«Царства восходят и падают, а Рождество вечно»

Каким был рождественский Львов в 1984 году? Что за наречие "гвара" и кто на нем говорит? И из чего складывается рождественская история? Об этом “Громадскому на русском” рассказал писатель, автор книги "Случайному гостю" Алексей Гедеонов.

Алексей, Полина Лаврова, глава издательства «Лаурус», в одном из интервью сравнивала вашу книгу с «Гарри Поттером», проводила такие параллели. У меня возникла ассоциация с Гофманом. Эти аллюзии понятны, потому что вы создаете волшебный мир. Как вообще появилась идея этой книги, почему вы решили ее написать?

Самое главное сейчас – тема Рождества, тема грядущего праздника, тема тайны, которая скоро станет явью. Где-то в этих моментах и лежит вопрос о написании книги. Написание книги – это всегда тайна, никогда не знаешь, как этот процесс начнется и как он закончится. Это как ремонт.

Но идея когда-то у вас возникла.

Это был Новый год, это была зима, было тяжелое для меня время. Время потерь. И я задумался, что единственное, что может быть продолжением (не ликвидацией потерь как таковых, а заживлением ран), – это память. Память жива в словах. Вначале было слово, и слово продолжается, и иногда сказка – это слова, которые проходят сквозь время, переживая тысячелетия. И поэтому захотелось кое-что записать, а потом и написать. Потом я увлекся, потом родился этот текст, потом я издал книжку. Естественно, что в процессе написания мне стало ясно, каков рынок подобной литературы, подобных персонажей. Естественно, тема Рождества исписана и слева направо и справа налево. Но в нынешней ситуации есть два абсолютно противоположных лагеря. Либо крайняя клерикализация, всем нам известная и интересная определенному читателю. Либо разудалая, разухабистая клюковка.

А клюковка в каждой стране своя?

Вы знаете, XMas - это уже торговая марка, породившая определенную литературу и определенный кинематограф. Этого бы не хотелось. Мне захотелось изобразить нечто большее и нечто неожиданное. Но что может быть неожиданнее рождества в 1984 году? Это суровое время, как помнит большинство здесь находящихся. Оно подразумевало Новый год, конечно же «Иронию судьбы», но никак не Рождество, никак не святочный рассказ.

Во-первых, не было святочных рассказов, это не подразумевалось в 84-м году, а, во-вторых, не было того изобилия, которое вы описываете в книге. Там же очень много описаний приготовления еды. И еда даже в каком-то смысле сакрализируется. Вы это намерено сталкиваете?

Абсолютно намеренно. Но я хочу завершить тему Гарри Поттера. Гарри Поттер действует в абсолютно своем мире, подчиняясь своим законам. Это магреализм. Мое произведение тоже магреализм. Это жанр, который родился от вкрапления сказки в серую, будничную среду. Нигде так остро не чувствуется сказка, как среди обыденности. Теперь о еде. Праздник Рождества происходит в самое темное, в самое холодное время. Припасы, они если не на исходе, но уже ощутимо выедены. И праздник, самый древний, который знает человечество, – это праздник прибавления света, он должен быть как-то сакрализирован. Что способствует сакрализации? Сытость, благость. Великая форма великого автора: смех, еда и немного милосердия. Это компоненты хорошей рождественской сказки. Все учтено. Я постарался все учесть, все употребить, все пошло в дело.

А почему 1984?

84-й год – это неожиданное время для читателя, это время, которые многие помнят. Потому что это уже очень далекое детство, уже три десятка лет тому. И уже совсем другая эпоха. Нет мобильных телефонов, всего три канала по телевизору, которые плохо показывают, надо стоять с антенной – это нечто уже недоступное современному ребенку и читателю. Это было обращение к детству как таковому. Это суровая и аскетичная эпоха, но главное — это ностальгия, обращение к детству. Это мог быть какой угодно год: и 79-й, и 75-й, и 83-й – все бы было одно и то же. И в книжке это есть. Это цепочка абсолютно серых будней и праздников, которые расцвечивались очень вяло, ничего яркого. И вдруг, посередине этой рутины является чудо. Таким определенным чудом для определенного поколения была елочка. Она была необычная, она всегда была яркая, зеленая. Это ведь тоже такой древний обряд — дерево, которое среди белого и мертвого сохраняется ярким. Еда тоже носила определенный сакральный характер как тогда, когда проиходят события в книге, так и сейчас.

Потому что тогда еду надо было добывать.

Да, это очень правильная фраза насчет добычи. Ведь человечество, выбираясь из тени голода, прожило среди голода и чумы долгие сотни лет, прежде чем мы пришли к комфорту и благополучию, которые мы иногда не ценим. От голода мы отодвинулись, и от болезней мы отодвинулись, и от многих других печалей, которые были рядом с человеком и сидели с ним за одним столом. И отодвигать их присутствие можно было только сделанными вещами, то есть исцелением, новой одеждой, вкусной едой. Это способствует продолжению жизни, новому свету и новому солнцу.

Если завершать разговор о времени, мне кажется, что 84-й год — это еще политический Адвент. Это же такое предчувствие слома в истории.

Политического было очень мало. Это как ... знаете, завтрак уже кончился, а обед еще не думал начинаться. Только что в Польше отгрохотало военное положение, мир близко подошел к конфликту, из которого бы он не выбрался. Но все обошлось, слава богу. Были ощущения, что это уже эпилог чего-то великого, целой эпохи. Не все это понимали. Может, это острее чувствовали люди, которые привыкли мыслить более устоявшимися категориями, такими, как Рождество. Потому что режимы сменяются, царства восходят и падают, а Рождество, как и елочка, оно вечно. Так или иначе.

А во Львове это ощущалось?

Во Львове предчувствия перемен не было никакого. Все что могло предчувствоваться, было загнано под жестокий плинтус. Но Рождество, хотя его отмечали не 25 декабря, а 7-го, потому что греко-католики имеют один календарь с православными, оно как-то воспринималось ярче, чем в остальных местах. Все-таки была традиция колядок очень живучая, была подготовка к этому, люди приезжали из сел с этими мешками колбас и свиных копыт. Если говорить о реалиях жизни, то к реальной бабушке реального персонажа, приезжал мясник из села, привозил тушу, заносил в этот замкнутый дворик, там была такая колода, и там эту тушу рубили. Это было как казнь. Были знакомые по ближайшим селам, и это все доставлялось, все расфасовывалась и распаковывалось очень ... средневеково.

И здесь зритель/читатель уже понимает, что вы рассказываете не только о книге, но и о себе. Это автобиографический роман?

Я бы не сказал, что это автобиография. Будь это автобиография, повелевай я мышками и кошками, судьба бы моя сложилась немного иначе. Какие-то нотки автобиографические – да, безусловно. Часть моего детства прошла там. Это было вхождение в совершенно другую культуру. Бабушка была католичкой. Это все носило совершенно запретный формат, потому что мы отмечали Рождество, когда его никто еще не отмечал. Мы ходили в костел, пробираясь огородами. Потому что в костел было не вольно ходить. Там на страже стояли бодрые люди, которые говорили: «Куда вы идете?» Я был книжным мальчиком. И тут было все, как в книжках: преследование, запрещение, изъятие — и далее по списку. Никого, конечно, не сжигали, но до этого оставался только шаг. Так что какой-то оттенок автобиографии, конечно, присутствует, конечно, в выдуманных персонажах проступают реальные люди, но они послужили определенным контуром для наполнения. Потому что жизнь обычного человека ... ну что ее пересказывать? Жизнь есть жизнь. Дай бог, чтобы она прошла в мире и спокойствии. А жизнь персонажа книжного — в руках автора, он крутит им, как хочет. Важно не отрывать его слишком далеко от земли и не уводить слишком далеко от реальности, тогда читателю не будет так интересно. Главное – подарить читателю этой книги (не всем, я против понятия “массовый читатель”, на массового рассчитан разве что “Колобок”, все прошли через него) весь набор эмоций. Ему будет немножко смешно, немножко грустно, а тут он захочет покушать – это всегда важно.

А готовить по книге можно?

Можно, это всё опробовано и уже разошлось среди людей. И это тоже очень важно, потому что кто-то что-то говорил, кто-то что-то помнил, но Рождество, оливье, шуба – всё перемешалось с Новым годом. А там всё-таки 25-е декабря, до Нового года еще неделя, еще можно вырваться из школы, потому что каникулы заканчивались 28-го, а в честь этого у меня каникулы всегда начинались чуть-чуть раньше. И школа заканчивалась раньше, эта «тюрьма народов». И это был целый ритуал, когда неделю перед Рождеством ешь не досыта и когда высматриваешь первую звёздочку. Естественно от голода не шатает и синяков под глазами нет, но всё равно это очень важно. Адвент заканчивается в Сочельник, это такое… совсем-совсем ожидание: а если туча и если первой звезды нельзя увидеть, то можно ли считать фонарь первой звездой? Короче говоря, это всё интересно и, я считаю, правильно, потому что подготавливало человека к тому, что есть нечто большее, нежели один человек, группа людей или даже государство. Небо, земля, звёзды – это всегда больше, чем те, кто по ним и под ними ходит. Они остаются, уходят люди.

Мы заговорили о еде. Я заметила, что когда читаешь, в памяти остаются очень яркие образы этой еды. Я запомнила, например, как гречку обмакивают в желток, а потом обсушивают.

Это же правильно! При приготовлении манипуляции с едой — это то волшебство, которое доступно человеку еще с первобытных времен. Человек просто брал сырой кусок, истекающий кровью, клал его в золу, и у него уже получалось блюдо. Дальше пошли те люди, которые научились обрабатывать зерно, потом потребовались столетия, чтобы смешать это всё с водой, сунуть в огонь и получить продукт, который можно уже хранить и носить с собой. Несмотря на то, что человек тратил определенное время на приготовление, еда приготовленная освобождала его время для чего-то другого. Поэтому я считаю, что любая форма общения человека, воды, огня и субпродуктов — это правильно и полезно. Во-первых, это определенные механические действия, а мы все знаем, что они способствуют работе других отделов нашей памяти. И во время чисто механических действий бывает, что озаряет чем-то. Во-вторых, свежее всегда полезно съесть. А в-третьих, приготовив нечто, мы освобождаем себе время для того, чтобы сделать что-то полезное, отдохнуть, книжку почитать, еще что-то сделать нужное и важное. То есть мы не проводим всё время в охоте, добыче, пожирании. Мы уходим дальше от приматов.

А кто была ваша бабушка? Та, что из книги, явно имеет отношение к реальной.

Я считаю, что автор и реальные прототипы всегда скучнее, чем книжные герои, всегда скажут меньше, чем любой книжный персонаж. Моя бабушка была акушерка, жила во Львове. Она родилась в 19-м веке, застала Австро-Венгрию. Видела последнюю императрицу Австро-Венгрии, её звали Зита. И вот она через большое количество лет — уже по телевизору — последних генеральных секретарей. Этому человеку довелось пожить в двух империях, в двух республиках и всё это не выезжая надолго за пределы одного и того же города, одной и той же улицы! Это ведь уникально для большинства представителей её поколения, которое время не щадило ни в каком смысле — срывало с мест, убивало. И эта незыблемость (тот же адрес, даже в номере телефона дошло до того, что поменялось всего несколько цифр) тоже легла в основу книги. Потому что когда ты думаешь: вот стоит дом, вот живёт в нём человек и вокруг него и сквозь него проходит история, включая пули, случайно залетающие в окно, это заставляет думать, что, может, этот человек что-то хранит? Может, он совершает определенные поступки, которые зачитываются? А может, это у меня такое самомнение… Подытоживая, это образ который был статичен на фоне всего меняющегося, был для меня очень важен. Эта статичность заставляла, во-первых, слушаться, во-вторых, слушаться безоговорочно, в-третьих, не спорить. Хотя по моему герою этого не скажешь.

Мне кажется, что в вашей бабушке тоже было что-то магическое. Вы как-то говорили, что она гадала на картах.

Гадание — это так… Любой человек может выучить книжечку, разложить пасьянсик и что-либо узнать. Сейчас достаточно открыть гугл — и всё будет ясно. Я думаю, что дело было во врождённых качествах, потому что никто из нас не будет отрицать, как велико количество шарлатанов. Но есть люди, которые хорошо рисуют, а есть те, кто может заглянуть чуть-чуть и 2/3 возможного увидеть. А еще дело в том, что она была акушерка, а тем, кто имеет дело с приходящей жизнью, открывается не в физиологическом смысле, а в более высоком нечто большее. Потому что они имеют дело с тем, чего только-только не было, а вот уже есть. Это большой задел для осмысления. Те, кто с этим соприкасается четыре десятилетия подряд, наверное, они электризуются этим. И могут чуть-чуть больше, чем простые смертные.

Еще один важный герой романа – это язык. Бабушка говорит на гваре, особом львовском наречии. Расскажите о нем.

Есть такое понятие, как «койне». Это язык межнационального общения. Латынь и греческий – это было койне древнего мира. Их все понимали, все на них говорили. Сейчас можно сказать, что существует пиджин-инглиш. То есть английский, допускающий вкрапления: «рунглиш», «спанглиш».

Пиджины существуют там, где есть смешение языков. Там, где сталкиваются две среды.

Да. Вот гвара – это типичный пиджин, она же койне Восточной Европы или, скажем, запада Украины. Дело в том, что Львов был административным центром, и официальным языком долгие годы был немецкий. Кроме того, в городе существовали абсолютно лояльно друг к другу три большие национальные группы: еврейская, украинская и польская. Надо было коммуницировать, и был выработан язык гвара. Она была на украинской основе, куда были вкраплены полонизмы, немного немецкого, идиша — и всё это было выстроено в форме прямой коммуникации. Как торговли, как скандала, как спора, как разбирательства, как соседства всего, что способствует любой человеческой коммуникации. Как только исчезло давление иных языков, гварой перестали пользоваться как вышедшей из моды вещью, она перестала быть нужна.

А сейчас она существует только в литературе?

Только в книжках. Естественно, я не оспариваю существование львовского говора. Все мы знаем, что это святое. Но это уже особенность, изыск, перо на шляпе: оно может быть или не быть – всё равно. Но гвара до конца никуда не исчезла, во Львове бойко говорят «дві сутки», игнорируя, что суток может быть двое или «дві доби». От этого тамошняя речь не становится ни суржиком, ни чем иным, но это элемент, эхо той гвары.

А бабушка действительно говорила на гваре?

Она в полной мере не говорила на гваре, это был русифицированный украинский с большим количеством полонизмов. Потому что человеку, который 50 лет говорил по-польски, очень трудно перескочить на совершенно другую речь. В детстве мне было, конечно, забавно видеть, как бабушка не могла справиться со словом чебурашка. Она об этого чебурашку все время спотыкалась и все время пыталась обойти стороной. А когда называла прямо, то все время с ошибкой. Еще были какие-то словечки, какие-то выражения, поговорки. Тот городской фольклор, который потом из Львова исчез. Умерли его носители, сменился основной состав его игроков, в частности исчезла еврейская часть Львова фактически. Но вот эхо этих голосов продолжало звучать. И еще один важный аспект, который мне хотелось отразить, пока рождался текст, пока создавалась книга, – это состояние видеть и слышать то, чего нет. Это не элемент шизофрении, а элемент любого творчества. Львов был средоточием очень многих верований, многих языковых, религиозных групп и так далее. И возник как базар, как точка обмена. Базар в мифологии всегда считался местом, где под личиной продавца-покупателя могли действовать абсолютно любые силы. Наши далекие предки капища ставили совсем в далеких местах (это там, где нужно было решать сложные вопросы) или на рынке. Потом на их место пришла церковь и поставила храм. Каждый народ, кто приходил туда торговать, жить, размножаться, строить и так далее, он приносил свои верования, очень старые. Условно опять-таки скажу: евреи принесли с собой Голема и все с ним связанное, немцы – Кобальта и госпожу Берту, армяне еще кого-то, поляки еще кого-то. Украинцы были всегда на месте и отзывались на это все. И произошлоо вот это напластование и диффузия, когда они становились одним, другим, пятым…

Так все-таки о гваре. Если бабушка полностью не говорила на ней, откуда вы брали тексты?

В то время еще были люди, для которых гвара еще был абсолютно нормальным языком. И они могли шпарить этими прекрасными фразами.

Можно парочку фраз?

Я не воспроизведу. Когда бабушка сердилась, это у нее выходило легко и свободно. Для того, чтобы кому-то что-то внушить или быстро передать свое мнение, гвара незаменима.

Я вспомнила, как герой говорит, что немецкий прямо предназначен для того, чтобы ругаться.

Да, гвара несла в себе много немецких корней. Знаете, что такое “пательня у братури”? Пательня – это сковородка. Братура – это духовка. В коренной Польше этого слова не знают. Братер – это специальная печка, духовой шкаф по-немецки. И вот это слово “переклеилось” на обычную духовку.

А почему вы решили писать на русском, а не на украинском?

Так написалось. Язык детства был абсолютной смесью. Если бы я начал писать так, как говорили мы тогда, – это было бы некрасиво прежде всего. Потому что любой суржик, любая гвара — они лаконичны. Они передают только суть, мало заботясь о форме, о склонения, падежах. А более-менее литературный вариант получился русским. Можно было бы посидеть чуть дольше – он бы получился украинским. Знаете, на первые наброски романа я получил 12 ответов, что это никому не интересно — как от местной нашей среды, так и от зарубежной.

Вы уже сказали, что книга не для всех. Она для определенного читателя. Кто он?

Я не настаиваю на том, что она не для всех. Просто не люблю эту формулировку: литература для всех. Даже Гарри Поттер – это литература не для всех. Кому-то нравится, кому-то нет. Важно найти тех, кому понравится текст. Книжка «Случайному гостю» для широкого читателя. Она для того, который любит почитать. Для людей, которые видят часть своей жизни с книгой, этот роман будет замечательным подарком. Она вообще издана как подарок.

Это для тех, кто помнит 80-е?

Нет, абсолютно нет. Те, кто помнит 80-ые, найдут свое очарование, потому что их много. Мы все-таки бэби-бум, те, кто родился в 70-ые, и выжил, и продолжает существовать. Они найдут, конечно, много для себя смешного и узнаваемого. Этот текст очень далек от политических обобщений или выводов, ведь это та часть жизни, которая совершенно не волновала, обычных участников событий, поэтому читатели обретут какие-то нотки знакомости. Ну и всем остальным, кому просто интересна история, эта книга тоже подойдет. Я знаю людей, которым по 25 и которые её тоже прочли с интересом, даже плакали.

А есть у неё будущее в смысле перевода на другие языки? На английский, на французский и так далее. Её все-таки очень сложно перевести, учитывая то, что есть эти вкрапления гвары.

Я думаю, что немецкий перевод был бы очень кстати, потому что подоплека немецкая есть в тексте, в персонажах, в героях, и мы знаем, что немецкий язык богат на диалекты как никакой другой европейский. Я думаю, что было бы интересно поработать переводчику италоязычному, потому что мы прекрасно знаем, что Юг, Север, Венеция – это все очень не обособлено, но имеет свою специфику языковую. Английский – да, но он все-таки короче в языковых формулировках. А книга все-таки написана щедро и душевно, и будет тяжело работать переводчику. Гвара будет адаптироваться, потому что она лаконична. Она не любит спряжений, склонений, падежей, это неправильно и переводчика поставит в сложное положение. Я думаю, что центральная Европа возьмет с радостью, все, кто помнит Дунайскую монархию, найдут тут знакомые нотки.

Сейчас очень модными становятся литературные дискуссии, а мне кажется, что ваша книга как раз располагает отправиться во Львов…

Я только за. Это замечательное времяпрепровождение. С удовольствием я поговорил бы на эту тему с человеком, который сумел бы что-то такое организовать. Но для этого надо, чтобы о книге узнало больше народу, чтобы она пошла в люди, чтобы она нашла отклик.

А кино?

Кино вряд ли снимут, ведь бабушка курит все-время, а это 18+, её на экран не пустят. А вот анимацию – с удовольствием. Красивую такую, прорисованную – это да. Потому что кино – это затратно, а там есть масса фэнтезийных схем.

Как вы думаете, какого чуда ждут на Рождество украинцы?

Прежде всего мира. Мир – это всегда чудо. Первое, что сказали ангелы: “Не бойтесь”. Обещали, что больше смерти не будет и больше страха не будет, и мир на земле воцарился, когда родился Христос. Поэтому все мы ждем мира и все мы ждем его как чуда.