Как Довженко-Центр оказался на грани банкротства — интервью с гендиректором

Национальный центр Александра Довженко — крупнейший государственный киноархив Украины, в фонде которого более 6 тысяч фильмов и тысячи архивных документов. В конце мая он объявил о состоянии неплатежеспособности — в тот же день в его бухгалтерию пришли с обысками СБУ и полиция.

С 2014-го года Центр возглавляет культуролог и киновед Иван Козленко. Мы поговорили с ним о причинах финансового кризиса в институции и о структурных реформах в культуре.

Недофинансирования и Госкино

Вы подали заявление о расторжении контракта от 4 июня. Почему?

Причина — отсутствие финансирования Довженко-Центра и вообще финансирование киноотрасли, ведь мы включены в одну из статей бюджета, по которой Госкино финансирует всю киноотрасль. И последствия этого, к сожалению, неутешительные — угроза банкротства Центра, который уже объявил себя неплатежеспособным.

Эта ситуация длится уже 5 месяцев — за это время Довженко-Центр не получает никаких средств?

Да. У нас есть другие источники дохода. Госфинансирование в 2019 году составляло лишь 25% — 75% мы зарабатываем сами — на аренде помещений и проведении мероприятий. Но оба эти источника из-за карантина стали недоступными.

С чем связана задержка средств и с какой стороны?

Со стороны Госкино. Начать стоит еще с назначения его нынешней главы Марины Кудерчук и способа, которым это назначение произошло. Чтобы этот человек занял свое место, пришлось провести два конкурса. Я считаю, что это была ошибка новой власти, которая привела не только к отсутствию финансирования, а к последствиям похуже — потери доверия. Сейчас мы впервые за время относительной автономии Госагентства по вопросам кино имеем некомпетентного руководителя, который не способен выполнять свои функции.

Прошли три месяца пребывания Кудерчук на этом посту — то есть, ее испытательный срок. Его могут не продлить?

На время испытательного срока устанавливают определенные показатели успеваемости, которым чиновник должен отвечать за это время. К сожалению, нам не известно, какие именно перед ней были поставлены задачи и критерии.

Какими были ее действия во время пересмотра госбюджета?

Никакими. В этом и проблема. А настоящим двигателем и защитником области в это время выступил комитет по вопросам гуманитарной и информационной политики во главе с Александром Ткаченко и подкомитет в сфере кинематографии и рекламы во главе с Павлом Сушко. Не Минкульт, не Госкино, а именно комитет. Его активность, а также позиции стейкхолдеров, которые работают в этой области, привели к тому, что бюджет на кино составляет 440 млн, а не 0 грн 0 копеек, как предполагалось в первом проекте изменений в государственный бюджет.

Несмотря на это, Госкино подает в Минфин меньший объем средств, чем был согласован со всеми. Как так случилось?

Верховная Рада заложила возможность выделить нам именно те деньги, в которых мы нуждаемся. Именно на базе этого протокольного решения должен быть создан приказ — паспорт бюджетной программы, который направляют в Минкульт и Минфин. И когда Госкино подало паспорт с меньшей сметой, Минкульт изменил сумму на согласованную Советом, но Минфин получил напрямую от Госкино паспорт с заниженными цифрами. Итак, в Министерства финансов были все основания не подписывать паспорт, ведь там не понимали, на какой документ опираться.

Если Минфин выделит деньги, но по проекту паспорта, который сейчас представляет Госкино, этих средств хватит, чтобы сохранить Довженко-Центр?

Нет. Цифра, о которой мы говорим, — 8,6 млн грн. Она делится на двенадцать месяцев, это значительная часть зарплатного фонда. Мы уже покрыли из других источников два месяца выплаты зарплаты, но все равно у нас два с половиной месяца невыплата. То есть, как только деньги от государства придут нам на счета, они уже на 60-70% будут потрачены.

Какая сейчас задолженность по зарплатам?

Более 2,5 млн.

Формы организации и закон о культуре

Вы писали, что Центр таким образом как бы «наказывают» за прибыльность. В чем проблема?

В государстве до сих пор работает принцип дотационности культуры. Она способна сама для себя заработать, а значит ей надо побольше добавить средств. Это ошибочный принцип, ведь у тех институций, которые умеют заработать, прибыль забирают, а на следующий год даже уменьшают финансирование. А убыточные учреждения на следующий год получают сумму убытков себе в бюджет. Это абсурдная и сюрреалистическая ситуация, которая заставляет много культурных институтов использовать нечестные механизмы бухгалтерского учета, чтобы не показывать свои реальные доходы.

У нас ужасный закон о культуре — хуже трудно себе представить. Написан он в конце 1990-х национально озабоченной интеллигенцией, которая взяла реванш против коммунистической партии. В центре их внимания была духовность и возрождение национальных традиций — как следствие имеем сейчас процветание шароварщины на государственном уровне. Затем осуществлялось несколько попыток внести туда изменения: вот господин Кириленко, который был министром культуры и гуманитарным вице-премьером, внес понятие «культурный продукт» — появилось якобы экономическое измерение в рамках закона. Сейчас, для создания Украинского культурного фонда, в закон добавили еще несколько понятий: «грант», «стейкхолдеры», «агенты». Когда вы читаете этот палимпсест, который писался на протяжении почти 30 лет, то видите на срезе несколько интеллектуальных эпох — терминологию девяностых, нулевых, десятых. Это не закон — это памятник стремлениям разных людей, которые были у власти. Там нет ни защиты наследия, ни креативных индустрий, ни развития индивидуальности. В центре закона защита государства — непонятно какого, потому что у каждого автора были свои о нем представления.

У вас с Олесей Островской-Лютой, директором Мыстецкого Арсенала, есть инициатива пилотного проекта учреждения культуры специального типа. На каком она этапе?

Мы говорили с Владимиром Бородянским, когда он был главой Минкульта, он понимал эту специфику. Он выдвигал к области ряд требований, среди которых были критерии эффективности и успешности — так называемые KPI. Были дискуссии, насколько их можно применять к сферы, которая занимается созданием смыслов, а не развлечениями. Он пришел из коммерции и был сначала довольно радикально настроен по отнощению к паразитарным государственным институтам, а под конец понял эту систему сложных балансов и культурных активностей, которые требуют и различных механизмов. На одной из встреч он даже попросил прописать такие предложения к закону о культуре.

К сожалению, у Бородянского тогда не было времени на это, а потом он ушел в отставку. Правда, есть законопроект, который внедряет форму, подобную предложенной нами, — государственное некоммерческое предприятие.

Этот проект закона должен быть принят при внедрении второго этапа медреформы. Все потому, что у учреждений здравоохранения та же проблема: когда вы приходите в больницу и волей-неволей подходите к окошку с надписью «Касса», потому что должны заплатить туда мзду, она называется «благотворительный взнос». Больницы часто создают такие параллельные структуры, благотворительные фонды, из которых потом медикам платят надбавки, берут средства для других целей. Все потому, что больницы также имеют прибыльный статус, а, следовательно, прибыль должны возвращать государству. Чтобы эту проблему решить, разработали форму государственной некоммерческой организации. Но в тексте проекта не указано, что его можно применять только в сфере здравоохранения — он может быть внедрен и в сфере культуры. Мы с Мыстецким Арсеналом были готовы выступить пилотными учреждениями.

Тогда мы с этим не успели, а теперь неизвестно, что будет с этим законопроектом.

Аренда и уголовное дело

Кто арендует помещение у Довженко-Центра?

В основном корпусе только учреждения культуры и офис продаж. Это была моя принципиальная позиция. Когда я пришел, около 30% площади было в аренде у непрофильных бизнесов: офисы, ремонт техники, продажа семян, автошкола, склады. Широкое лобби, рецепция, книжный магазин, кафе у нас появились уже после смены арендаторов. Основная наша аренда — это отдельные два корпуса, которые не касаются непосредственно Центра. Мы ими не оперируем уже очень давно: один в аренде с 1994-го, а второй с 1998 года. Они полностью в аренде у одного владельца — и это наш основной доход.

Именно из-за аренды к вам на прошлой неделе пришли с обысками.

Именно. Здесь, кстати, есть отдельная интересная история. В 2016 году мы обнаружили, что еще в 2007-м арендатор пристроил к одному из корпусов отдельное помещение. Он пытался как-то оформить его и даже по документам похоже, что помещение достроили легально — с разрешения и ведома тогдашнего директора Центра. В 2014-м этот арендатор, по-моему, незаконно зарегистрировал это помещение как собственность — узнали мы об этом в 2016-м и сообщили Минкульт. На тот момент они уже были оформлены на оффшор. Теперь Держаудитслужба выдвигает к нам претензию, что мы не выставляли этой компании из каких-то островов счета для уплаты налога на землю. Мы пытаемся объяснить, что таким образом признаем их право на это помещение, что отнюдь не в интересах государства. Это одно из трех нарушений, по которым возбуждено уголовное производство по иску Государственной аудиторской службы Украины (ГАСУ).

Второе нарушение — якобы занижение арендной платы у арендатора, который снимает помещение с 1994 года. Не мы ее определяли, она продолжается еще с тех пор — индексируется, хотя и ниже рыночной, но это должен определять Фонд госимущества.

Вас уже вызывали на допросы. Знаете, о чем у вас будут спрашивать?

Они изъяли документы — о них, вероятно, и будут спрашивать. Мне просто интересна эволюция этого дела от административного и хозяйственного вопроса до уголовного производства. Интересно, кто, в какой момент и на каких основаниях решил предоставить делу такую квалификацию. Если это преступление, значит есть чей-то умысел. Чей это умысел, когда он появился, в чем он именно?

Умысел можно заподозрить в предоставлении вами себе надбавки. Расскажите, какая у вас была зарплата и сколько вы себе добавили?

В 2015-2016 годах — 4800 грн. Обычно мы делали 30-50% надбавки.

По условиям контракта вы могли начислить себе надбавку?

По условиям она не предусмотрена, но не запрещена. Я же не просто сделал себе надбавку — есть коллективный договор, а коллектив является субъектом принятия решения. Решение распространяется на всех работников, а я себя считаю работником Центра. Держаудитслужба считает, что у меня какой-то привилегированный статус и на меня нормы Кодекса законов о труде не распространяются.

Надбавки вообще нормальная практика?

Безусловно — как поощрение это важно. В этом плане наша форма организации — госпредприятие — действительно удобная: если мы имеем прибыль, вправе платить надбавки. Финансируемые на 100% учреждения надбавки делать не могут.

Старые корпуса, застройщик, ремонт

После новостей о неплатежеспособности и обысках снова вспомнили о том, что на бывшей территории Центра строят комплекс Smart Plaza Goloseevo — и связали эту ситуацию с якобы интересами застройщика.

Здесь стоит вспомнить, что мы не являемся владельцем земли, она находится у нас в постоянном пользовании. Владельцем является киевская громада в лице КГГА.

В 2007 году тогдашнее руководство Центра и Министерство приняли решение об отчуждении 10 из 14 корпусов бывшей кинокопировальной фабрики. Эти помещения продали на аукционе. За них получили довольно неплохую сумму — более 40 млн грн. Правительство приняло постановление, по которому доход поступал на счета Центра, чтобы Центр купил новое кинокопировальное оборудование.

Когда я пришел в 2011 году, оборудование было установлено, но не принято в эксплуатацию. Тогда же стало очевидно, что эта покупка нерациональна, так как в кино уже произошла революция — на смену пленке пришла цифра. Значит, пленочные копии больше не нужны. То есть, основной статьи дохода у Центра быстро не стало. Надо было как-то реструктуризировать доходы — тогда Центр был индустриальным учреждением. Немного более технологичным, чем фабрика, хотя по существу до сих пор ею и был, но с фильмофондом.

Если раньше фильмофонд был производным, то теперь сердечником должен стать именно он, а лаборатория должна его обслуживать. В 2011-й год мы пришли с не запущенной лабораторией и тремя корпусами, которые остались с 14 фабричных. Есть еще четвертый — бомбоубежище, но оно под землей, поэтому оставим его в стороне.

А вот остальные 10 корпусов были у частного владельца. Но есть нюанс: земля под этими зданиями не была оформлена на нового владельца. За нее платили налог на землю — и по состоянию на 2017-й он суммарно для всего Центра составлял 1,7 млн грн в год. Львиная доля — именно земля под уже давно не нашими зданиями.

Моя концепция реформирования Центра 2015 предусматривала разделение территории. Мы это сделали. Где-то через год владелец тех самых корпусов нашел на них покупателя. Это застройщик и уже со мной он вступил в переговоры. Они были тяжелыми, но в итоге плодотворными — мы пришли к компромиссного согласия и проложили границу по диагонали. Тогда мы вернули землю городу, КГГА ее забрала и передала владельцу.

Для меня это был первый опыт переговоров с крупным инвестором. Удалось договориться о том, что застройщик за свой счет сделает полное фасадное утепление, реконструкцию входной группы и фильмофонда в нашем бомбоубежище. Мы бы никогда этого не сделали за свой счет — я считаю, что это полезная договоренность. Конечно, его интересовала только земля, поэтому он старые корпуса разрушил и строит на них свой комплекс.

Заинтересован ли застройщик в том, чтобы получить все здания Довженко-Центра?

Нет.

Планы на будущее

Что у вас сейчас с контентной частью? Планируете выход из карантина? Что будет с проектами, которые пришлось отложить?

Планов, к сожалению, нет. Как сказал наш президент: «Мне некогда заниматься стратегической работой». Сейчас приходится постоянно отбиваться от абсурдных, сюрреалистических упреков, претензий, попыток нас остановить.

Эта проверка меня сильно подкосила, потому что перед собой я видел таких же людей, но говорим мы с ними на разных языках. Впечатление, что борешься с ветряными мельницами. Эти люди сохраняют систему ценностей своих институций, которая передается по наследству еще от советских репрессивных служб. Они не понимают, что люди ошибаются. Когда я пришел на работу в госсектор из общественного сектора, я много ошибался, но я это признаю. Они каждый раз считают тебя преступником, а себя олицетворением государства, против которого ты что-то имеешь. И так будет, пока мы не начнем структурные реформы.

Вы себя видите их участником?

Хотелось бы. Но если я буду занят спасением институции, это невозможно. Это уже второй такой кризисный период — первый был в 2014-м. Сейчас у меня дежавю — я уже всем этим занимался, но тогда мне было меньше лет и больше энтузиазма.