Победа на Sundance, документалистика на Донбассе и Госкино: интервью с режиссером Ириной Цилык

В этом году награду за лучшую режиссерскую работу над документальной лентой на фестивале Sundance в США получила украинка Ирина Цилык. Главные герои ее фильма «Земля голубая, будто апельсин» ― семья Гладких-Трофимчук из Красногоровки, что находится в нескольких сотнях метров к линии фронта на Донбассе. Мама Аня и ее четверо детей делают кино о самих себе, а Ирина с командой снимают это.

Hromadske поговорило с Ириной Цилык о работе над фильмом, особенностях фестиваля Sundance и позднем дебюте в полнометражном кино.

С чего началась работа над фильмом?

Это было спонтанное решение. Продюсер Анна Капустина позвонила мне и предложила присоединиться, потому что предыдущий режиссер ушла из проекта, а через неделю ― питчинг в Госкино. Я услышала слова «Донбасс», «дети» ― и без раздумий согласилась.

Это должен был быть фильм о «Желтом автобусе» ― волонтерский проект на Донбассе, во время которого кинодеятели учили местных детей. Мы легко выиграли питчинг, получили бюджет ― и только тогда я поняла, что с этим надо что-то делать.

У меня был опыт в документальном кино, сняла два «коротких метра» для «Невидимого батальона». Мы с оператором приехали в один из лагерей «Желтого автобуса» в Авдеевке ― было интересно, фактурно.

Одна из участниц, Мирослава Трофимчук, пригласила нас к себе в Красногоровку. Мы не ожидали ничего особенного, но именно там все головоломки сложились. В центре города война не чувствовалась, а на окраине ― мертвая зона и трава по пояс. Там ощутимые параллельные реальности войны и мира. Нам хватило двух дней, чтобы понять: мы хотим снимать только о семье Гладких-Трофимчук.

Что вас зацепило в этой семье?

За этими героями можно наблюдать бесконечно. Я долго не могла понять, что именно мама Анна ― главная протагонистка. Казалось, что я должна снимать о детях, но на самом деле мама и является центром их мира, режиссером всего, за что берется.

Во время съемок Мирослава была еще школьницей, а теперь она студентка киновуза в Киеве. Настя еще учится в школе, но планирует стать кинорежиссером, играет на саксофоне, флейте, укулеле, синтезаторе. Шестилетний Стасик ― вечный оптимист, а восьмилетний Владик ― Пьеро, глубокий и рыхлый. Даже их дом визуально кинематографический ― интересное расположение комнат, свет, цвета.

Нам повезло, что они любят кино и по крайней мере в общих чертах понимают кинопроцесс, поэтому сразу согласились на съемки. Но впустить в дом киногруппу на неделю и позволить им стать частью твоей жизни ― разные вещи.

Мы приезжали семь раз в течение года, каждый раз почти на неделю. Сначала жили в местном общежитии, а потом поняли, что более удобно и выгодно для фильма жить у наших героев. В конце концов, я помогала Ане, мы вместе готовили обеды, и теперь у меня странное ощущение, что у меня есть семья в Красногоровке. Уже не терпится приехать туда без камеры.

У вас были пределы в работе с героями, которые не могли переступить?

Кризисным моментом были вступительные экзамены Мирославы. Я хотела это снимать, но она была против. Тогда я поняла, что камера будет мешать, и осознала, что это ее жизнь, а не наше кино. Мы иначе сняли этот период и ничего не потеряли ― в фильме это хорошо выглядит.

Во время всего процесса я спрашивала себя: где «красные линии»? Это был мой первый опыт такого глубокого проникновения в жизнь других людей. Я должна была сконструировать сценарий, построить драматургию, иногда хотелось провоцировать героев на выигрышные для фильма ситуации.

Но нельзя использовать людей. Это не актеры, которые получают зарплату, и они не должны делать того, что тебе надо. Нельзя просить людей о том, что им не свойственно, потому что так ты проваливаешься в неправду.

Я не верю в правду в документальном кино в целом ― мне кажется, это манипуляция. Документальное кино ― это только отражение правды в определенной степени, ведь любой фильм состоит из авторских выборов героев, сюжетов, позиции камеры, монтажа. Мы выбираем, какую из правд показать. Это большая ответственность и власть, что может быть опасным.

Методом ошибок и экспериментов я пришла к выводу, что всегда нужно оставаться на светлой стороне этического отношения к героям. Кажется, нам это удалось. Но я не могу сказать, что после съемок у меня есть ответы на все вопросы ― скорее наоборот.

Как на протяжении года менялись вы и ваши герои?

Семья, о которой мы снимали, любит кино. Девушки увидели только верхушку айсберга, но у них выросла планка целей. Ранее им и в голову не пришло бы, что мир открыт, есть большие фестивали и возможности. Появился дополнительный стимул завершить собственный документально-игровой фильм.

Мы всю жизнь прожили за эти 2,5 года. Откровенно говоря, я понятия не имела, к чему мы придем. Мне казалось, что фестивали класса «А» всегда происходят с кем-то другим. Мне 37 лет, это поздний дебют ― я долго не могла решиться на первый фильм. Наше поколение не такое смелое, как двадцатилетние, поломанное на старте ― когда мы учились, никакого кино и близко не было, мы не понимали, где получить практику. Я начинала с рекламы, снимала игровой короткий метр и подумать не могла о Sundance.

Почему вы выбрали такое название для фильма?

У меня не было никаких вариантов и я как-то объясняла литкритику Анне Улюри, что хочу совместить несовместимое. Она процитировала Элюара ― «Земля голубая, будто апельсин». Именно эта фраза является известным примером сюрреализма в искусстве. Она причудливо звучит, ее сложно запомнить и приходится объяснять.

Не факт, что, посмотрев фильм, вы найдете ответ на вопрос о названии. Но я думаю, оно отражает ощущение того, что вещи не на своих местах.

Мы работаем каждый день, чтобы вы первыми узнавали о новостях в Украине и мире. Поддержите нашу деятельность на платформе Спільнокошт, hromadske действительно нуждается в вашей поддержке.

После премьеры на фестивале зрители писали, что в фильме много сюрреалистичности. Что именно имеется в виду?

Я бы не сказала, что наше кино настолько сюрреалистическое. В фильме довольно тонкие моменты. В прифронтовой зоне, особенно когда общаешься с гражданскими, тебя настигает ощущение нереальной реальности. Живя так близко к войне, они привыкли воспринимать ее как нечто обыденное. Это очень цепляет, когда приезжаешь туда как «турист».

Во время «Желтого автобуса» группа детей снимала в Авдеевке сцену для собственного фильма на границе с минным полем. Они постоянно нам напоминали об осторожности. А сами во время паузы включили drum'n'bass и начали беситься рядом с тем полем. Садилось солнце, начались вечерние обстрелы, а они не обращали на это внимания.

Таких моментов было множество и в Красногоровке ― например, наши герои смотрели фильм Дзиги Вертова, и слышно было обстрелы, на которые им уже все равно.

Обсуждали ли вы с героями это чувство обыденности к войне?

Мы только об этом и говорили. Они много смеялись ― с того, что мы переспрашиваем, стараемся быть осторожными ― и со временем я поняла, что это защитная реакция. Так можно отвлечься от своих травм. Они в этом живут. Когда я возвращалась домой в Киев, несколько дней прислушивалась, не слышно ли взрывов. Как-то в стиралке громко стучали кроссовки ― и мне показалось, что это взрывы. А потом мы тоже привыкли. Так я поняла, как это происходит с моими героями.

Наверное, и съемки фильма о себе были их защитной реакцией.

Со временем я поняла, что этот фильм ― проработки травмы, во время которой герои реконструируют ситуации войны. Например, свои ночевки в подвале. Конечно, они не думают таким образом, но для нас это было очевидным.

Они много смеялись во время съемок в один день, что и стало кульминацией. Они брали друг у друга интервью о пережитом ― садились перед камерой на черном фоне. Мне хотелось, чтобы в нашем фильме они рассказывали о себе, но я избегала «говорящих голов», поэтому такой формат оказался большой удачей.

Когда они начали говорить, у нашей команды было ощущение, что спали все маски. Это были моменты абсолютной искренности. Мама наблюдала за этим и плакала. Думаю, они никогда раньше не говорили друг с другом о своих страхах. Это были неоднозначные ощущения.

Их мама Аня приняла решение, что семья остается в Красногоровке. Да, у них все получилось, но никогда не знаешь, было ли это правильно. Я тоже мама и знаю, как это ― нести ответственность за выбор, который касается твоего ребенка. Мы с Аней ровесницы и меня задевало за живое, насколько разная у нас жизнь. Ее главная роль ― быть мамой, но она еще многое успевает, даже научилась монтировать видео для своих детей и ведет студию для местных, хоть туда ходит только два человека.

В рецензиях часто вспоминают об операторской работе. Чем она особенная?

Слава Цветков ― невероятный оператор, умеет видеть красоту там, где большинство ее не заметит. Это как pars pro toto ― часть может рассказать обо всем.

Мы попытались снимать только статичные кадры, и это неожиданно сработало. Этот стиль съемки очень подходит нашему фильму. Можно искать метафорическое объяснение ― например, герои пытаются стабилизировать мир в своем доме, пока мир вокруг сходит с ума.

А еще Слава очень круто работает с натуральным светом. Я уже несколько раз слышала, что один из кадров, где семья смотрит фильм на диване, похож на средневековую живопись. Думаю, без этой операторской работы у фильма не было бы легкой магии и очарования кадра.

Историю семьи можно масштабировать на весь Донбасс или она скорее уникальна?

Я не думаю, что эта семья является репрезентативной для региона. Они ― не характерный пример того, как люди на Донбассе спасают себя от войны. Их уникальность цепляет, и я пыталась показать именно этот вид правды.

Как так получилось, что в фильме о войне нет самой войны и политики?

Я ее не обходила ― просто фильм не об этом. Честно говоря, в последние годы сняли столько фильмов о войне в Украине, что делать еще одно такое же кино было бы для меня глупо и неинтересно. Наш фильм ― о незаметных для большого мира людях, которые борются за нормальное существование и пытаются сохранить в себе человечность и оптимизм.

Как вы организовали поездку на фестиваль?

За бюджет поездки на Sundance, наверное, можно было бы снять еще один маленький фильм. Но важно представить фильм должным образом, привезти команду и героев. Присутствие Мирославы было важным для зрителей.

Мы обращались в Госкино, ведь они обычно поддерживали такие поездки ― но на этот раз нам отказали. Мы остались один на один, но нас поддержали Razom For Ukraine, B2B Doc. В общем наш фильм ― это копродукция Украины и Литвы, где мы делали постпродакшн. Также присоединились Нидерланды ― IDFA Bertha Fund, фонд фестиваля, который дважды предоставлял нам гранты.

Вы ожидали чего-то от Sundance?

Хоть у меня и плохо получается, но я учусь не ждать ничего конкретного, чтобы не разочаровываться. Наша команда ехала на фестиваль с открытым сердцем.

Пока я готовилась, пересмотрела серию «Симпсонов», где Лиза едет на Sundance ― она сняла документальный фильм о своей семье. Там очень точно передана атмосфера фестиваля ― никаких дрескодов, красных дорожек и пафоса, зато много улыбающихся людей в свитерах и вечеринок. На всех пяти показах у нас был солд-аут, даже в 9 утра ― и так было на всех фильмах. Какой триумф жизни и радости.

Единственное, что меня огорчило ― у нас не было билетов на показы. Обычно аккредитация участника позволяет посещать показы коллег, но на Sundance мы даже на собственные не всегда могли попасть. Я объявляла фильм, мы шли гулять и возвращались аж на обсуждение фильма со зрителями.

Что вам может дать победа на Sundance?

Это открывает дополнительные возможности ― например, потенциально возможна дистрибьюция в США. Во время фестиваля мы встречались с потенциальными американскими партнерами ― они намекали, что заинтересованы, но ждут результатов. Это так работает: пока кто-то другой не похвалит твое кино, его не захотят взять в прокат. Сложно сказать наверняка, что нам даст эта награда, но я рада, что она есть: не только режиссерская, а и для всей команды. Кино ― это вид искусства, где ты не сам по себе.

Где «Землю» можно будет посмотреть в Украине?

Украинская премьера будет на фестивале Docudays. Там также будут наши герои ― все они, кроме Мирославы, еще не видели фильм. Это рискованно, но я хотела бы, чтобы они впервые увидели его на большом экране.

Говоря о будущем: как изменения в Госкино могут повлиять на украинскую документалистику?

Сейчас для большинства украинских кинематографистов период тревожности. Есть неприятное предчувствие. Конечно, надо судить по результатам. Но в Украине часто и особенно теперь к власти приходят не всегда компетентные люди, и это вряд ли может пойти на пользу этим сферам. В последние несколько месяцев все замерло. Даже с той же поездкой на Sundance никто не мог помочь, хотя это имиджевая вещь для украинского кино.

То, что происходило на конкурсе главы Госкино, подрывает доверие к прозрачности конкурсов в целом. Юлия Синкевич достойно прошла все этапы, одна вышла в финал ― и вдруг нашли какую-то отмазку, чтобы провести другой конкурс. Мне кажется, чтобы привести в Госкино «своего» человека. Мы мало что знаем о Марине Кудерчук, но вызывает сомнения то, что она фактически не связана с киноиндустрией.

В последние годы количество украинских фильмов перешло в качество. Не хотелось бы, чтобы вектор деятельности Госкино изменился. Предпочтение планируют предоставлять тем, кто ранее зарекомендовал себя собранием в кинотеатратах. Но фильмы, которые собирают залы в кинотеатрах, и фестивальное кино ― разные миры. Зрительское кино тоже надо развивать, но нельзя перекрывать воздух авторскому.

автор: Оксана Расулова