У мамы произошел микроинсульт, потому что ей не разрешили посмотреть на родной дом — история изгнания и возвращения крымских татар
С 18 по 21 мая 1944 года по приказу Сталина из Крыма принудительно вывезли все крымскотатарское население. Их отправили в отдаленные регионы СССР в вагонах для скота, без воды, пищи и в полной антисанитарии. Во время депортации и первые годы в изгнании погибли до половины всех депортированных. Им не разрешали возвращаться домой, а в Крыму тем временем стирали все, связанное с крымскотатарским народом, в том числе их топонимы и историю.
В дома крымских татар заселяли людей со всего СССР, но больше всего россиян. О крымских татарах рассказывали ужасные лживые вещи, чтобы люди в Крыму их боялись и противились их возвращению. Дома и сады, взлелеянные поколениями крымских татар, приходили в упадок, потеряв своих настоящих хозяев. Традиционные ремесла умирали вместе с их носителями в Средней Азии и на Урале. Изящную медную посуду крымских татар новые владельцы сдавали на переплавку — ценный металл. О крымских татарах упоминали лишь как о «изменниках», стараясь не оставить никаких воспоминаний об этом коренном народе Крыма.
Но в 1990-х годах крымские татары начали возвращаться домой. Строить новые дома, закладывать новые сады, восстанавливать традиции и ремесла, говорить на родном языке. И рассказывать следующим поколениям, что произошло в Крыму тогда, в 1944-м, и что происходит на полуострове сейчас.
Рассказываем историю 85-летнего художника Амета Сеит-Аметова, пережившего в детстве депортацию. О доме, семье и возвращении домой.
«У нашего дома красивые стрельчатые окна»
Поселок Ай-Василь под Ялтой, 1942 год. Фатима сажает своего внука Амета на осла. Проверяет, хорошо ли он держится, мальчику нет и четырех лет. За спину ему вешает небольшую плетеную корзину.
Осел медленно шагает по хорошо знакомой дороге — вниз, к реке, за которой раскинулся семейный сад. В саду растет просто огромный орех, завораживающий малого Амета. А еще — кизил. Инжир. Фундук. Виноград. А во дворе каждого дома в поселке — хурма.
В сезон спелые оранжевые плоды падают прямо на землю. В саду Фатима вырывает несколько луковиц на разбитых тут же грядках, собирает горох и выкапывает немного картофеля, чтобы приготовить семье обед. Все складывает в маленькую корзину Амета, снова сажает внука на осла — и все вместе не спеша возвращаются домой.
Прошло более 80 лет, и Амет Сеит-Аметов улыбается, когда рассказывает об этих поездках на дядином ослике в сад. У него не так много воспоминаний из своего детства — того, мирного, крымского, в доме, построенном дедом. «Я был тогда такой маленький, разве какие-то отдельные воспоминания остались, не знаю, так ли они важны и интересны», — говорит он. И рассказывает про Крым, который был до 1944-го, и который мог бы быть, если бы не 1944 год.
Вот Амету года три-четыре. На дворе — жаркое крымское лето. Вместе с соседскими ребятами Амет бежит к небольшой речке, стремительно стекающей с гор. Река неглубокая, вода прозрачная и холодная. Ребята собирают камни, чтобы прегородить ее. Между камнями заталкивают клочья травы, чтобы уже наверняка сделать свою плотину надежной. Получается небольшая заводь, где ребята купаются. «Это такое теплое воспоминание», — говорить Амет-ага.
А вот Радифе, мама Амета, жарит на летней кухне свежую хамсу. Мальчик бегает рядом. Вдруг он спотыкается и падает почти на огонь, но мама рядом, она его подхватывает. «Едва не попал тогда в ту сковородку с рыбой», — смеется он сейчас.
Детские воспоминания 85-летнего Амета похожи на старые фотографии. Будто большой семейный альбом распотрошили и уничтожили, но отдельные фотографии удалось сохранить. И сейчас мы вместе их рассматриваем — старые, нечеткие, но такие теплые фотографии.
«Папа рассказывал мне, что на берегу моря были винные подвалы, были чебуречные. Все было татарское. Вспоминал, что еще до войны были люди, которые продавали чебуреки с даулов — это барабан с двойным дном. Внизу там уголь тлел — и чебуреки все время были горячие, — вспоминает Амет-ага. — А еще рыбаки ловили на берегу хамсу и умели делать из нее разные вкусные блюда».
Есть у Амета воспоминание и о Второй мировой войне. Ее начало, когда папа еще был дома. «Однажды отец взял меня в Ялту. Мы спустились, шли по набережной. Отец зашел к парикмахеру — побриться, а я ждал его на улице, — рассказывает Амет-ага. — Вдруг началась бомбардировка. Самолет пролетел над городом и сбросил бомбы. У меня до сих пор эта картинка: фонарные столбы, стоявшие вдоль берега, как спички взлетели в воздух! Отец выскочил весь намыленный из парикмахерской, схватил меня и мы побежали домой».
Дом семьи Сеит-Аметовых построил дедушка Амета. Из камня. Прочный. Двухэтажный. С балконом с видом на море. «Окна нашего дома — такие стрельчатые, в восточном стиле, дом построен еще до революции. Балкон выходит на море. Помню, вся Ялта просматривалась, было видно, как пришвартовывались корабли. Красота!» — вспоминает Амет Сеит-Аметов.
В доме жили родители Амета — Бекир и Радифе Сеит-Аметовы, бабушка Фатима, младший брат отца Сервер. Амет был старшим ребенком в семье, он родился в 1938 году. Его брат Абдюль, на год младший, умер еще младенцем от воспаления легких. Когда Амету было четыре года, родились его сестры — близнецы Мэрием и Зейнеп.
«Мои родители были детьми знатных, грамотных людей. Мой дед по маминой линии был муллой, учился в Стамбуле, был очень образованным человеком. Но советские власти объявили его или иностранным агентом, или шпионом — он десять лет провел на Соловках. Потом вернулся домой, в Ялту, но прожил недолго, потому что в 1937 советская власть его расстреляла», — рассказывает о своей семье Амет-ага.
«Умерших закапывали прямо у путей»
Амет-ага хорошо помнит тот день, когда их внезапно лишили дома. 18 мая 1944-го в четыре утра — еще до рассвета — в их двери грубо постучали.
Бекир Сеит-Аметов уже воевал на фронте. Из мужчин в доме были только 16-летний Сервер, брат Бекира и шестилетний Амет. Солдаты дали маме и бабушке 15 минут на собрание, но не объяснили, что происходит и куда нужно собираться. Радифе с двухлетними близнецами на руках, растерянная и испуганная, металась по дому. Один солдат, стоявший у входа в дом, очевидно, пожалел молодую женщину, он сказал: «Возьмите теплые вещи и что-нибудь поесть, потому что вас далеко везут». Радифе тогда схватила мешочек с фасолью, которая им и спасла жизнь в пути.
Бабушка же успела взять две ценные вещи — Коран и вышитую золотой нитью мараму. «Марама — это такое покрывало, вышитое золотым растительным орнаментом, — объясняет Амет-ага. — Старшие женщины покрывают им голову, читая молитвы. К счастью, и бабушкин Коран, и мараму удалось сохранить — сейчас ими пользуется моя сестричка Мэрием. Это бесценные вещи, потому что это память».
«Внизу был большой сад, туда сгоняли всех крымских татар. Было очень холодно. В саду уже было много людей, они разжигали там костры и грелись. Многие вышли из дома, в чем были. Никто не знал, что уже не вернется домой, — вспоминает Амет-ага. — Нас уже ждали такие большие американские машины — студебекеры, которые американцы передали Советскому Союзу как военную помощь Нас погрузили в эти машины и доставили в Симферополь на вокзал. Там загнали в товарняки, буквально набили вагоны людьми. И увезли. Мы не знали, куда. Я был маленьким, поэтому даже не сознавал, что происходит, и не помню, сколько дней мы ехали. Очень долго, очень-очень долго…»
Амет Сеит-Аметов вспоминает, что когда поезд где-то останавливался, люди выходили, разводили костры и пытались что-то приготовить поесть. Но никто никогда не знал, сколько поезд будет стоять, часто такие остановки были короткими, людям приходилось есть сырую пищу, которая просто не успевала приготовиться.
«Конвой кричал: “По вагонам!” И люди хватали свою еду, которая еще не сварилась, и забегали в вагоны. А больше нечего было есть. Люди стали болеть дизентерией и другими болезнями. Умирали по дороге. Их хоронили прямо у путей во время этих остановок. Прикапывали — и все, не зная, где потом искать могилы родных», — рассказывает Амет-ага.
«Папа нас нашел»
«Эшелоны с крымскими татарами шли в Среднюю Азию и на Урал. Наши родственники попали на Урал, на лесозаготовку. В такую стужу. А нас отправили в Узбекистан, в город Беговат (с 1964-го — Бекабад). Поселили в землянках. В этих землянках жили пленные японцы, строившие в городе металлургический завод. Их было сначала 2500, а когда нас заселяли, осталось 700 человек. Это были тесные и очень влажные землянки. Было так тесно, что когда все лежали, то должны были по команде переворачиваться. В таких условиях люди болели и умирали, — рассказывает Амет Сеит-Аметов. — А мужчин-то нет — все на фронте. И хоронить умерших приходилось женщинам и детям, хоронили прямо у землянки. Днем похоронили, а утром встаешь — тела уже нет, собаки растащили».
Тогда же умерла и бабушка Амета Фатима.
Люди недоедали, жили в антисанитарии, переживали стресс от депортации и потери дома, тяжело работали и жили в неизвестности. Шестнадцатилетний Сервер, брат отца, смог устроиться кочегаром в местную столовую. Он воровал оттуда свеклу, запекал ее в углях и перебрасывал через забор. «Когда шел домой, то подбирал эту печеную свеклу и так нас кормил», — вспоминает Амет Сеит-Аметов.
Тем временем Вторая мировая закончилась, и Бекир возвращался с фронта домой, в семью. Но ему сказали, что в Крыму уже нет крымских татар — они в Средней Азии и на Урале. «Тогда же отца прямо с фронта отправили в Тулу на угольные шахты. Он там тяжело работал, но в конце концов ему удалось убежать — он хотел найти нас, — вспоминает Амет-ага. — В это время мы уже собирались в путь, потому что нас отправляли в Таджикистан, но папа успел нас найти до отправки. В Таджикистан мы отправились уже вместе».
Бекир Сеит-Аметов до войны работал водителем, развозил продукты в санатории и базы отдыха в Крыму. Хорошо разбирался в машинах, мог починить технику. После войны мужчин не хватало, так что он быстро нашел неплохую работу в Таджикистане — устроился водителем третьего секретаря горкома.
«Они часто ездили в город Сталинабад (ныне — Душанбе). Там были разные пленумы и заседания. И тогда НКВДшники сказали тому третьему секретарю, что ваш водитель — татарин, а это не разрешено. И его уволили», — вспоминает мужчина.
В 1947 году семья переехала в колхоз имени Ворошилова. Бекир устроился там механиком, а также учил других мужчин водить машины. Одна из сестер Амета — Зейнеп — умерла в колхозе от дизентерии. Из четырех детей в семье осталось двое: Амет и Мэрием. Они ходили в школу в городе, в восьми километрах от их дома. Выходили еще на рассвете.
После седьмого класса, в 1955 году, Амет устроился на свою первую работу — в артель «Победа». «Я целый год был учеником в художественной мастерской, а затем стал мастером. Я очень любил рисовать, так что эта работа была мне в радость. Мы там делали разные панно, разную агитацию, вывески, таблицы писали —разное делали», — рассказывает Амет-ага. В то же время отцу Амету выделили участок земли, семья построила там дом. И пока строила — жили на участке в палатке.
Амет окончил художественное училище. Работал учителем черчения и рисования в Самарканде. Затем поступил в институт в Ташкенте, на отделение дизайна. Двадцать лет работал на художественном комбинате. Одновременно участвовал в развитии с нуля десятка местных музеев.
«Когда учился, нас на несколько месяцев возили в колхоз — собирать хлопок. Это когда в тени плюс 45 градусов, а мы в поле собираем хлопок. В Таджикистане жарче, чем в Узбекистане, и там сорт хлопка такой золотистый, шелковый и очень дорогой. А в Узбекистане он назывался “американкой”, он белый, пушистый и очень быстро распускался.
В Таджикистане этот хлопок все цветет и цветет, и на нем иногда бывает до 250 коробочек. А когда становится холодно, они не открываются. Эти коробочки раздавали людям на ночь: ты должен сидеть и раскрывать их, вручную вытаскивать хлопок.
Собирали 20–30 килограммов в сутки. Днем собираешь, ночью палками бьешь, чтобы хлопок раскрылся, достаешь, — вспоминает Амет-ага. — А когда уже снег пошел, два человека на расстоянии нескольких метров, натягивают веревку и тянут ее, сбивая снег с хлопка. А сзади идут другие и собирают этот курак — коробочки хлопка, не раскрывшиеся из-за холода. Тяжелый труд был».
«Все мечтали вернуться, но это было запрещено»
Дома всегда говорили о Крыме. Бабушка Фатима и мама Амета Радифе часто вспоминали свою жизнь в депортацию. Амет знал, что его родина Крым, и рано или поздно он туда вернется.
«А папа, когда мы жили в колхозе, однажды купил себе на базаре мандолину. И по вечерам играл и пел крымскотатарские песни. Так хорошо играл и пел! Мы маленькие были, так он и нас приобщал к этому», — вспоминает мужчина.
Сильное впечатление на молодого Амета произвела и книга Евгения Маркова «Очерки Крыма», вышедшая в 1872 году.
«Однажды в 1950-х в Самарканде сжигали книги, неугодные Советскому Союзу. И там была такая хорошая библиотека, старинная — и вот из нее вывозили книги и сжигали в поле. Загружал на самосвал их водитель — крымский татарин. У него машина уже полная была, и одна книга упала прямо к его ногам. Красивая старинная книга. Он ее поднял и увидел, что она про Крым. Забрал себе, а потом эта книга попала к нам. Книга произвела на меня очень сильное впечатление. Автор подробно описал все-все о Крыме: поселки, людей, традиции, одежду, еду. А какие там иллюстрации были!» — рассказывает Амет-ага.
Мама Амета готовила традиционные крымскотатарские кушанья, научила этому и детей. «Я люблю готовить кубете (смеется, — ред.), чебуреки и другие блюда Это наши блюда, национальные, а еще семейные», — говорит он. Кубете — большой пирог с луком, мясом и картофелем.
В депортации Амет познакомился со своей будущей женой Хаирбенат Алиевой, там у них родились двое детей Эльмира и Абдюль. Эльмира стала художницей, как и отец, а Абдюль возрождает традиционную крымскотатарскую керамику.
«Мы поженились в 1969 году и вместе с моими родителями поехали в Крым. Наш дом сохранился. Улица Репина, 72. Там живут другие люди. Мама подошла и попросила посмотреть на дом, зайти в него, а люди калитку закрыли и не пустили ее. У мамы тогда случился микроинсульт», — вспоминает Амет-ага. Впоследствии мужчина ездил в Крым на экскурсии с детьми. Как-то поехал туда с дочерью Эльмирой и ее подругой. На экскурсиях по местам, которые касались крымских татар и их истории, экскурсовод ни словом о них не упомянул. Это было больно и неприятно, вспоминает ту поездку мужчина.
В депортации крымские татары организовывали мирные митинги, требовали разрешения вернуться домой. Участников акций разгоняла милиция, задерживала, их увольняли с работы.
«Все мечтали вернуться, но это было запрещено. В Средней Азии часто бывали очень обширные митинги, где крымские татары мирно выступали за право вернуться в Крым. Многих людей задерживали и брали под стражу. На Красной площади в Москве прошел митинг. Били людей, — вспоминает Амет-ага. — Мы с супругой тоже ходили на митинги. Бывало, что собрание планировали провести в парке, приходим — а парк закрыт. А что? На реставрацию. В другом месте собираемся — а там кругом милиция, все оцеплено, потому что внезапно у пионеров там какие-то события. Пригоняют туда пионеров, а мы уже туда попасть не можем».
В 1988-м, когда крымские татары наконец-то начали возвращаться домой, Амет Сеит-Аметов приехал на полуостров на несколько дней, чтобы найти и купить дом для семьи, но ничего не нашел: все было очень дорого. «Через год я вернулся и купил под Симферополем старый переселенческий домик 1964 года постройки — это когда советские власти начали заселять Крым. До сих пор в нем живу», — рассказывает художник.
Вернуться домой, но не в свой дом
Переселенческие дома не походили на дома крымских татар. Не такие крепкие, не такие просторные. Без души. Туалет — на улице. Отопление — углем. Семье Амета поначалу было нелегко, но все прилагали усилия, чтобы сделать из этого чужого дома свой новый дом.
«Я сделал нормальное отопление в доме, достроил большую кухню, сделал ванную. У меня сейчас условия лучше, чем в городе: всегда есть вода. У меня здесь большой сад. Черешни растут, орехи, яблоки, персики, фундук, инжир, гранат, хурма тоже. Даже бамбук растет», — смеется Амет-ага.
Он вспоминает, что пришлось не только строить дом, но и отношения с людьми на полуострове. «Когда мы вернулись в Крым, то население здесь относилось к нам враждебно. Их убеждали, что приедут татары и будут их резать. Цены подняли для нас. Иногда ходила милиция, — помню, в Симферополе, — и запрещала людям продавать дома татарам. Некоторые, правда, говорили: “Хорошо, заплатите — и я продам вам”. И когда я приехал и стал знакомиться с соседями, то они говорили: “Ооо, а нам рассказывали, что вы нас будете резать, а вы совсем другие”», — вспоминает Амет-ага.
Рассказывает, что местные забыли названия — татарские и греческие, — которые здесь были до переименований в русские. «Однажды я хотел поехать в Узень-баш (источник и река в ущелье Яман-Дере, берет начало на северных склонах Бабуган-яйлы). Это недалеко от Ялты. Пришел к автостанции и спрашиваю про билет в Узен-Баш. А кассирша удивлена: “А где это?” Местные уже не знают, где это. Или поселок Соколиное — раньше называлось Коккозь, но многие этого уже не помнят. Это со стороны Бахчисарая, как на Ай-Петре подниматься», — рассказывает мужчина.
Спрашиваю, рисует ли он сейчас свои пейзажи. Он какое-то мгновение молчит, а потом говорит: «Я в этом доме сейчас один, потерял свою жену в 2019-м из-за инсульта. С тех пор и не рисую свои пейзажи, не хочется совсем. А раньше ездил по всему Крыму, потому что рисую только с натуры».
Дом, который построил его дедушка, на улице Репина 72, все еще стоит. Амет-ага иногда проходит мимо, но все реже. «Больно там проходить. Ты проходишь мимо дома, но не можешь зайти и посмотреть. Дом, в котором ты родился, в котором жили твои родители, — говорит он, — он такой заброшенный стоит: окна черные, может, пожар был. Больно все это».
Спрашиваю, рисовал ли он когда-нибудь свой дом. Отвечает, что нет, не может. Но сохранилось старое фото — на нем дом со стрельчатыми окнами, крепкий, из камня. Дом, в котором Амет-ага жил бы до сих пор, если б не 1944 год.
Дочь Амета Эльмира вместе с мужем Эрнестом были вынуждены покинуть Крым из-за преследования оккупационных властей. Они открыли ресторан «Крым» в Варшаве — прямо напротив посольства России в Польше. Готовят крымскотатарские блюда и рассказывают посетителям о родной истории и культуре. На стенах там висят работы Амета Сеит-Аметова, а на полках стоит керамика Абдюля Сеит-Аметова. Амет-ага созванивается с дочерью каждый день — очень скучает.
«Что мне помогает держаться? Надежда, — говорит он. — Надежда, что скоро все вернутся домой».
Автор: Мария Семенченко