Сергей Рахманин: Brioni и яхты для многих заменили реальную политику

Прочитал в биографии, что ты начал публиковаться в 1983 году. Что побудило школьника-комсомольца пойти публиковаться, и о чем ты писал тогда?

Существовало правило — любой комсомолец должен был подписаться какое-то на комсомольское издание. Мне досталась газета «Молодая Гвардия», которую я выбрасывал, не читая.

Но как-то увидел объявление, что «студия молодого журналиста газеты "Молодая гвардия" объявляет набор». Я пошел. Там сидел человек, который во многом сделал из меня журналиста в самом начале. Он дал мне лист бумаги и предложил в течение 15 минут написать что угодно на мое усмотрение. Я очень старался. Он внимательно посмотрел текст, подчеркнул одно предложение и сказал — это ничего. А остальное — полное дерьмо.

Меня это очень задело. Я считал себя талантливым. Мне захотелось доказать, что я могу быть хорошим журналистом.

Моя первая заметка была на первой полосе про школьный музей боевой славы. Я помню свой первый гонорар — 4 рубля 83 копейки. Я скупил полтиража этой газеты, раздавал знакомым.

24 августа 1991 года. Ты помнишь этот день, что ты тогда делал?

Мы сидели в редакции и спорили, как освещать это судьбоносное событие. Это было одно из изданий, которое тогда не поддержало ГКЧП. Было три варианта: поддержать, проигнорировать или поддержать движение за независимость. Мы сдержанно поддержали движение, так как были разные взгляды.

24 августа мы целый день практически не выходили из редакции. Только к вечеру я пошел на Майдан, где проходила небольшая акция.

Было ощущение, что событие важное. Но вот было ли это незаурядным историческим событием — нет. Во-первых, на фоне жесткого противостояния в Москве ощущения притупились. С другой стороны, сверхглубокая включенность в политику в то время мне не была присуща.

У меня были однокурсники и одноклассники, которые были активистами создания Народного Руха, которые ходили на демонстрации. Я тогда был аполитичным человеком.

Как ты пришел в политическую журналистику?

Я узнал, что создается газета «Киевские ведомости», которая на тот момент ломала стереотипы о печатной прессе. Это 1992 год. Это была первая газета, которая перешла полностью на компьютер. Компьютеры, иллюстративная квота, другой подход к подаче темы, другой подход к печати, распространению, собственная корреспондентская сеть, возможность изменять полосу, делать вечернее и утреннее выпуски, региональные страницы, в регионах делались отдельные страницы. И безусловно большое количество авторитетных журналистов. Все было интересно, включая зарплату.

Попасть в эту газету, если ты не был звездой, можно было только по рекомендации кого-то из завотделов. Я знал только мою бывшую однокурсницу Людмилу Васильеву. Я просился в отдел спорта, куда угодно, только не в политику. А она говорит: слушай, это самый простой вариант, потом можно будет перевестись. Я согласился на такую внутреннюю, абсолютно честную оборотку. Я учил названия, термины, терпеливо запоминал лица, смотрел на портреты, учил имена-отчества, биографии.

Когда ты понял, что политическая журналистика — это твое?

В 1996 году, когда начался процесс. Все, что тогда происходило, включая элементы внешней политики, так или иначе связывалось с Конституцией. Она должна была быть стержнем. Тогда мне стало вдруг интересно. Особенно, когда нашелся человек, который мне объяснил и привил интерес к этому. Я очень благодарен судьбе, что она познакомила меня с Виктором Мусиякой, который, к сожалению, ушел из жизни совсем недавно.

Он мне показал причинно-следственную связь между Конституцией, не как документом, а как организмом, и всем тем, что происходило, происходит и будет происходить в государстве.

Существовало несколько различных проектов. Была Конституционная комиссия, были альтернативные законопроекты у разных депутатов. Были по меньшей мере два разных законопроекта в Администрации президента. Я обнаружил, что это невероятно интересно. Это триллер.

Амбиция была только в том, как об этом написать понятно и интересно. Я уже четыре года работал в политической журналистике, но только в 1996-м понял, что мне это интересно и это мое.

Журналистика, особенно политическая, — это единственная профессия, где очень трудно найти грань между ремеслом и искусством. Она плавно перетекает из одного в другое. Это не чистое ремесло и точно не чистое искусство. Именно поэтому я ее очень люблю.

Кто первый из украинских политиков занес деньги в Верховную Раду? Есть такая легенда или версия, что это 1997 год и это Юлия Тимошенко. Она первая начала банально за деньги покупать голоса депутатов.

Я не знаю, кто первый. Деньги точно заносились, начиная с 94-го года. В 94-м году о фамилии Тимошенко никто еще не вспоминал. Администрация президента Леонида Кучмы была первой серьезной политической организацией, которая начала системно работать с депутатами.

Юлия Мостовая рассказывала, что Александр Волков, влиятельный тогда депутат и фактически бизнесмен, начал доплачивать по 300 или 500 долларов людям, которые работали в администрации президента Кучмы. А в парламенте?

Было такое. Это не называлось подкупом. Это называлось «доплатой» или «материальным стимулированием». Есть же такое понятие в футболе. Там же не говорят: подкупать судей. Работаем с судьями. Работали с депутатом.

Я не могу утверждать, но кажется, первые, с кем начали работать, это были левые — Витренко и Симоненко, потому что их голоса были нужны Кучме, а они время от времени становились в позу.

Если говорить о том, кто привил систему работы с депутатским корпусом, то мне вспоминаются Волков и Бакай. Были и другие фамилии, но это было задолго до 1997-го, и точно не Тимошенко.

Как это выглядело? Например, у человека появились деньги. То есть депутат раньше ездил на Таврии, а теперь приезжает на мерседесе или на БМВ, или хоп — и у него костюм или часы. Это было на твоих глазах?

Было. Я таких случаев знал много. Какое-то время люди не то, чтобы стеснялись, но старались, чтобы это не слишком бросалось в глаза. Была какая-то сдержанность. Были случаи, когда человек покупал дорогую машину. Был один депутат, умный и достаточно порядочный определенное время, мне показалось, что у него начался разрыв шаблона — если я такой умный, почему я такой бедный? Слева и справа от меня сидят люди, глупее меня вдвое. Тот купил машину, другой — квартиру, и ходят в костюмах. А у меня тот же галстук, что и два года назад, и те же ботинки, в которых я приехал из своего райцентра. И на этом люди ломались.

Экзамен деньгами очень мало людей проходят. Особенно, когда деньги большие.

Было время, когда делались просто глупые деньги на ровном месте. Тогда разница между деньгами, которые тебе предлагали, и которые ты зарабатываешь, была намного больше. Сейчас суммы предлагают больше. Но ты, условно говоря, зарабатываешь 20 долларов, а тебе предлагают 50 тысяч. Ты нули дорисовываешь и понимаешь, что у тебя голова отваливается. 50 тысяч — это однократно. Речь идет о 90-х годах. 50 тысяч в 90-е.

И человек ломался — покупал машину, которую парковал в нескольких кварталах от Верховной Рады. Костюмы, которые он купил, висели в отеле. Он продолжал, уже имея другой уровень доходов и расходов, не надевать их в парламент... Но когда люди очень бросались в глаза — это обсуждалось. Механизмов наказания за это не было. Собственно, они и сейчас такие условные, а тогда не было ни одного.

Когда стало нормой, что у ВР парад дорогих авто? Лексусы, Мерседесы и так далее. Когда это стало нормой?

Как-то не наблюдал. Мне кажется, что это началось с момента прихода Виктора Федоровича и других.

То есть это уже в нулевых?

Это в «нулевых» было, да. Они принесли это с собой. Примерно в это время я посетил Донецк, где говорил с одним влиятельным местным политиком, он и сейчас, кстати, заметен. Он меня убеждал, что Донецк — гораздо культурный город, чем Киев. И когда я спросил почему, он сказал: у нас три магазина Brioni, а у вас один. Абсолютно серьезно, без всякой иронии. У них фетиш: машина должна быть не просто дорогая и костюм не просто дорогим, а правильным.

Была эта мода — то на Brioni, то на Zilli. Мерс должен быть таким и таким. И они эту моду перенесли в Киев. Тогда появился эта ярмарка тщеславия, когда они начали копировать друг друга — очки, костюмы, машины.

Мобильные телефоны...

Конкретные мобильные телефоны. Трезубец не мог быть не золотым, который на костюм вешается. Оно выглядело сначала смешно, а потом оказалось, что этим замещается практически вся политическая история...

Я когда-то попал в одну приемную, где сидели трое уважаемых людей, реально серьезных людей. Это было начало нулевых. Они сидели в приемной человека, который — без преувеличения — решал судьбу этого государства. Они обсуждали яхты минут 40.

Если бы они поговорили 15 минут и перешли на какую-то другую тему... Нет! 40 минут в ситуации, достаточно критической для страны, они обсуждали яхты. Это приняло очень опасные формы, с моей точки зрения, когда внешняя атрибутика для многих стала замещать реальную политику... Но страна слишком сложна, чтобы можно было себе такое позволять.

Я не знаю, как это происходит в России. Но верю, что в отличие от нас они могут себе такое позволить: там все и так управляется, работает, есть инструменты подстраховки... Можно говорить о яхтах.

Тебе угрожали? Было такое, что звонил какой-то авторитетный бизнесмен?

Есть люди, которые пережили целые периоды угроз. У меня было не настолько серьезно, но было: то подорвать обещали. Или из дома предлагали не выходить...

За что тогда угрожали?

За статью. Сейчас это даже смешно. Сейчас тебе будут предлагать деньги, чтобы ты написал иначе или совсем не писал. А тогда проще было запугать или убить.

А кто тогда угрожал? Братки или АП, силовики, СБУ?

Здесь разные уровни опасности. Когда мы нажимали на какие-то болезненные места чиновников высокого уровня, то у нас были суды. Невероятное количество судов по разным поводам, решение суда писалось еще до того, как судебное заседание начиналось. Или приходила налоговая. Это была классика жанра.

Проверки продолжались неделям, я некоторые — месяцами.

Маски-шоу тоже мы проходили.

Другое дело, если у тебя конфликт с персонажем средней весовой категории: ему проще было нанять пару-тройку бандюганов, звонить с угрозами, пасти в подъездах... Поэтому наступить на пальцы мелкому персонажу порой было опасно для жизни, потому что он мог просто нанять какого-то отморозка.

Это и сейчас есть. Скажу так: сейчас самое опасное — это писать о застройке в регионах...

Да. Чем меньше вес субъекта, тем большую проблему ты можешь получить. Хотя бывало по-разному...

Например, сходил я на съезд правой политической партии, встретил там человека, которого, допустим, знаю лет пять... Потом написал статью. И тут этот человек звонит и говорит: «Слушай, брат, есть проблема. Пацаны хотят тебя взорвать. Я не шучу, реально взорвать. Вот просто поставить тебе растяжку и все. Я их удерживаю, хватаю за руку. Но ты такую херню написал, как ты мог это сделать?»

Я говорю: «Слушай, я никогда не скрывал своих взглядов. То, что я написал, не может быть оскорбительным или одобрительным. Это просто констатация факта с моим собственным впечатлением о том, что я увидел. Там нет наезда, нет особой лести...»

Он говорит: «Нет, ты не понимаешь. Ты нормальный человек бы, я тебя знаю. И ты меня знаешь, что я нормальный человек. Они взорвут. Банально гранату Ф-1 тебе поставят под дверью, ты даже не заметишь, и все, и хана...»

У тебя есть версия, почему убили Гонгадзе?

Может, я ошибаюсь, потому что когда-то я скептически относился к этой версии, а сейчас мне кажется, что все-таки она имеет право на существование.

Больше всех выиграла от всего того, что произошло впоследствии — Российская Федерация. Кучма в ситуации, когда он, с одной стороны, был способен закручивать гайки всей стране, а с другой — озвучивать намерения интегрироваться в евроатлантическое сообщество. Несмотря на то, что он был избран на пророссийской риторике, и в его окружении было немало людей, ориентированных на Москву, но России договариваться с ним было достаточно сложно.

Единственный способ поставить ему шлагбаум в движении на Запад был скандал, который бы, с одной стороны, его дискредитировал в глазах Запада и заставил отправиться в объятия России, и с другой — скандал, который бы дискредитировал его внутри страны, чтобы ослабить его влияние на ситуацию.

Ну и в-третьих: в случае, если скандал вокруг убийства журналиста приобрел бы катастрофические масштабы, была возможность досрочных выборов и можно было бы вообще от него избавиться.

Условного Ющенко на тот момент не существовало, а те люди, которые могли прийти на пост президента, Россию устраивали бы гораздо больше, чем Леонид Данилович...

О «Зеркале недели». 20 лет в одной редакции...

Почти 21.

Как такое возможно?!

Здесь несколько факторов. Мы с Юлией Мостовой — друзья. С первого курса. Затем встретились в «Киевских ведомостях». Потом она пошла делать «Зеркало...», а я остался в «Киевских ведомостях» и время от времени писал ей под псевдонимом. Когда в «Киевских ведомостях» сменился собственник, она меня пригласила.

С Мостовой непросто и просто одновременно.

Ее отец, Владимир Павлович Мостовой всегда удивлялся, как нам удалось не перессориться и не загрызть друг друга за столь долгое время. И это при том, что пишем на одном поле, и наши взгляды не всегда совпадают.

Действительно, то, что мы по-разному смотрим — это огромный плюс. Это не позволило деградировать нам обоим как журналистам, потому что если бы мы были единодушны, мы бы тут и закапсулировались.

То, что мы спорили, и очень часто, иногда очень остро, пошло на пользу.

Но: мы расходились в тактике, не в стратегии.

Наша история с Мостовой — это не только о журналистике, хотя и о журналистике тоже. Это история двух людей, которые дружат, которые поддерживают друг друга. Это, в известной степени, история семьи.

Вы с Юлей Мостовой часто писали статьи в соавторстве. Как это практически выглядело? Кто-то один из вас писал текст, а другой давал ему куски информации? Или вы писали свои куски и сводили?

По-разному. Обычно когда мы писали вдвоем? Когда тема сложная, времени мало, и когда кто-то лучше знает один кусок истории, кто-то — другой. И мы делали следующим образом. Мы создавали условный план. Этот текст должен состоять из четырех частей. Эти две — мои, эти две — твои. Мы писали каждый свои куски, менялись, вносили правки, обменивались мнениями, с чем-то соглашались, с чем-то — нет, что-то вычеркивали, что-то меняли.

Это была забавная история, с чего началось совместное написание. Мы еще тогда работали в разных изданиях. Точнее не так. Мы работали в одном издании, но Мостовая еще параллельно была собкором агентства «Франс Пресс». Был 90 какой-то год, она консультировалась с источниками при назначении Масола на должность премьера и собиралась диктовать эту информацию по телефону в газету.

Я работал по той же тематике примерно с теми же источниками. Мы столкнулись, и чтобы не перессориться, мы диктовали текст по одному предложению. Предложение — она, предложение — я. Такая игра была. Мы были молодые, веселые.

Мы очень хорошо понимаем друг друга, но она для меня не просто друг. Если говорить об учителях, то отчасти моим учителем стала и она. Но таким практическим учителем. Ясно, что здесь все равно был элемент взаимообогащения, но у меня ощущение, что она дала мне больше, чем я ей.

То, что ее муж Анатолий Гриценко — политик, тебя-то не смущало? В том плане, насколько главный редактор может быть незаангажированным, если у нее муж — кандидат в президенты?

Это деликатная история.

Это фактически конфликт интересов...

Да. Именно поэтому Мостовая ничего не писала. Если ты обратишь внимание, она о политике не писала очень долго именно поэтому, добровольно наложила на себя определенные ограничения.

Посмотри в архив «Зеркала недели», сколько Мостовая написала за последние четыре года, а особенно за последние два. Был период, когда она полтора года не писала ничего.

Второе добровольное ограничение заключалось в том, что у нас не было ни одной установки, как надо или как не надо писать о президентской кампании или о конкретном человеке с фамилией Гриценко. У нас не было ни одной статьи, в которой Гриценко рекламировался в скрытой или в какой-то другой форме.

Это правда.

Мостовая очень деликатный человек. Именно из-за особенностей характера этого конкретного человека не было никаких оснований для таких тревог.

Кого теперь читать твоим читателям?

Я им искренне советую читать «Зеркало недели». Я желаю этому изданию еще сто лет жизни. Кстати, это ж 25 лет исполнится уже в октябре.

Что журналист Сергей Рахманин посоветует политику Сергею Рахманину?

Хороший вопрос. Прежде всего, журналист Сергей Рахманин посоветовал бы политику Сергею Рахманину быть осторожным. Почему? Потому что в действительности угроз и рисков будет гораздо больше, чем даже кажется такому осторожному человеку, как я.