«В автобус меня завели первым. Потом зашел Сенцов» — история 21-летнего узника РФ Артура Панова

Артур Панов попал в российскую тюрьму в 17 лет. Сейчас ему 21 и он хотел бы жить в Киеве и учиться политологии. Когда Артур вместе со всеми освобожденными 7 сентября сошел по трапу самолета в Борисполе, его встречала мама, которая приехала из оккупированной Луганcкой области, где живет до сих пор.

Об Артуре даже в Украине было известно немного — что его задержали в Ростове-на-Дону, что он тот политзаключенный, которого назвали умершим в СИЗО России. Потом выяснилось, что это фейк.

О том, что делал в Ростове Артур Панов, о взрывчатке и обвинениях в терроризме, о том, как надзиратель в СИЗО рассказал ему о своей «смерти» и зачем он резал вены — в интервью hromadske.

Еще три дня назад можно было загуглить твое имя и найти не так много информации. Расскажи, чем ты занимался до начала войны на Донбассе, до 2014 года.

До начала боевых действий я учился в школе. В 2015 году, когда ситуация в городе стабилизировалась, я поступил в ЛНУ Шевченко, специальность — международные отношения. Ну а потом как-то так получилось, что я и в тюрьме оказался.

А ты вообще сам из Краснодона, да?

Да, я родился там и некоторое время жил. Затем уже переехал.

А что можешь сказать о Краснодоне? Что это за город?

Это небольшой шахтерский город, можно сказать, пригород Луганска. Там население, возможно, где-то 50 тыс. человек. Он известен, прежде всего, «Молодой гвардией», все посвящено «Молодой гвардии»: это музей, шурф, мемориал, школа и еще один памятник на площади.

В каком возрасте ты переехал в Луганск?

Лет в 16.

То есть школу ты заканчивал уже в Луганске?

Нет, школу я заканчивал...

В Краснодоне как раз, а затем переехал сразу в Луганск.

Да.

У тебя там есть родные? Можешь рассказывать то, что безопасно, ведь мы понимаем: в неподконтрольной территории находятся люди, это может быть опасно для них.

Да, о Донбассе лучше не говорить какую-то конкретную информацию, потому что там свое отношение. Я могу высказаться, но какой-то конкретики... ведь там очень сильно сейчас могут за это зацепиться.

Ладно, расскажи — вот ты приехал в Луганск, закончил школу, началась необъявленная война. Что происходило в Луганске, что помнишь? Какие у тебя были мысли обо всем, что происходит?

Мысли, конечно, были, но то, что происходило — это даже не могу выразить словами. В принципе, то, что было — это был Евромайдан, суть была другая немного, а действия были идентичны: захват госадминистраций, генпрокуратуры, здания Службы безопасности. Такое было и в Краснодоне, Луганске, Славянске. Насколько я знаю, это такой известный момент, что все началось именно из Славянска. Когда банда во главе со Стрелковым пересекла границу и захватила ключевые здания в Славянске.

Как ты относился к этому всему? Ты наблюдал, что в твоем городе захватывают администрации, видел российские триколоры, слышал требования или выступления митингующих.

Мое отношение однозначно было отрицательным. Более того — большинство людей, которые там живут, против этого, то есть они не видят себя с Россией. Те, кто все это организовывали, думали, что им удастся сделать так, как с Крымом. Потом, когда они уже поняли, что нет, было поздно что-то делать.

Вот этот референдум, потом выборы, насколько вы знаете, проведены. Ну, выборы в кавычках, в так называемой «Луганской народной республике», когда выбрали Игоря Плотницкого так называемой главой республики. То есть люди постепенно втягивались во все это, в боевые действия.

Многие люди тоже шли в ополчение, шли на всевозможные митинги, потому что им просто предлагали какие-то бонусы, скажем так. Кому-то бутылку водки, кому деньги, кому-то, выдавали социальные карты. Тем, кто ходил на выборы голосовать за того же Плотницкого, выдавали социальные карты от него. Если вы не получаете эту социальную карту, вы ничего сделать не можете. Эта социальная карта, по ней вам будут оказывать медицинскую помощь, по ней можно ездить, льготы получать. Все это было так очень хорошо сказано, и люди, соответственно, в панике побежали голосовать, потому что нужна была эта социальная карта. И они, проголосовав, поняли, что их обманули. Эта социальная карта в итоге не пригодилась.

А твои знакомые пошли в ополчение?

Среди моих знакомых — нет, потому что большинство, с кем мне приходилось общаться, придерживаются аналогичной позиции. Я не говорю сейчас о каком-то радикализме. Даже если человек аполитичный, его все равно устраивало, что было при Украине.

При Украине, прежде всего, что было? Была стабильность. Сейчас этой стабильности нет. В Луганске просто царит Средневековье. Это то, что было в 15-м, 14-м годах.

В 14-м и 15-м годах уже было совершенно ясно, что предлагает марионеточная власть. Очень громкие заявления о том, что Донбасс войдет в состав Российской Федерации. И в результате получается так, что Донбасс сейчас — это некая преступная территория, там законы не действуют. Кроме того, что идут боевые действия с официальными украинскими структурами, так и внутри самих республик происходят разборки между различными группировками и военизированными формированиями. Все это сказывается на жизни и благополучии тех людей, которые там живут.

Ты поступил учиться, а проучился сколько? Первый курс закончил?

Нет. Где-то полгода я проучился.

И что случилось потом? Как тебя задержали?

Задержали меня в Ростове-на-Дону. Ехал транзитом из Луганска в Киев. В этот момент надо ехать через российскую территорию. Для того, чтобы проехать через линию фронта, нужно было разрешение Службы безопасности Украины. Эти разрешения можно было ждать месяц, и, чтобы этого избежать, люди просто покупали билет, садились на автобус и ехали транзитом через российскую территорию. Я поехал через Ростов-на-Дону, там я пробыл буквально неделю, и меня задержали.

Почему?

Сначала было предъявлено обвинение в хранении и изготовлении оружия и публичном оправдании терроризма. Оправдание терроризма мне потом добавили, сначала это было все, что связано с оружием.

Это потому, что при тебе взрывное устройство?

Да. Но опять же, я считаю, что ничего не сделал. То, что у меня взрывное устройство, автоматически не может делать меня диверсантом или террористом. Это тогда, когда у человека есть огнестрельное оружие, его можно смело записывать в террористы и вешать на него, не знаю, что он готовил теракт, он хотела кого-то убить, то есть от себя уже добавлять.

Когда возбудили дело, я не отрицал свои действия, самого факта, что я писал вот эти публикации, на основании которых нарушили статью (об оправдании терроризма — ред.). При этом они взяли публикацию, которая называется, если не ошибаюсь, «Философия политического убийства», в которой было рассказано о событиях октября 2002 года — это теракт в Москве, Театральный центр на Дубровке. Стаття была с таким уклоном, что люди в этом теракте погибли не от рук террористов, а от рук сотрудников российских спецслужб. Они берут статью и на ее основании возбуждают дело — я осуждаю действия российских спецслужб, поэтому автоматически поддерживаю террористов.

То есть при рассмотрении твоего дела потом уже российский суд примерил твою ситуацию к террористам и теракту в Москве?

Да.

При каких обстоятельствах тебя задержали?

Задержали на улице. Я жил в чем-то вроде общежития, это было даже нежилое помещение, там жили строители, которые работали на объекте. Это был самый центр города, меня там и задержали. Когда я шел из магазина и просто проходил мимо парковки, выбежали из машины несколько человек, взяли за руки, за ноги и по газам.

Люди, которые стояли на улице, начали возмущаться, потому что это выглядело как похищение. Они были в гражданской одежде, и машина была не полицейская, а обычная, причем я потом уже обратил внимание на то, что там отсутствовали номерные знаки, именно спереди, где я шел.

Кто были эти люди, которые тебя задержали?

Когда меня посадили в машину, подбежали люди, начали возмущаться, и один из нападавших сказал, что они сотрудники ФСБ, типа сейчас поедете следом. Они сразу же ушли. А потом, уже когда в машине ехали, эти, скажем так, сотрудники, начали задавать всякие вопросы. Сначала провокационные, там угрозы были. Физической силы не применяли, но пытались пугать, что будет вообще что-то страшное.

Ты правда хотел что-то подорвать?

Это был не объект гражданского пользования, это военный объект инфраструктуры. Впоследствии я отказался от этого, потому что должен был делать это так, чтобы это имело какую-то пользу и результат.

Это должно было быть в Ростовской области?

Да.

Это было твое проявление борьбы с тем, что происходило у тебя дома?

Я считаю, что да. По сути, это были действия в ответ на ту агрессию, которую Российская Федерация осуществляет по отношению к Украине.

Тебя привезли в СИЗО тоже в Ростовской области?

Да.

И ты там был до момента суда или как?

Нет, меня повезли в Ростов примерно через три месяца, затем в Москву, транзитом через Волгоград, довольно большой маршрут был. Затем вернули в Ростов после Москвы, и в Ростове уже начался суд.

Когда суд прошел, примерно 8 месяцев, мне вынесли приговор, я подал апелляцию, рассмотрение длилось где-то до года. 5 апреля прошлого года мне вынесли решение апелляции. И потом уже 12 мая меня повезли транзитом через Челябинск в Кемерово. Там я в изоляторе был где-то неделю, после изолятора меня привезли в лагерь.

А ты в СИЗО был в общей камере, пока длились суды?

Нет, я везде был один.

А в колонии ты был в общей камере?

В колонии я был закреплен за отрядом, который насчитывал около 600 человек. И основную часть того периода я находился или в санчасти, или в ШИЗО (штрафной изолятор). В отряде я был всего небольшой промежуток времени, и то — с моей статьей были наложены очень большие ограничения.

Допустим, нельзя было общаться с заключенными на политические темы, все, что связано с терроризмом, тоже нельзя обсуждать. То есть любое слово, любые действия расцениваются так, будто ты призываешь кого-то к терроризму, и начинается какая-то параноидальная немного тема, там действительно следят за этим. За пределы локального участка мне нельзя было выходить. Учиться можно, работать нельзя, вот, собственно, и все.

Как узнали о твоем задержания в Украине? Знала об этом твоя мама, был у тебя адвокат, приходили к тебе консулы?

Когда меня задержали, об этом вообще узнали сразу, как только информация появилась. Наверное, где-то через 3 дня после задержания, в новостях. Кто-то из местных журналистов позвонил в общественно-наблюдательную комиссию. Члены комиссии пришли, проверили условия содержания, потом уже родители все знали, и консулам так же сообщили. Они пришли ко мне где-то через пол месяца, поэтому долго ждали разрешения от следователя.

Дело передали сразу в МИД и уполномоченному по правам человека на тот момент — Валерии Лутковской. Они взяли это дело под контроль. Но параллельно этим занималась Служба безопасности Украины и Ирина Геращенко.

Мама с тобой общалась? Приезжала в Ростов?

Да, приезжала каждый раз, была возможность видеться. Адвокат приходил, консулы приходили — связи с родными, скажем так, не было.

Когда мама приехала к тебе?

Это был примерно декабрь. Меня как раз в СИЗО в Таганрог отправили, и она впервые приехала.

Это как свидание было, вы были под наблюдением?

Ну да. Следователь не отрицал, он давал и консулам нормально разрешение, и родителям.

Что тебе мама сказала?

Конечно, сначала был шок. И понятно почему — у всех, когда такое происходит, шок.

Она тебя спрашивала, зачем ты сюда приехал, зачем ты там хотел что-то взорвать, или это не имело для нее значение?

Я то понимал, что в любом случае будет интересно спросить, но я не стал бы говорить. Ее больше интересовало, как я себя чувствую, в такие моменты. Ей тогда и так было не сладко. Мне следственных хватало, которые хотели выяснить, зачем я хотел совершить террористический акт, которым было сложно объяснить то, что если есть у человека оружие, это не означает, что он готовит теракт.

После новостей о том, что в России задержали парня по имени Артур Панов, появилась еще одна очень страшная новость, в 2017 году — что один из политических заключенных умер в СИЗО.

Я видел это. Это бред.

Это было о тебе. Как вообще так получилось, что тебя, по сути, похоронили в СИЗО?

Я не знаю, я вообще об этом узнал 2 мая 2017 года, даже еще не приезжая в СИЗО. Обратил внимание, что как-то все не так, как обычно. Людей в конвое было больше, и как-то все странно было, все какие-то не такие были.

Меня привезли уже в суд, и потом говорят: «Слушай, ты можешь сказать, что случилось?». Я говорю: «Что случилось? Я ничего не знаю». Они говорили, что в новостях появилась такая информация, что уже прокурор и судья в курсе, что в новостях все уже видели. Я, соответственно, ничего не знаю. Ко мне приходит адвокат, и тоже все молчат. Я адвокату говорю: «Ну да, видел, что новость такая». Там уже журналистов пришло много на суд, не помню, кто был.

Приехали проверять, жив ты или нет?

Консул пришел, они фотографировали и отправляли, что я — это вообще я.

Ты не знаешь, откуда появилась эта информация? Из российских СМИ, из украинских? Потому что российские журналисты и украинские тоже перепостили новость. И только Валерия Лутковская проверяла и обращалась непосредственно в СИЗО, к Москальковой — Уполномоченной Российской Федерации по правам человека — чтобы действительно подтвердить, что ты жив.

О том, что со мной все нормально, родственники знали, когда все только произошло. Я могу ошибаться, конечно, но об этом сообщали Вера Савченко, потом Ирина Геращенко и Игорь Мосийчук. То есть они по поводу этой ситуации высказывались, но удалось еще ночью выяснить, что со мной все нормально. И информация пошла по всем каналам, по всем изданиях, соответственно, распространилась на всю Россию и Украину.

Затем уже сделали заявление, что с тобой все в порядке?

Да, и МИД, и Лутковская, и Геращенко подтвердили, что все нормально.

Как ты себя чувствовал, как у тебя было со здоровьем?

Со здоровьем были проблемы, многие сказали бы, что я сам виноват — четыре раза сидел на голодании, сидел и на мокром голодании, и это не могло не сказаться на здоровье.

Ты голодал, потому что хотел что-то доказать, хотел, чтобы тебя освободили?

У меня единственное было требование — чтобы меня экстрадировали в Украину. Если вы хотите судебный процесс, давайте это сделаем так, чтобы это было объективно. Пока я нахожусь на территории Российской Федерации, ни о какой объективности не может быть и речи. Потому что вы заинтересованная сторона.

Что тебе на это отвечали?

Я пытался приводить в пример какие-то международные конвенции, в частности это Женевская конвенция о военнопленных. Может, это было и неуместно, но я исходил из того, что по отношению к украинскому государству происходит агрессия со стороны Российской Федерации, и это подтверждает и Европарламент, и Государственный департамент США, это подтверждает и сама Украина.

По сути, идет война не гражданская, а уже военный конфликт между двумя государствами. Если в рамках этого конфликта происходит какое-то подобное действие, человека, да еще и не военного, который попал в плен, можно приравнять к военнопленным из числа гражданских лиц, то есть лицо, которое было задержано в период военного конфликта.

Единственный аргумент был от судьи — это когда мне просто разъясняли, что меня судят не по трибуналу, а судит Северо-Кавказский окружной суд по российскому законодательству. Вы можете распинаться о Женевской конвенции военнопленных, а мы вас судим по национальному законодательству. Я говорю: «А почему тогда не учитывается, что любое национальное законодательство должно основываться именно на международных конвенциях?»

Как ты себя вел в СИЗО? Я читала в интервью, что были проблемы, насколько я поняла, с конвоирами. Ты высказывался в интервью, что попал в СИЗО, а потом начались проблемы, и тебя перевели, или что-то такое.

В СИЗО были определенные проблемы, как правило, со стороны сотрудников. В Таганроге было, когда сотрудник, у которого кто-то из родственников во время Второй мировой был в концлагере, где надзирателем или комендантом был кто-то из украинцев. И у него на этом фоне поехало, так как он часто заводил разговоры, что во время мировой войны украинцы были хуже фашистов, ну вот такие пропагандистские клише, ярлыки. У него на этом фоне, видимо, психологическая травма.

Это все сводилось к тому, что в мой адрес постоянно были какие-то подозрения — что я пытался избежать уголовной ответственности, симулирую заболевания. Доходило до ситуаций, когда ко мне подходили и забирали матрас. Мне пришлось спать на металлической кровати, в результате я простудил почки. Мне не оказывали медицинскую помощь, все сводилось к тому, что я просто симулирую: «Ты просто хочешь уехать в больницу и начать там косить, что ты там чуть ли не при смерти находишься. Ты просто таким образом пытаешься избежать уголовной ответственности». Это закончилось тем, что в один момент я просто взял лезвие и просто на камеру «вскрылся». Соответственно, я был сразу же наказан.

На камеру видеонаблюдения?

Ну судя по тому, что они прибежали, да.

Потом ты все же оказался в отделении?

Нет, меня перевели в Ростов-на-Дону. То есть я там находился, мне просто перебинтовали руку, вот.

Отношение к тебе после того изменилось или нет?

Не могу сказать. У кто-то да, кому-то вообще пофиг, что ты из Украины, по какой ты статьей сидишь. Есть люди, у которых есть свое мнение — значит нужно вставить что-то свое, выразить, причем неуместно, начать осуждать.

Понятно, дискутировали с тобой о политике и так далее?

Пытались, скажем так. Видел, что человек совсем не знает ситуацию, никогда не был на Донбассе, он просто посмотрел «Россия 24» или, не дай Бог, Life News, потому что я прекрасно помню, что там в 14 году показывали. Сейчас я не знаю, что там показывают.

Кстати, о каналах — у тебя была возможность следить за новостями? Что происходит в Украине, вообще смотрел телевизор? Был доступ к какой информации?

У меня была возможность смотреть телевизор. Это исключительно российские каналы, такие как «Россия 24», «Рен-ТВ», Первый канал.

Об Украине там говорили?

Говорили постоянно, причем «Россия 24» вообще невозможно было смотреть, там все сводилось к тому, что Украина — это нацистское государство, не правопреемница Третьего Рейха. То есть уровень нагнетания вот этой паники немножко зашкаливает. Все сводилось к тому, чтобы показать, что в Украине происходит полный бред. Я представляю, какое мнение простой российский обыватель мог себе составить о нас, когда он услышал о карателях и все так далее.

Следил ли ты за политической ситуацией в Украине?

Когда я сидел в самом лагере, была возможность следить за новостями по телеканалам, опять таки, российским. О выборах ничего такого не было. Основная суть — что есть выборы, вот это все я знал. Когда попадали газеты, тоже была возможность получать информацию. Потом, когда я еще в СИЗО сидел, еще когда не привезли в лагерь, я постоянно общался с адвокатом, то есть плюс-минус я ежедневно знал, что в Украине происходит. Ко мне постоянно приходили и рассказывали новости. Поэтому, скажем так, информацию было, где брать.

Как ты узнал о том, что тебя собираются обменять?

В списках моя фамилия была еще, насколько я знаю, с 2016 года. Это официальный правительственный, это значит — Служба безопасности Украины, Геращенко, Валерия Лутковская, МИД.

То есть у тебя еще и приговора не было никакого?

Да. Этим вопросом тогда занималась Ирина Геращенко и уполномоченный по правам человека. И параллельно Служба безопасности Украины тоже. А в 2017 году, в марте, Европарламент выпустил резолюцию, когда он внес список незаконно осужденных лиц на территории Российской Федерации. Еще признали политзаключенных в организации, если не ошибаюсь, чешской.

А когда к тебе пришли в России и сказали: «Ты хочешь на обмен?» Тебя спрашивали вообще о таком?

Вообще нет, не спрашивали. Постоянно были такие намеки, приходили типа интересовались, что и как, участились случаи таких вопросов, я не верил, что какой-то обмен будет. Потому что очень давно не было этих обменов. И как-то я уже даже не рассчитывал, что будет. Я был уверен, что многие граждане Украины находяться, понимал, что любого могут включить. Но еще сколько остается, огромное количество. Это только тех, о ком знает правительство, а тех, о ком не знает?

Таких тоже очень много. Как ты все же узнал о том, что вот все, ты едешь домой?

Это было 27 августа. Меня будят ночью и говорят, чтобы я собирал вещи. Я уже примерно догадывался, что к чему, потому что тогда-то пошла речь об обмене. Ранее какая-то была обтекаемая форма, все на уровне какой-то теории, может, передача, все как-то говорилось. А потом, ближе к концу августа, говорили, что обмен будет, но когда точно — неизвестно.

И меня везут в Москву, и причем экстренно. Меня из Кемерова сразу в Москву. И когда меня везли в Лефортово, через полчаса пришел сотрудник и сказал: пишите ходатайство о помиловании. Но я тогда еще не знал, сколько людей будет. Но потом начался во Владивостоке Восточный экономический форум, и там Путин говорил, что обмен обещает быть масштабным. Уже потом я понял, что что-то грандиозное намечается, и, оказывается, не ошибся.

Когда ты был в Лефортово, тебе говорили, что скоро поедешь домой? Знал ли ты, что там есть и другие политзаключенные из Украины?

Я не знал, что есть другие. Мне почему-то тоже казалось, что моряков 100% всех вернут, так как были слухи, что их тоже будут менять. Из радио «Маяк», если не ошибаюсь, узнал, или какое-то другое радио, но не суть. Суть такова была, что Путин с Зеленским пообщались, и Порошенко такой-сякой, не удалось договориться о возвращении вот этих, а Владимир Александрович договорился с Путиным о том, чтобы моряки вернулись, и в результате вот этих переговоров было ясно сказано, что обмен состоится, и моряки все вернутся.

А как потом в день обмена все происходило?

Вообще пришли ночью и сказали собирать вещи. Я собрался, и просто какие-то формальности, подписать документы, справку об освобождении. А потом уже когда пришли, меня завели в автобус, еще никого не было. Там, на территории Лефортово, было очень много сотрудников ФСБ.

То есть ты первый сел в этот автобус?

Да, я еще ничего не знал, но сотрудников было столько, что понятно было, что очень много людей. Я видел один автобус, но потом я увидел очень много людей, Олег Сенцов был, потом Николай Карпюк, потом все остальные подтянулись.

За тобой завели Сенцова? И вы поняли, что точно едете на обмен?

Да, причем я видел, что автобус был, и я понимал, что людей будет много, причем еще сотрудники федеральной безопасности. Затем, уже когда автобус загрузили, был другой автобус, и начали его загружать.

Ты знал тех людей, которые были с тобой в автобусе?

Лично нет. Кого-то знал из средств массовой информации — это Клых, Карпюк, это Гриб, я почти всех знал.

У вас была возможность общаться, пока вы ехали?

Когда мы ехали, сказали, что не желательно общаться, но когда так сидели и не ехали, то общались.

О чем?

Обо всем. Интересовались, кто вообще где отбывал наказание, кто откуда, вообще ху из ху.

И что потом, куда вас повезли? В аэропорт?

Да, нас повезли в аэропорт, такой кортеж уехал из Лефортово. Дороги, как я понял, были перекрыты. На перекрестках дежурили патрульные машины, нас привезли в аэропорт, если не ошибаюсь, Внуково. Затем мы там подождали, пока проверка документов, все эти формальности. Потом уже нас посадили в самолет.

В самолете вас кто-то ждал с российской стороны или там уже были представители от Украины?

Были только представители от Украины.

То есть это был украинский самолет, в котором вы улетели все?

Был помощник президента.

Когда ты летел в Украину — какие у тебя были мысли?

Было много мыслей. В тот момент даже голова разрывалась от этих мыслей, потому что ситуация была настолько необычная, потому что просто сознание отталкивало эту информацию, оно отказывалось ее воспринимать — что вот, наконец-то все закончилось. Я понимал — час лететь, и наконец-то моя нога ступит на украинскую землю, и вот она — свобода.

Было еще такое ощущение радости, но его почему-то тогда невозможно было выразить, тогда вообще все смешалось в голове, просто сознание отказывалось верить.

Вы знали, на кого вас меняют? Вы уже потом узнавали об этом?

В аэропорту, конечно, были немного в шоке.

Почему?

Ну потому что, допустим, отдали Цемаха и еще ряд людей. Их очень много и каждому из них достанется, я уверен, что даже Цемаху, пусть даже он в России, он свое получит. Даже если в чем-то его обвиняют, если он к этому причастен, то дай Бог, чтобы ему это вернулось бумерангом.

Кто тебя встречал в аэропорту, здесь, в Киеве?

Мама.

Мама что сказала, когда тебя увидела здесь?

Конечно, была в шоке, потому что не рассчитывала, что этот момент вообще когда-нибудь наступит. Буквально за день до обмена позвонили и сказали приезжать в Киев.

Она сейчас здесь, с тобой, да? Собирается возвращаться домой?

Ну там уже дальше время покажет, будет видно.

Расскажи что сейчас тебе нужно, в чем тебе вообще нужна помощь от государства? Потому что мы понимаем, что люди, которые находились несколько лет в российской тюрьме, сейчас в некоторой растерянности: чем заниматься дальше, что делать, где жить и так далее.

Это касается не только меня, это в принципе касается всех, кто вернулся. Прежде всего, необходимы реабилитационные мероприятия, опять таки — обследования, потом какие-то насущные проблемы: отсутствие жилья, возможность получить законное образование, такие моменты, затем параллельно чем-то заниматься.

Ты хочешь доучиться?

Рассчитываю на это.

По той же специальности? Не передумал?

Нет, я в принципе дипломатию люблю, поэтому хочу именно в этом направлении учиться, хочу все-таки закончить это.

Ты хочешь учиться и жить в Киеве? Или пока еще не думал об этом?

Да, и учиться, и жить в Киеве.

Семью будешь сюда перевозить?

Ну, я же говорю, со временем, если семья согласна, то конечно.