Позавчера утром мы прорвались из Бучи в Ирпень. А после обеда — из Ирпеня в Киев
Прорвались и остались в живых. Ощущение такое, будто я родился заново.
Сразу отмечу: я делюсь этой историей, чтобы те, кто окажутся в подобной ситуации в оккупированном врагом городе, знали: из нее можно выйти живым, но придется подвергаться очень серьезному риску. И надеюсь, что те, кто находится в безопасности, не попадут в ту же ментальную ловушку, что и я: я был уверен, что моей семьи все это физически не коснется. Но я ошибался. Это — война. Здесь нет ни правил, ни гарантий.
Война застала мою семью в Буче. 24 февраля я был в частном доме с четырьмя женщинами: мамой, сестрой и двумя бабушками (74 и 83 лет). Отец был в Киеве — он так и не смог к нам приехать.
Сначала мы чувствовали себя относительно безопасно. Можно было быстро добраться до Киева, можно было отправить семью на Запад «варшавкой». Но только война не учитывает логистические планы — она приходит туда, где ее не ждут. Так случилось и с нами. Из всех военных баз и объектов критической инфраструктуры нашей страны мразота выбрала для начала наступления именно Гостомель — грузовой аэродром, расположенный всего в 5 километрах от нашего дома в Буче.
Буквально на второй же день войны ребята из ВСУ взорвали на востоке мост на Киев, а с запада орки начали наступление на Бородянку и Ворзель. Чуть позже бои шли уже и в Буче. Со всех четырех сторон раздавались взрывы, чуть ли не от каждого вылетали окна. Мы оказались в окружении. И все равно думали, что, мол, мы мирные-гражданские, мы без оружия, мы у себя дома, нас никто не тронет. Как же мы ошибались!
Кажется, на третий день у нас выключили электричество, интернет и мобильную связь. Местные говорили, что видели, как орки режут кабели на мобильных вышках. Мы оказались слепы: ты можешь часами смотреть на кружочек возле твоих сообщений в телеграмме, который дает надежду, что сообщения все-таки будут отправлены. Но нет. Ничего.
Вокруг непрестанно раздавались взрывы. Иногда они становились тише, а иногда казалось, будто снаряды разрываются у нас во дворе. Иногда, после особо громких взрывов, небо со стороны Гостомеля и Киева становилось багровым, словно наливалось кровью. К этому добавился гул истребителей, который почему-то раздавался только ранним утром. Я бы даже сказал, что этот шум больше похож на низкий мощный свист, который усиливается с приближением самолета. И каждый раз в мозгу появляется мысль, что сейчас истребитель сбросит снаряд именно на твой дом, поднимет его в воздух и уничтожит всю твою семью.
Но иногда у нас все же пробивалась одна «палочка» мобильной связи. На остатках зарядки от пауэрбанка я звонил своим друзьям из ВСУ и спрашивал, что мне делать с семьей, можно ли их вывезти? В ответ мне говорили, что сейчас на нашем направлении плохо, нужно залечь на дно и ждать, когда наши завершат зачистку. Мы не паниковали: верили в ВСУ и ждали.
Нам все равно приходилось выходить на улицу. Я не знал, как долго нужно будет оставаться в Буче, а еды у нас было где-то на неделю, поэтому раз в несколько дней мы выходили в город в поисках провизии. Магазины закрыты, информации о гуманитарной помощи не было. Горсовет молчал. Иногда нам везло: однажды работники «Экомаркета» решили раздать людям остатки еды со складов. Выглядело это, мягко говоря, ужасающе: сотни людей пытались ухватить себе хотя бы пачку чая или апельсин.
В первых числах марта мы вышли в бювет за водой, и на углу улицы увидели вражескую бронетехнику. Сбоку была нарисована буква V. Около машины стояли двое демонов с белыми повязками и хищно смотрели в нашу сторону. Мы очень медленно развернулись и двинулись домой. Сознание было парализовано страхом, но ноги шагали.
На следующий день за водой все-таки пришлось пойти — другого выхода не было. И мы пошли.
Тогда мы думали, что пересидим дома. Думали, что в безопасности: зачем врагу бить по частному сектору? Коридора все не было. Снаружи доносились звуки взрывов и автоматных очередей. Над домом продолжали летать истребители. Мы перебрались жить в подвал, в котором было 5-7 градусов тепла — думали, что так будет спокойнее.
Однако считали мы так только до 5 марта, до того момента, как на нашу улицу в частном секторе заехал вражеский танк. На моих глазах эта железная херня выстрелила в частный дом, стоявший через один от нашего. Потом — в башню церкви, которая от нас метрах в 70. Шум был такой, будто зазвенели все колокольни мира. Не знаю, как наши окна это выдержали; не знаю, как мои уши после этого снова приобрели способность различать другие звуки. Перед церковью остановился «спринтер», водитель и пассажиры выбежали и легли сзади на асфальте — вероятно, скрывались от бронетехники врага. Эти бедные люди сделали самодельный белый флаг, и время от времени поднимали его на какой-то палке. Но никакой реакции не было, и они так и лежали вниз лицом, надеясь, что в них не выстрелит танк.
С верхнего этажа нашего дома было видно, что верхние квартиры девятиэтажки, расположенной ближе к центру города, горят.
Кроме того, было видно, что по соседним улицам начали ходить колонны орков с белыми повязками на руках, группами по 5-7 тушек. Расстояние между каждым — около метра. Заглядывали в окна домов.
Тогда мы и решили, что оставаться и ждать коридора больше не можем. Даже если никто не ворвется в дом, какова вероятность, что снаряд не упадет на крышу и не взорвет к чертям всех родных? А если не снаряд, то рано или поздно закончится еда, и что делать в этом случае? А вдруг будет объявлена эвакуация, а мы об этом не узнаем, потому что без связи? Что тогда?
И вот мы с сестрой начали переговоры с бабушками — они не воспринимали никаких слов об эвакуации. Наша бабушка по матери всю жизнь прожила в Бучанском районе, и покидать свой дом не собиралась. Это были одни из самых трудных переговоров в моей жизни. Но правдами-неправдами мы ее убедили.
Утром мы собрали нужные вещи и вышли на улицу. Нас увидели соседи. Они все поняли без слов, окликнули нас и сказали, что тоже идут. В конце концов нас было семеро и маленькая собачка. Мы оставили дом, который наш покойный дед построил собственными руками, бросили все, что было в нем, и пошли в ту сторону, откуда взрывы звучали громче, — на Ирпень.
На соседней улице нас встретил местный дядечка: «Куда вы собрались? Там в 300 метрах вражеский блокпост. Вас всех нахрен перестреляют». Это был первый (и далеко не последний) раз, когда мы услышали эти слова. Но переглянулись и поняли, что нужно идти дальше. Оставаться нельзя.
Хорошо, что Лесная Буча — это место, где выросли и мама, и бабушка. Они знали там каждую тропинку, каждое дерево. Мы обошли блокпост кружной дорогой, вышли к пруду, и пошли к Ирпеню через место, где когда-то детьми учились плавать. Над нами постоянно летали снаряды. По обе стороны горели дома, вверх поднимался густой черный дым.
Мне казалось, что от каждого взрыва у меня седели волосы. В воздухе стоял сильный запах пиротехники: раньше он мне нравился, а теперь я его ненавижу.
Мы шли медленно, хотя обе бабушки старались изо всех сил. Мама очень беспокоилась, что этот марш-бросок может их доконать, а я думал, что если не он — нас всех уничтожит случайный снаряд, так что нужно идти. И мы шли. Прокрадывались сквозь кусты и бездорожье, пока наконец не увидели первый — наш блокпост. Нам удалось обойти россиян и выбраться из города. Оккупированная Буча осталась позади.
На въезде в Ирпень нас встретили ребята из терробороны. Когда видишь на руке военного сине-желтый флажок, ноги на мгновение подкашиваются от облегчения. Я всегда любил наш флаг, но никогда ему так не радовался.
Но в Ирпене нас ждало и разочарование — там тоже не было никакой связи, никакого транспорта или попутных машин. Чуть позже мы поняли, почему: буквально в 50 метрах стояли уничтоженные ирпеньские новостройки.
Впечатление было такое, будто над ними прошел смерч. Мы смотрели на эти дома и видели разбитые кухни, остатки спален, обои в детских, куски зеркал в ванных комнатах. Мы понимали, что кто-то из владельцев этих квартир полжизни собирал деньги на это жилье. Кто-то из них, должно быть, собирался прожить там всю свою жизнь. И в глубине души мы знали, что такое могло случиться и с нашим домом.
Особенно горько было смотреть на билборд напротив разбитого дома — там было написано: «Наконец-то собственные метры тебе по карману». К сожалению, у многих ирпеньцев теперь нет ни метров, ни даже карманов.
Нам ничего не оставалось, как идти через весь Ирпень в сторону Романовки — южного района, откуда якобы должны были эвакуировать людей. Информация была неподтвержденной, по дороге туда люди снова и снова повторяли нам, что мы сошли с ума, что туда идти нельзя, что именно там продолжается обстрел из минометов-градов-танков, и что вот буквально сейчас по радио объявили, что там была убита семья с маленькими детьми.
Но нам некуда было возвращаться. Позади — оккупирована врагом Буча, в Ирпене тоже гремит. Вокруг пылали дома, в которые буквально несколько минут назад попали снаряды. Прямо на улице лежали прикрытые мешковиной тела людей. Это было ужасно.
Остаться в Ирпене было нельзя. Мы шли дальше.
Бабушки невероятно устали. Пожалуй, единственное, что держало их на ногах — это адреналин и желание выжить.
Я не знал, где находится Романовка, но слышал, что оттуда раздаются самые мощные взрывы. И как-то понимал, что нам нужно туда.
Мы по дороге зашли в церковь. Нам сказали, что вчера оттуда вывозили людей. Нас встретил пастор и сказал, что идти на Романовку сейчас слишком опасно — там гибнут люди. «Оставайтесь у нас, мы вас накормим. Мы уже разместили у себя около 200 человек», — добавил он.
В церкви было тепло и людно, там устроили спальные места. Тело сигнализировало, что оно готово упасть на первый попавшийся стул и не слезать с него до следующего утра, но мозг еще работал.
И вот буквально через несколько минут в дверь вошли несколько мужчин в военной униформе. «Ситуация ухудшается, — сказал один из них. — Коридор закрывается. Вчера мы спокойно ездили там на машинах, а сегодня можно разве что пешком через поля». Мы с соседом переглянулись и решили, что нужно уходить. Нет, не уходить, а даже бежать. И немедленно.
У одной из бабушек начали отказывать ноги — она просто не могла идти без поддержки. Ей было страшно и больно.
Мы подошли к последнему блокпосту наших ребят. Дальше было только поле, мост через реку Ирпень и дорога на Киев. За мостом стояли несколько десятков домов — это и была Романовка. Где-то там и были эвакуационные автобусы. Где-то там и должен быть дом.
«Ложись!» — крикнул один из военных. Мы упали на землю, над головами просвистел снаряд. Три. Два. Один. Взрыв — где-то в радиусе ста метров. «Палят уже пять часов. Вам в ту сторону. Идите снизу от дороги, полем чуть меньше километра. За полем — под взорванный мост. Там вы все поймете. Если услышите свист снаряда — у вас будет от 7 до 2 секунд, чтобы упасть на землю. Падайте каждый раз!»
И мы пошли. Падать нам пришлось раз двадцать.
Когда мы вышли на поле, произошли две вещи: во-первых, в два дома по обе стороны моста попали снаряды. Все мгновенно вспыхнуло, небо затянуло черным смогом.
Во-вторых, у бабушки окончательно отнялись ноги. Она просто не могла двигаться — и это именно тогда, когда мы уже отошли от блокпоста, и не было ни одного укрытия!
В такие моменты твой мозг не работает, ты просто начинаешь выживать. Мы с сестрой взяли бабушку под руки и прямо-таки потащили ее за собой: в одной руке бабушка, в другой — огромная сумка с нашими вещами. Раздается очередной свист, мы падаем на землю, но снаряд попадает в недострой где-то слева. Я вскакиваю на ноги, хватаю бабушку, поднимаю сестру, и мы снова бежим. Мама с другой бабушкой и соседями впереди, направляются к мосту. Снова свист, снова несколько секунд — и в мост попадает еще один снаряд. Бабушка кричит, чтобы мы оставили ее там, а сами бежали к мосту...
Если это не ад, то что?
Я не знаю, как мы, в конце концов, туда добрались. Помню, что там стояли военные и махали нам руками: мол, забегайте под мост. Кроме нас, там уже были еще несколько десятков гражданских. Все испуганы. Стояли под опорами — так меньше вероятность, что тебя завалит обломками моста от очередного прилета.
Через реку нас не пускали. Военные объясняли, что в любой момент сверху может прилететь очередной снаряд. Думаю, они должны были дождаться указаний руководства.
Мы были так близко к Киеву! Буквально какие-то сотни метров — и ты дома.
Очередной свист, на этот раз двойной. Два снаряда взрываются в поле справа от нас.
Мы были одновременно так рядом и так далеко...
Я стоял под мостом, смотрел, как рядом трясутся и плачут люди, и думал, что россияне сделали меня беженцем в собственном доме. Более того: они хотят меня у меня дома и закопать.
Тогда в голове что-то замкнуло. Поднялся мощный внутренний протест, я начал повторять мысленно, что не собираюсь здесь подыхать — не сегодня, не под Ирпенем, и не от рук русни.
Военный дал нам сигнал, что нужно быстро двигаться к реке. Мы рванули вперед: я, сестра, бабушка между нами и сумка с вещами. Через реку перекинули доску сантиметров 40 шириной. Перед нами люди везли женщину на коляске. С той стороны подбежали двое военных, взяли ее на руки и медленно перенесли на другой берег. Знаете, это был очень критический момент, но возникло желание остановиться и просто аплодировать ребятам. Это был мощный акт какой-то безусловной человечности, гуманизма в момент глубокого кризиса.
Мама с бабушкой двинулись первыми. Моя милая бабушка в свои 83 показала чудеса выдержки, смелости и грации, и быстро преодолела речушку. А вот другую бабушку нам с сестрой так и пришлось тащить на себе.
«Только не снаряд, только не снаряд, пожалуйста», — повторял я мысленно: спрятаться там было негде. Однако шаг за шагом — и вот мы наконец-то на другом берегу.
Следующий эпизод в моих воспоминаниях будто был снят в слоу-мо: я поднял глаза, сверху военные махали руками и кричали: «Бегите! БЕГИТЕ!». Два дома поблизости пылают, мы совсем рядом с нашим блокпостом, и я понимаю, что снаряд может прилететь в любой момент. Но бежать я не могу: на мне лежит другая бабушка, которая не стоит на ногах и кричит, что она больше не может. Поэтому мы пошли. Пошли как смогли: на четвереньках, на карачках, но все равно не успевали за другими и плелись позади.
Кто знает, возможно, если бы к нам не подъехал бусик, мы бы так и не выбрались с того моста. Но он подлетел, открыл дверь (внутри сидела женщина на коляске, которую перенесли именно перед нами, и еще несколько человек), я затолкал туда бабушку, захлопнул дверцу и сам побежал к блокпосту.
Рядом бежала моя сестра, за ней несколько незнакомых людей. До блокпоста, с которого две девушки в военной форме махали нам руками, оставалось 50 метров. 45 метров. 40 метров. Тридцать, двадцать, десять... Мне казалось, что этот самый длинный в моей жизни кросс не закончится никогда. Но вот мы пробегаем мимо девушек, трасса уходит в лес, и по инерции мы бежим еще несколько метров.
Мы в Киеве. Мы дома.
Нам навстречу выехал обычный пассажирский киевский автобус — желто-голубой. Внутри сидели мама, бабушка, наши соседи. Из бусика выгрузили мою вторую бабушку, и вместе с еще 40 людьми мы забегаем внутрь автобуса. Минута — и мы уже едем в направлении Киева.
Пока мы ехали по лесу, я не мог осознать пережитого. Я видел, как мама достает из-под куртки нашу маленькую собаку, которую она несла на груди из Бучи. Смотрел на обеих бабушек — их лица давно так не пылали. Смотрел в окно. А когда мы заехали в Киев, я заплакал. Еще никогда Академгородок не казался мне таким родным и красивым.
17 километров пешком, с двумя бабушками и собакой, под постоянным обстрелом из минометов, мимо трупов мирных жителей. Мы вырвались из ада и остались в живых.
Сейчас, когда я думаю, почему так случилось, мне кажется, что такова была плата за нашу жизнь. Чтобы выжить в условиях войны, нужно заглянуть ей в глаза. Сделать это можно по-разному:
или подготовиться к войне и встретить ее, крепко упершись обеими ногами в свою землю;
или пытаться укрыться от нее, а затем с риском для жизни под обстрелами выбираться с оккупированных территорий;
или даже не пытаться покинуть оккупированные районы и просто надеяться, что твой дом не взлетит на воздух.
Сейчас я понимаю, что в начале войны, сам того не осознав, прибег к второму варианту. Однако... never again.
Я никого не призываю к самостоятельной эвакуации: это очень опасно. Я считаю чудом, что я и мои родные смогли пройти этот путь и остаться невредимыми. Прежде всего я стараюсь объяснить, что война сносит все на своем пути, от нее не уйти — и к этому нужно быть готовым.
Если вы чувствуете, что вы или ваши близкие в опасности — прежде всего, подумайте о том, как перевезти семью в безопасное место. А уже после этого — о том, как именно вы можете внести свой вклад в победу над врагом. Иначе однажды вы проснитесь и поймете, что нужно убегать, и делать это вам придется под перекрестным огнем. Поверьте: это не та ситуация, в которой вы хотели бы оказаться.
Мы рады, что живы. Мы невероятно благодарны всем людям, которые помогли нам выбраться из Бучи.
И мы всем сердцем верим в наших воинов и нашу победу.
Слава Украине.
PS: по состоянию на сегодняшний день (8 марта 2022 года) с большинством наших родственников в Буче связи нет. Фотографии и информация оттуда разрывают сердце на куски. Еще за несколько дней до нашего бегства в Киев люди из многоэтажек собирались в подвалах своих старых домов и пытались вместе пережить атаку врага. Среди них — и дети, и пожилые люди. У них нет еды и воды, нет тепла и электричества. Тысячи людей сейчас в отчаянном положении и очень ждут помощи.
Автор: Дмитрий Ткачук