«На моем примере видно, почему люди в Крыму не выражают открыто свою позицию», — Владимир Балух

Мы познакомились с Владимиром Балухом летом 2016 года, когда журналистка hromadske Юлия Стець поехала в маленькую деревню Серебрянка на северо-западе Крыма. Когда в Киеве и других городах в 2013 году начались массовые акции протеста, Владимир вывесил над своим домом украинский флаг, который был там и после российской оккупации Крыма. Он отказался от российского гражданства и жил в Крыму только с украинскими документами.

Именно такая откровенная проукраинская позиция стала поводом для его арестов, преследования со стороны российских силовиков и приговора к пяти годам лишения свободы.

Владимир Балух вернулся из российского плена 7 сентября 2019 года, он был среди 35 украинцев, которых отдали в пределах большого обмена пленных.

Накануне нового большого обмена Наталья Гуменюк поговорила с Владимиром Балухом о том, каково это —быть украинцем в аннексированном Крыму и политзаключенным в российской тюрьме, а также о жизни после плена.

Владимир, чем вы занимаетесь сейчас?

Как по мне, то ничем не занимаюсь, потому что заниматься для меня —это делать что-то руками, физически, сеять, на тракторе... Ну, обживаюсь в Киеве. Создали Украинский центр по предупреждению пыток.

Я никогда не сидел в украинских тюрьмах, вот только в российской, и не могу сказать, что я знаком с условиями, в которых там находятся люди, и вообще как построено отношение к заключенным, насколько развито соблюдение прав и свобод человеческих. Но понимаю, что это не очень отличается от российских реалий, потому что украинская пенитенциарная система и российская ФСИН (Федеральная служба исполнения наказаний — ред.) вышли из одной системы — советской. И именно поэтому, чтобы исправить эту ситуацию, по крайней мере пытаться сделать более человеческим отношение к людям, которые за решеткой, к чести, достоинству, создали этот центр.

Сейчас мы ждем еще один большой обмен, уже связанный с Донбассом. Вы уже были под следствием, под домашним арестом, когда был последний большой обмен на Донбассе. Это было перед Новым годом два года назад. Вы тогда вообще представляли, что можете оказаться в такой же ситуации?

На тот момент я уже год просидел в СИЗО, меня перевели под домашний арест и я находился в доме мамы. Смотрел по телевизору, как это происходило, как ребята из Харькова прилетели в Киев. Когда смотрел, ну никак с собой не связывал, поскольку тогда же меняли людей с Донбасса, которые попали в плен.

Была большая радость, что люди наконец вернулись домой. Я вглядывался в их лица, пытался прочитать, насколько это тяжело — находиться там. И, знаете, тогда была надежда такая, что пойдут обмены, что разблокируется этот процесс. Но со временем я понял, что это такие призрачные надежды, что Кремль, который олицетворяет Путин, просто накапливает «банк» для выторговывания себе каких-то преференций, уступок.

А когда обменивали вас, как вы узнали и как это было? Как вы познакомились с другими политзаключенными?

С другими политзаключенными я познакомился во время самого обмена, в автобусе, в котором нас из Лефортово везли к самолету. Женю Панова я знал лично, мы с ним пересекались в СИЗО в Симферополе. Честно скажу, не узнал его, потому что он очень похудел по сравнению с тем, каким я его видел раньше. Конечно, Сенцова, Кольченко знал, Клыха, Сущенко, Карпюка, поэтому когда зашел и увидел эти лица — удивился, что именно таким составом нас меняют.

Узнал, что будет обмен, когда меня привезли в Лефортово. Пришел подполковник и сказал: «Я тебе сейчас сделаю предложение, от которого ты не сможешь отказаться». И вручил мне какую-то бумажку, на которой был образец заявления на помилование.

А вы же не просили помилования и не планировали этого делать?

Не просил. Сначала я пытался выторговать возможность пообщаться с адвокатом или с консулом, но он сказал, что нет, и что есть три минуты на размышления: или пишу это заявление, или конвой ждет и я еду обратно. Говорю: значит, тогда едем обратно, потому что если бы я мог писать такие бумажки, я бы в тюрьме не оказался. И после этого мне стало понятно, что здесь происходит определенная игра, и независимо от того, что я отвечу, все равно будет происходить все так, как им приказали. Это было 16 августа, а затем, до 7 сентября, был полный вакуум.

Меня поместили в одиночную камеру в Лефортово. До этого я был в Торжке (исправительная колония №4 в городе Торжок Тверской области — ред.) в штрафном изоляторе, но даже там была возможность пообщаться с сидящим рядом. А в Лефортово все так устроено, что ты сидишь в полном вакууме, совершенно ни с кем не общаешься, просто сидишь. И ты понимаешь, что тебя привезли сюда из-за обмена, но проходит день, другой, третий, и ничего не происходит. Тебе приносят три раза в день какую-то еду и все. И уверенности, что это закончится обменом, не было до последнего момента.

Помните, о чем говорили с другими политзаключенными?

В автобусе мы сидели по одному под окном, а рядом с каждым сидел ФСБ-шник в маске. Когда завели меня, я сел на сиденье, потом встал и начал общаться с ребятами.

Позади сидел Женя Панов, и он мне: «Привет! Помнишь меня?». А я вижу лицо знакомое, но Женю помнил с таким лицом большим, а здесь сидит худой подтянутый парень. Говорю, мол, да, а сам думаю: сейчас я вспомню, кто это. Поздоровался с Олегом, с Сашей Кольченко, с Романом Сущенко, познакомился с Грибом, с Артуром Пановым, Бекиров сидел на первом сидении, я с ним тоже познакомился. А потом говорю: «А где Женя Панов? Нету?». А Женька говорит: «А я кто?».

А уже в самолете говорили?

Конечно. Когда мы были во Внуково, то зашел начальник Лефортово и зачитал о помиловании, а мы пели гимн Украины и говорили ему, мол, на каком основании и кто писал о помиловании? Он зачитал и ушел, а нас после этого посадили в самолет.

Вы через коллегу из Крым.Реалии передали вопрос президенту Зеленскому во время пресс-марафона о том, как можно использовать определенный опыт в переговорах с Кремлем, в частности по обмену. Получили ли вы ответ?

Вопрос был: почему не используется опыт политзаключенных во время переговоров? К тому времени мы уже много времени находились в Украине, и я считаю, что такой опыт для государства был бы полезен в этих контактных группах во время переговоров.

Вы общались с кем-то из власти? Вас о чем-то спрашивали?

Мы определенным образом общаемся с Министерством по делам ветеранов и временно оккупированных территорий, с Оксаной Колядой, с офисом омбудсмена общаемся достаточно плотно. С главой МИД Пристайко общались, достаточно интересная, основательная была беседа.

У вас есть ощущение, что есть кому позвонить, если возникнет какая-то проблема?

Мне есть кому позвонить, но не знаю, воспользуюсь ли когда-нибудь.

После последнего большого обмена были определенные проблемы. С одной стороны, были политзаключенные, которые говорили: «Нам государство ничего не должно, мы самостоятельные люди». С другой стороны, были вопросы о помощи. Какие, по вашему мнению, вопросы должно решить государство для бывших политзаключенных?

Я могу сказать лично за себя. Я не считаю, что государство должно мне и должно сделать что-то большее. Это точно не так. Как по мне, нужна помощь только в двух вопросах — решить проблему с жильем и проблему с трудоустройством.

Вы повесили желто-голубой флаг на своем доме в уже аннексированном Крыму, и это выглядело как вызов. Эту историю рассказала моя коллега, журналистка hromadske Юля Стець. Она действительно очень переживала о том, какой это риск для вас, если история станет публичной. Когда вас задержали, мы все в Киеве в редакции очень сильно переживали — нам казалось, что мы сделали что-то не так.

Нет, это не так. Я живу по принципу «Делай, что должен делать, и будь, что будет».

Мир несправедливо устроен, и я тоже виноват в том, что произошло с Крымом. Эта агрессия российская, люди, которые радостно бежали на референдум — я это видел и, возможно, что-то недостаточно сделал, возможно, мог больше сделать, чтобы этого не произошло. Это зона моей ответственности, и поэтому, если откровенно, если бы повторилась история, зная, как все произойдет, я все равно делал бы то же самое.

Я смог себе позволить вот такое открытое проявление сопротивления, а многие по разным причинам не могут вот так открыто высказываться. И на моем примере видно, почему именно.

Как построили ваше дело? За что вы все это прошли?

Флаг я вывесил еще в декабре 2013 года в поддержку Майдана, Революции Достоинства и просто не снимал. Когда происходили события так называемой «Крымской весны», меня хотели заставить снять этот флаг всевозможными методами.

Сначала задержали за невыполнение на три дня и еще присудили 500 рублей ($7,3) штрафа, якобы за невыполнение каких-то законных требований полицейских. Потом приехали срывать флаг, под вымышленным предлогом проводили у меня обыск и похитили паспорт гражданина Украины. Через семь месяцев снова был обыск, после которого открыли дело, сначала административное — с наказанием отсидеть 10 суток в изоляторе временного содержания, а затем уголовное дело, и за одно и то же деяние дважды наказали.

Я год судился с ними. Мне постоянно озвучивали: «Или снимай флаг и уезжай из Крыма, или доиграешься до тюрьмы». Во-первых, я ничего противозаконного не делал и меня не за что сажать, а во-вторых, очень не хотелось, чтобы какая-то мерзость тебя выдавливала. Я им так в глаза и говорил: «Вы надеетесь, что мы все уедем и я свою землю оставлю на таких, как вы? Даже не надейтесь». И потом уже я понял, что меня так или иначе в итоге посадят за решетку, но не думал, что это будет так.

Как вы общались со своими односельчанами? Вы же их знали.

Я просто совсем ни с кем не хотел общаться. И было, что никуда не выходил, дома своими делами занимался и с людьми старался как можно меньше вообще о чем-либо общаться.

Больше всего поразило меня то, как изменились люди. Потому что те, с которыми годами общался, потом шарахались от меня, когда случайно поздоровались со мной, не узнав, а потом, поняв, что это я, отмахивались руками. А другие люди, о которых никогда не подумал бы, носили передачи, когда в тюрьме был. С ними не общались, хоть и жили на одной улице, и совсем не думал, что именно от них будет поддержка такая.

А как вы к этому относитесь? Потому что вы и, скажем, Олег Сенцов — такие символы сопротивления, на которые якобы должны равняться все остальные. Но не все такие и, вероятно, не все люди герои.

Крым — это большая зона, напичканная войсками и оружием, и сопротивляться просто ради сопротивления нет никакого смысла, это не будет иметь какого-либо практического воздействия. Я знаю много людей, которые сопротивляются сейчас в Крыму. Они не могут выйти и выгнать этих оккупантов из Крыма, но могут пойти ночью и перекрасить их флаг в украинский, в сине-желтый, даже рискуя при этом свободой, они идут и делают. И я знаю таких людей.

О чем вас спрашивали как политзаключенного? Те, кто сидели вместе с вами, те, кто охранял.

Это очень-очень разные разговоры. От абсолютной поддержки, от «Украина форевер» до, например, «Я же с тобой хлеб только что делил, а ты мне говоришь, что мы не братья». Я говорю: «Ну ты пойди расскажи это семьям, которые уже не один десяток тысяч родных и близких похоронили. Расскажи, им какие мы братья». И начинается вот это «Да это вы сами себя».

Вот я с ним сижу, и они действительно удивляются. «Как? Ну дали вам там по морде. Мы же братья». Он признает: «Да, мы стреляли из Гукова. Я сам видел, как из Гукова стреляли грады, я там работал в тот момент, я это видел. Ну так и что? Это каких-то ваших бандерлогов наказали». И такие разговоры были, понимаете? Разговоры совершенно разные.

Краснодар, Армавир, Волгоград, Воронеж, Ярославль — где пришлось по СИЗО посидеть, там ты находишься с определенным количеством людей, общаешься. Ну и наиболее адекватное общение было именно с представителями кавказских народностей, с чеченцами, с дагестанцами.

Тюрьма народов.

Они все понимают, все осознают.

Вы были на митинге «Нет капитуляции» 8 декабря накануне саммита в Париже. Ваш приход на это мероприятие — это политическая позиция? Что для вас главное? Ведь там были разные люди по разным причинам.

Там я видел людей с украинским сердцем, и люди переживают. Я имею в виду не тех, кто выступал со сцены, а людей, которые пришли на эту акцию. Им больно, что сейчас есть попытка демонтировать завоеванные Украиной позиции международной поддержки, сопротивления, уверенности в собственных действиях, понимаете? Невооруженным глазом видно, что эта формула «просто прекратить стрелять» не работает и не сработает, потому что не для того там развиты эти два квазигосударства, чтобы это просто так завершилось.

Наиболее правильный путь — с помощью армии отвоевать свои территории. Мы осознаем, что сейчас этого сделать не можем, но придет время и мы сможем вернуть свои территории, потому что сопротивляться уже никто не будет. Просто зайдет армия и выйдет на границу с Россией, и будем держать свои позиции и устанавливать настоящую украинскую власть.

Вы пойдете воевать в таком случае?

Конечно. Но на данный момент мы не можем этого сделать.

В первую очередь, должно быть осознание. Чего мы хотим? Хотим вернуть свои территории? Если хотим, то каким образом можем? Военным путем сейчас не можем, правильно? Тогда у вас остается одно — создавать все условия, чтобы люди могли переехать жить сюда, в Украину. Если человек не может жить там в оккупации, и не сопротивляться тоже не может. Если бы они там чувствовали такую постоянную уверенность Украины в том, что она движется именно по этому пути, там бы принимались другие решения. Самый большой враг — он здесь, на самом деле, внутри Украины находится, это наш раздрай.

Олег Сенцов на «Форуме Единства» в Мариуполе сказал очень короткую речь о том, что Революция Достоинства, по его мнению, превратилась в революцию ненависти, потому что есть большой раздрай даже в активном обществе. Есть определенная категоричность, и на самом деле война влияет на людей. Что с этим делать?

Искать то, что нас объединяет, и найти понимание — куда и как мы движемся. И когда будет постоянное осознание, тогда можно строить механизмы, с помощью которых мы будем это делать. А у нас нет осознания до сих пор. Есть патриотическая часть общества, которая на Революции погибала и которая сейчас отстаивает Украину, а есть часть людей, которые не имеют никакого отношения к построению чего-то.

Вы сейчас говорите об активной патриотической части общества, которая настаивала, например, что не может быть вашего обмена, потому что отдают Цемаха, а надо оставаться принципиальными.

Мне непонятен этот пример с Цемахом. Почему бы его не отдать за наших людей? Господь накажет...

Не отдать врагу того, кто мог бы этого врага наказать, говоря что-то в трибунале по «Боингу», скажем.

Мы бы что, заставили бы Цемаха каким-то образом что-то говорить? Есть все ответы, на самом деле, их просто надо слышать. Злом зло побороть невозможно. Зло можно победить только правдой, только добром.

Напоследок спрошу, как вам Киев?

Я очень люблю Киев. Единственное, я человек сельский, для меня сложен этот ритм и постоянный сумбур, и эти расстояния. лучше я семь километров пешком в чистом поле пройду, чем здесь добраться. Это пока период адаптации. Время покажет, если я адаптируюсь — будет так, если нет — сменю место жительства.