товарища или посестры. Было очень тяжело, я тогда много плакала. Когда вернулась, сказала, что больше ни на какие похороны не поеду.

Когда есть какие-то мысли, которыми хочется поделиться, мы обсуждаем это с товарищами. Я не звоню домой и не начинаю грузить свою сестру, потому что у нее маленький ребенок. Мне проще поговорить с товарищами, чем звонить кому-то из гражданских, потому что они не всегда понимают то, что происходит у нас.

Как только началась полномасштабка, сон вообще пропал. Было такое, что мы по два, по три дня не спали, не разувались вообще. Мы эвакуировали очень много раненых, особенно когда были на Песках. У нас был эвакуационный бус, и мы вывозили по 10-11 человек, любой тяжести раненые были.

Конечно, это все грузит, но потом приезжаешь на позицию и загружаешь себя работой. И эти мысли уже потом выплывают, когда есть свободная минута.

О гражданских

Летом я лежала с почками в больнице в Кременчуге. Когда мы приехали, врачи говорят: «Мы не думали, что там убивают, что там без рук, без ног». Им привозили людей, и они вообще были в шоке. На прощание они сказали: «Мы не хотим, чтобы нам больше возили». 

Очень жаль, что не все гражданские понимают, что идет война. Если взять области, которые подальше отсюда, там у людей уже совсем другая жизнь. Когда начали ракетами бить по всем городам, люди переезжали, кто-то к себе кого-то подселял, то есть все сплотились. Сейчас же все расслабились, и значительно меньше чувствуется поддержка.

Людям нужно больше показывать таких сюжетов, что война продолжается. И еще большая проблема — есть много военных, которые, когда выезжают в цивилизацию, очень обесценивают свою работу. Говорят: «Да нам там легко, и мы этих п*доров крошим вообще на изи, у нас потерь нет». И люди думают: «Так зачем им тогда помогать — у них все хорошо, у них все есть». 

В Instagram встречаю много сюжетов, когда военные рассказывают, что все классно, хотя на самом деле не все классно — у нас много потерь, очень много. И это скрывать нельзя и не сможем.

О необходимости замены

Я за то, чтобы была уже какая-то подмена, хотя бы частично, потому что сейчас не хватает людей, особенно в пехоте. На самом деле я не знаю, как поощрять мужчин. Сколько здоровенных кабанов гуляет, и их вообще не интересует, что там происходит. Я понимаю, что у каждого дома дети, семьи, но ведь и у военных тоже есть семьи, дети, и им тоже хочется на какой-то праздник попасть домой.

Я служу уже 6 лет, всю полномасштабку была на позиции. В прошлом году у меня был отпуск четыре дня. 30 числа мне позвонили, чтобы я 31 декабря выезжала обратно, и я в три часа утра, то есть в новогоднее утро, уже возвращалась на позицию.

Становится немного не то что обидно, а неприятно, когда слышишь и видишь, что многие отказываются идти, просто не хотят.

Я не осуждаю только тех мужчин, от которых больше пользы в тылу, которые ищут и пригоняют машины, очень много волонтерской помощи идет от них. Все остальные — это те, кто прячутся, те, кто по селам разъезжают, где военкомат не найдет. Я их презираю.

О своем подразделении

За 6 лет я уже привыкла к этому подразделению. Больше всего времени мы проводим друг с другом, а не с семьями, как это должно быть. Одни военные увольняются, другие — переводятся, но есть те, кто со мной с самого начала. И это люди, с которыми можно поговорить обо всем, когда тебе плохо и когда тебе хорошо. У нас есть бюджет взвода, и мы каждому на день рождения делаем подарки.

Я всегда грущу, когда кто-то от нас переводится или уходит на дембель. Мы созваниваемся потом все равно. Это люди, роднее семьи, просто потому, что понимают тебя, поддержат в любую минуту, и если тебя, не дай бог, ранит, они тебя собой прикроют, вынесут, вывезут.

О единственном случае, когда плакала на службе

Как-то ранило одного из моих товарищей, мне его вечером привели на позицию и говорят: «Вика, успокой его». Я захожу в яму — мы тогда по ямам жили — а он сидит и плачет: «Я не хочу умирать, не хочу остаться инвалидом». Начинаю его успокаивать, что мы сами это выбрали, что так случилось — война, надо к этому проще относиться, потому что это — наша работа. Говорю, что завтра тебя вывезут в тыл, будешь заниматься документами — у него это хорошо получалось и до этого.

Утром начинается обстрел «градами», и один из снарядов залетает прямо в его яму. Как только закончился обстрел, его приводят ко мне — ему пробило голову, дырок пять было. Он носил линзы — они прикипели к глазам, был ожог тела от температуры после прилета. Я мотаю ему голову, а он все время: «По-мо-ги-те». Слава богу, он выжил.

Это был единственный раз за всю службу, когда я плакала. Вернулась на позицию, залезла в яму, села, уперлась об стол и просто заплакала. Потом слышу — тишина. Возвращаюсь — ребята на меня смотрят, и думаю: все, Вика, собирайся, потому что если уж поникла ты, то это капец.

О бюрократии в армии

Больше всего меня раздражает то, что очень много палок в колеса вставляют в нашей внутренней системе: эти все журналы, которые ну совсем не нужны, книги проверок, акты и так далее.

Если вооружение идет на ремонт, его потом очень долго ждать. Где-то какая-то одна буква не так — все акты возвращают. И вместо того, чтобы установка уже была у меня и работала, она просто стоит — готовая, сделанная. Все упирается в документы, и это очень тормозит весь процесс работы.

Настолько много вставляется палок в колеса, что с этим мы не выиграем войну. Нужно хотя бы на время полномасштабной войны эти все процессы упрощать.

О любви во время войны

Во время полномасштабного вторжения увеличилось количество бракосочетаний. Но очень часто оно и мешает. Не дай бог потерять друг друга. Тогда можно сказать, что ты потерял двоих, потому что второй человек эмоционально этого не выдержит, если это была настоящая любовь.

Я не могу тратиться и на то, и на другое. Я хочу делать что-то одно и делать это хорошо. Сейчас у меня на первом плане служба. Я имею высшее образование и закончила военную кафедру, то есть вот-вот, может, получу младшего лейтенанта. Не знаю, придется мне оставлять подразделение или нет, но не хотелось бы, конечно.

О TikTok и сборе средств

У меня сейчас увеличилось количество подписчиков, но это все только ради пользы. Весь мой блог — военный, у меня нет там чего-то гражданского, потому что я постоянно на службе. Я показываю там условия, в которых живу, наши боевые выезды, своего ротвейлера Шоника.

У меня был сбор на мобильные антидроны. Я думала, как это все осилить, потому что поддержка тыла стала очень слабой. Вечером я просто открывала Instagram и нашим блогерам и поп-звездам сбрасывала текст о том, что мы собираем, просила распространения.

Очень многие отказывали, и это неприятно, когда ты просто просишь распространения. Были те, кто прочитал — и все: Аня Тринчер, Волошин...

Мне было приятно, когда Женя Кот согласился, распространил, очень классно расписал, рассказал. Андрей Хлывнюк, лидер группы «Бумбокс» — мы до сих пор общаемся — недавно написал: «Вика, что вам нужно для батальона, что вы сможете поставить на баланс?»

Мне очень приятно, когда есть поддержка таких людей, что они не боятся сделать распространение и хотя бы этим помочь.

Я закрыла сбор чуть больше чем за месяц. Уже закупили антидроны, перекрыли свою часть фронта. Они на самом деле очень действенные — нет ни одного прилета FPV-дронов по позициям, с тех пор как стоят эти антидроны.

О тупых вопросах

Я когда-то, наверное, сниму отдельное видео «10 самых тупых вопросов». Самый тупой вопрос с начала моей службы: «не пристают ли ребята?», потом: «где вы купаетесь, чего ты такая чистая сидишь?» Я всегда говорю, что я не в пехоте, я в артиллерии, то есть у нас есть время сбить из досок душ. Потом тупые вопросы: «как тебя мама пустила на войну?», «а что ты там вообще делаешь?», «а ты медик?», «когда закончится война?», «откуда у тебя свет, откуда интернет?» Сразу видно, что спрашивают гражданские.

Очень много людей думают, что если у военных есть интернет, то они, значит, где-то в тылу. Люди не понимают, что в посадке может быть интернет, что есть Starlink, есть генераторы, Ecoflow. Таких вопросов очень много, и я уже не обращаю внимания.

А еще тупые вопросы, когда сидишь на трансляции: «А почему нет звуков прилета, почему так тихо?» Ты думаешь, что когда будут прилеты, я буду трансляцию запускать?

О смерти

Думаю, что все военные, которые сознательно идут сюда и уже долгое время на службе, понимают, что так может быть с каждым: сегодня ты есть — завтра тебя нет.

Если я, не дай бог, умру, то для меня главное, чтобы это было резко, чтобы не было оторванных рук, ног, мяса, то есть раз — и все. Я боюсь остаться калекой, особенно без ног, потому что я люблю активную жизнь. Я всегда занималась спортом, ездила от нашей бригады на соревнования, поддерживаю свою физическую форму, чтобы потом иметь возможность таскать короба по 30 кг и автоматы по 70 кг.

У меня есть товарищ, он был пилотом, и у него взорвался в руках Mavic с тротилом. Когда я приехала на эвакуацию, даже не знала, что это он, потому что там была сплошная кровь и все — минус рука, минус нога, минус зрение. Ну, на один глаз он точно сейчас видит. Когда он уже мог нормально что-то делать одной рукой, написал сообщение: «Спасибо, что меня тогда вывезла». Сейчас он уже стал на протезы — и вот он прям живет. У него есть девушка, которая постоянно с ним, у него есть поддержка от нас.

Я очень восхищаюсь людьми, которые могут после потери какой-то части тела дальше функционировать, дальше жить с искрой в глазах. Не знаю, смогла ли бы я взять себя в руки.

О Мариуполе

У меня есть мечта: хочу свой спортзал в Мариуполе.

Когда мы были на Пункт постоянной дислокацииППД, была возможность снимать квартиру и после шести часов жить как человек. Квартира была на пятом этаже. Утром просыпаешься, выходишь на балкон — видно море и СК «Ильичевец», это большое синее здание, там внутри есть спортзал и внешний стадион.

Начался коронавирус, и нас привлекали патрулировать с полицией город. Я также ходила в этот патруль, и тогда Мариуполь изучила очень хорошо — мы ходили по 17-20 км. Тогда Мариуполь мне открылся по-новому. Воспоминаний очень много, и надеюсь, что мы его вернем.