«Через год 80% населения Украины будут такими, как я. Без ноги». Репортаж из больницы в Херсонской области

«В оккупации зубы посыпались, сердце скачет, как дурное. К врачам хожу, как в школу», — шамкает преждевременно состарившийся мужчина под 60 лет.

hromadske — в Великой Александровке на Херсонской области. Поселок украинские военные деоккупировали семь месяцев назад. Из административных зданий первой восстановили районную больницу. Остальные до сих пор в развалинах. «Стены могут отстроить. А вот здоровье потерянное не вернешь», — мужчина направляется к лечебным корпусам, хочет попасть к стоматологу. Идем за ним.

Мы приехали, чтобы посмотреть, как сейчас живет медучреждение и его пациенты. Потому что оккупация закончилась, но россияне постоянно обстреливают эти территории из-за Днепра. Спойлер — в больнице с оборудованием и лекарствами даже лучше, чем до войны. Но пациентов стало больше — людей догоняют старые болезни. Ну и земля заминирована по самое некуда. Местные подрываются в лесах и полях. И если это явные последствия войны, то ее менее заметные проявления в виде апатии, депрессии и злобы еще долго будут съедать людей изнутри.

 «Не нарушайте заповеди Божии, потому что Он вас накажет» — и двух орков сразу же убило

Когда россияне в прошлом марте зашли в Великую Александровку, медперсонал огромной больницы, обслуживавшей 25 тысяч жителей трех громад, начал уезжать. Несколько медиков все же остались. Среди них — директор больницы Иван Пидвальный.

«Прятались по подвалам. А нас все обстреливали и обстреливали. Ракеты падали на территории больницы, — рассказывает он, активно жестикулируя. — Мы работали. Даже роды наша гинеколог приняла, хотя отделения у нас для этого нет. Но куда женщинам ехать? К апрелю родилось 12 деток».

Поселковые медики продержались два месяца. Кого могли — спасали сами, тяжелых раненых переправляли в большие города. Иван Иванович вспоминает 15-летнего Колю с ранениями брюшной полости, у которого после операции не спадала высокая температура. Правдами и неправдами удалось перевезти подростка через 42 вражеских поста в Херсон. Там его прооперировали еще раз, парень поправился.

Переговоры с россиянами — отдельная история.

Медицинский директор Лариса Алексеенко «сделала лицо кирпичом» и пошла напролом к российскому коменданту. Потому что «скорые» на блокпостах заворачивали назад.

«Говорю ему, что была четкая договоренность между нашим директором и комендантом: пропускать больных на подконтрольные Украине территории. — “Ничего не знаю, со мной никто не договаривался”. — Значит, с кем-то другим, кто был до вас. Составляем письменное соглашение”, — я настаивала уверенно. И он согласился».

Другой раз россияне заехали на территорию больницы и поставили между корпусами технику. Дуло танка направили на дом для пожилых людей. Тринадцать бабушек с дедушками потом долго отпаивали лекарствами и сладкими чаями.

«Я сказала строго: “У нас лечебное заведение, здесь нельзя размещать оружие!”, и послушали, вывели», — рассказывает Лариса Алексеенко.

Кстати, на дверях корпуса до сих пор есть таблички о том, что с оружием сюда нельзя.

Иван Иванович в конце апреля 2022-го провел несколько ночей в погребе своего дома, артериальное давление под 200, никак не спадало. Потом что-то прилетело в хату, чуть не убило жену. А на работе прямо во время совещания, где обсуждали, куда эвакуировать пациентов, больницу обстреляли кассетными бомбами. Медики попадали под стол. После этого уже уехали все. Остались врач-педиатр, санитарка и слесарь. Лежачих пациентов эвакуировали в медучреждение Берислава в 70 км, больницу закрыли.

И вот до 4 октября 2022 года — дня деоккупации — эти трое ходили на работу. Педиатр Лидия Мигай стала и терапевтом, и травматологом и хирургом. К сожалению, с журналистами женщина не общается. «Я просто выполняла свою работу», — говорит она по телефону. Она раздавала лекарства, которые ее коллегам удалось переправить через те же договоренности с россиянами. В частности, в последние месяцы оккупации делали это на лодках. Из-за взорванных мостов река Ингулец стала единственным путем связи с большой землей. Отсюда переправляли лекарства туда — раненых гражданских.

Батюшка из соседнего Староселья договаривался с россиянами о лодках.

«Его и за грудки брали, и бороду рвали, — рассказывает директор больницы. —А он: “Не нарушайте заповеди Божии, потому что Он вас накажет”. И когда сразу двух орков убило, они уже к нему боялись подходить: “Он что, шаман? — ужасались».

У 10-летней девочки появился диабет от стресса

После деоккупации в поселок начали возвращаться местные, в том числе и врачи. Увидели разбитые крыши на корпусах, выбитые 195 окон, отсутствие оборудования и машин, разграбленный аптечный склад. Но через две недели в уцелевших помещениях начали принимать больных. Иван Пидвальный как директор выбивал деньги на ремонты и у государства, и в международных организациях. До конца ноября больницу восстановили. Сотрудники сами работники отмыли плесень и сажу, побелили потолки, покрасили стены. Сейчас она лучше, чем до войны, гордится директор. В больнице есть новые «скорые», автономная котельная, которой не страшны отключения света. На складах продуктов хватит до конца года, а в меню больничной кухни: «котлеты и паровые, и вареные, и рыбные, и мясные, вареники и фаршированный перец, а также булочки каждый вечер». Булочками нас угостили. Вкусные.

А главная гордость Пидвального — современное оборудование — УЗИ-аппараты, кардиографы, передвижной цифровой рентген-аппарат. Ждут новый томограф. При нас Красный Крест привез помощь. Ее поставляют каждый месяц. Медикам она по душе: и лекарства фирменные, и срок годности немалый (2-3 года). Сегодня прибыл еще и спецзаказ — коляски взрослые и подростковые.

Проходим между лечебными корпусами. Работница окучивает клумбу с расцветшими тюльпанами и нарциссами. А еще тут высадили маленькие пирамидальные туи. Ими директор гордится не меньше, чем новенькими «скорыми». Хочет оставить после себя память хорошего хозяйственника. Он уже на пенсии, но живчик.

Внутри корпусов — типовые лечебные отделения районной больницы. Голубые, фиолетовые, светло-зеленые стены, высокие потолки. Простенькие цветы в горшках, запах дезинфекторов. Между этажами — огромная картина с пасторальным пейзажем.

Сейчас в больнице 124 сотрудника. Они обслуживают 80 тысяч людей. Добавились жители громад, в которых уничтожены или разграблены до нуля больницы.

«Поток людей сначала был гигантский, — говорит Лариса Алексеенко. — Из-за оккупации увеличилось количество инсультов, инфарктов, есть недолеченные пневмонии, возникли проблемы с давлением. В общем люди потеряли здоровье, — вздыхает она, — понемногу восстанавливаем. Из моих 130 инсулинозависимых трое умерли. У девочки 10-летней появился диабет от стресса. Мой пятилетний внук хватался за голову, когда сидел в подвале. Потребовалось полгода, чтобы этот испуг снять».

Ее беспокоит психологическое состояние местных жителей. Говорит, что работы у психиатра, невролога и психолога — непочатый край.

«Люди в депрессии: работы нет, жить или негде, или ремонтировать жилье не на что».

На минах подрываются в основном мужчины, женщины более осторожны

Самый большой спрос — на местных стоматолога, невролога и хирурга. Игорь Павловский переехал работать в Великую Александровку из Берислава, как и двое его коллег. Город возле Днепра беспощаден обстреливают каждый день. Молодой, шустрый, резвый хирург перебрался в поселок с семьей. Он подтверждает, что местные жители после оккупации морально истощенны, ослблены.

«Ссорятся из-за гуманитарки. Всем недовольны. Злы на коллаборантов, которых допросили и отпустили. У большинства [людей] от 30 до 50 лет — апатия. Ничего не хотят: нет работы. Есть страх: а что если “русские” вернутся? Старшие хоть огороды копают, отвлекаются».

Интересуюсь, какие хирургические случаи у него сейчас.

«Минно-взрывные травмы. По 2–3 раза».

«В неделю?» — переспрашиваю.

«В день! И это — раненые, а еще есть погибшие», — констатирует врач.

Игорь объясняет, что люди подрываются вдоль реки Ингулец, где проходила линия фронта. И туда нельзя даже соваться, как и в лес за дровами, потому что там тоже заминировано:

«Но люди идут, потому что им нечем топить, чтобы деткам поесть приготовить. Ну, это беда большая. А есть сборщики металла. Несколько месяцев назад один паренек, у которого отродясь за душой ни копейки, всем хвастался 50 тысячами гривен. Латунь из гильз насобирал и сдал где-то. Но это удача на один-два раза. Его брат тоже ходил за латунью, подорвался потом. Хорошо, что жив остался».

Рассказывает про дедушку, которому противопехотная мина оторвала голень и стопу, когда тот захотел порыбачить. «Вы не видели мину?» —«Видел, я ее обходил». То есть сознательно шел.

Павловский говорит, что женщины подрываются реже мужчин в десять раз. Потому что никуда не лезут. Попадают разве что под обстрелы, которыми россияне накрывают Херсонщину с того берега Днепра. В Великой Александровке оказывают первую помощь, а потом отправляют тяжелых раненых в Кривой Рог. Более легких — лечат на месте. Сегодня у Павловского на операционном столе 36-летний крепкий мужчина. У него нет левой ноги ниже колена, культя гноится. На уцелевшей ноге — черный носок. На животе — барсетка. Месяц назад он поехал с друзьями в лес за дровами. Друзья целы, он — подорвался. После лечения в Кривом Роге его отправили обратно в плохом состоянии.

«Испаскудили ногу», — сердится мужчина.

Павловский говорит, что некроз распространился выше места проведения ампутации, и врачу нужно его убрать. После лечения раненый получит инвалидность и уже будет думать о протезировании.

Через несколько минут врач выходит из операционной, говорит, что наркоз еще не подействовал, необходимо ждать.

«Через год 80% населения Украины будут такими, как я. Без ноги»

В одной из палат на кровати с несвежим бельем лежит мужчина, тоже без части ноги ниже колена. Только правой. Рана забинтована, кровь пропитала повязку. Раненый после анестезии, голова немного в дурмане, поэтому отвечает порой странно. Да еще и слушает мрачную музыку. Смеется, что она соответствует общей атмосфере. Говорит то по-русски, то по-украински.

Говорит, что пять недель назад пошел на «орковские позиции» к лесу — набрать деревянных реек, чтобы что-то смастерить.

«Я знал, что такое может быть (подрыв на мине, — ред.), поэтому взял бинтик из аптечки, нам итальяшки прислали. Смотрю — по траве велосипедная дорожка идет, значит ходил кто-то. Туда и обратно. Я туда пробрался, реек набрал. Видел мины зелененькие такие, пластмассовые, сверху — крестик. Обошел. А тут как шарахнет! И ноги нет. Но не испугался. Мысли четкие, как программное обеспечение. Никаких слез и соплей. Бегом перевязал ногу, потому что мог умереть просто. И стал ползти к месту, где могут быть люди. Телефона ж не взял».

Через полтора часа ползания по песку и грязи мужчина выбрался на асфальтированную дорогу. К тому времени рана уже болела так, что терял сознание. Его увидел местный житель на мопеде, но у него тоже не было телефона. Пока сгонял в больницу за «скорой», раненый уже выл.

«Приехали медсестры, злые такие: какого хрена, вы, подлюки, туда лазите. Задолбали».

Долго рассказывает обо всех этапах лечения, а затем добавляет серьезно:

«Через год 80% населения Украины будут такими, как я. Ведь мин — завались. Есть такие, что по 100 граммов весят, их сороки переносят. Напишите вот такими буквами, — разводит руки, — что если даже туда, где люди по три раза ходили, не надо соваться. Ведь взрывается».

Смеется: «Слышал, есть где-то закон, что таким, как я, отбитым на всю голову, протез дают бесплатно».

В палату медсестра приносит пару тапочек. Бросает один под кровать раненому. Понимаю, что другой — для пациента из операционной.