«У советского человека была только голова, в которую вкладывали лозунги, и руки, умеющие строить» — исследователь кино

Александра Чернова

Что вырезали из «Кавказской пленницы», почему «Вокзал для двоих» не поняли в Каннах, кто расшифрует для молодежи сюжеты из фильма «Человек родился», и почему YouTube расхолаживает современного зрителя, — об этом Громадское поговорило с известным киноведом и исследователем советского кино Евгением Марголитом.

В ноябре в Довженко-центре показали несколько культовых советских фильмов о жизни шахтеров Донбасса. Специально для лекции после просмотра фильма 1936 года режиссера Леонида Лукова «Я люблю» в Киев приехал киноисследователь Евгений Марголит. Сам он родом из Луганска. Евгений был одним из основателей легендарного киноклуба «Волшебный фонарь» — это одна из первых неформальных культурных инициатив в Луганске, которую впоследствии преследовали советские спецслужбы. О советских картинах он знает больше, чем достаточно, в отличие от многих молодых зрителей, которые ими не увлекаются. Именно о том, почему же новому поколению так трудно смотреть и понимать старые фильмы, мы поговорили с киноведом.

Мне, как представительнице нового поколения, очень трудно понять всю ценность советского кинематографа. Из-за чего же мне так тяжело смотреть советские фильмы?

Сам себе задаю этот вопрос. Я преподаю уже около полутора десятков лет историю отечественного кино на Высших курсах сценаристов-режиссеров в Москве и меня поражает, как от набора к набору меняется восприятие. К сожалению, в одном направлении. По крайней мере, монтажный язык, который был основой кино в первой половине 20 столетия, до эпохи оттепели, сегодняшним поколениям внятен не более чем язык «Слова о полку Игоревим». Почувствовать, что в этом материале есть живая жизнь и голоса им труднее, чем нам. Может, мы ощущали острее то, что там было замечательного, потому что понимали сам канон, который был предписан. А все предписанное у обычного человека стоит поперек глотки, не так ли? Любое отклонение от канона намного острее воспринимается. Вашему поколению этот канон, слава Богу, невнятен. Какие-то вещи перестают считываться.  

Зашел у нас сейчас разговор о фильме «Смерть Сталина». Господи, ну скучно, слишком серьезно. Вот у нас был фильм о смерти Сталина — это да! Какой? «Кавказская пленница». Вас тоже это невероятно удивляет? А мы в 1966 году сразу посмотрев на начищенные сапожки товарища Саахова, а тем более на его летний китель, понимали на кого это пародия. Мы же с самого детства знали, как называется этот китель — сталинка.

Оказывается, был в «Кавказской пленнице» кадр, который вырезали. Это было первое  появление Саахова. Камера медленно поднимается с самого низу, ползет по этим начищенным сапогам, галифе, кителю, сталинке и в этот момент возникает физиономия товарища Саахова.

Это было настолько узнаваемо и настолько в духе этого самого времени, что было воспринято как крамола.

Картина, которую тоже помнят, более ранняя, 1956 год, «Человек родился». История для этого года невероятная: про мать-одиночку, которую соблазняет и кидает безвольный профессорский сынок. В нем был кадр, который воспринимался, как шок, как аттракцион. Человек выходит, в кадре слышен звук спускаемой в унитаз воды. Это помнили все первые зрители картины. Удивляетесь, конечно.

По канону советский человек не имеет материально-телесного низа. У него есть только верхняя часть, голова, в которую вкладываются лозунги «за родину, за Сталина», руки, которыми он все возводит, и, конечно, взор, устремленный в будущее.

Фильм возвращает человеку тело, что было вызывающим ходом. Этого молодой зритель не понимает и не нужно.

По моим ощущениям, советские фильмы, которые «заходят» среди современной молодежи массово — это те, в которых высмеивалась советская система. Такие как «Любовь и голуби», или «Бриллиантовая рука». Мне кажется, или нам интересно просто посмеяться над прошлым?

Чтобы вы это посмотрели, фильм должен быть невероятно вызывающим, бьющим по мозгам. Конечно, это комедии от «Кавказской пленницы», «Операции Ы» до «Любовь и голуби». Это потрясающие кинопредставления. А вот обычная история, полная невероятным количеством нюансов, которые для тогдашнего зрителя много о чем говорили, для современного зрителя — ничего. Стоит только выйти за пределы и посмотреть со стороны — перестает считываться код.

Во например, «Вокзал для двоих». Повезли фильм в Канны где-то в 1983 году и он провалилась с треском. Почему? Журналисты допытывались, по какой причине этого господина, героя фильма, не пускают ни в один отель. «У него нет паспорта». «А зачем нужен паспорт?» — тогда спрашивали они. То, что для нашего зрителя было абсолютно естественно, для их быта было совершенно непонятно.

Что было замечательного. Так или иначе, задача советского кино — создать мир, который бы соответствовал идеальным представлениям человека-массового о жизни, сформированных 20-м веком и традициями 19-го.

Недавно вычитал из одного позднего интервью Михаила Бахтина, литературоведа и философа, его спрашивают о структурализме, а он не принимает эту идеологию. «Они во всем видят структуру, а я во всем слышу голоса», — говорил он. Когда ты в этом материале все время ищешь живые голоса, выясняется, что трепещущий человеческий голос все-таки прослушивается, и если его рассматривать под этим углом, то это дает впечатляющий эффект. Но необходимо знать канон, чтобы почувствовать это отклонение, сквозь которое и прорывается человеческий голос.

Тогда кто может стать этим декодером смыслов советских фильмов для следующего поколения? Кто может их трактовать?

Это задача историков. Не только истории искусства. Если историк создаст впечатление и понимание того, что история состоит не из имен и дат, которые необходимо запомнить, а из бесконечного потока человеческих судеб, то есть поменять угол зрения, возможно, будет понятнее. Я отвечу словами Пушкина, который полемизировал с Карамзиным. Карамзин заявил: «История народа принадлежит царям», Пушкин ответил: «История России принадлежит поэту».

Может быть, достаточно перечитать «Капитанскую дочку» и «Войну и мир», и у нас создастся правильное впечатление об истории. И если бы люди, от которых у нас все зависит, почаще бы читали не «Щит и меч», а «Войну и мир» или «Жизнь и судьбу» Василия Гроссмана, то может и вели бы себя иначе.

Сейчас выходит столько новых фильмов, мы уже просто не успеваем все посмотреть. Верите ли вы, что через 10 лет при таком количестве кино, даже отечественных, советские ленты еще будут востребованы? Или они станут андеграундом для узкой тусовки киноманов?

Столько выходит нового, естественно. Существует традиционное представление — есть настоящее и есть прошлое от слова «прошло». Что может объяснить прошлое в настоящем? Новое — значит интересное. Мы живем несколько жизней. В 25 и в 37 — это разные люди, которые по-разному смотрят на жизнь. Новым для вас будет и то, что вами было до этого не открыто, или забыто. Нет прошлого и настоящего — есть всегда. Не осознаем это — нам же хуже. Ощущать себя современником Пушкина, Толстого и Шекспира — это тебя самого поднимает над повседневной суетой. Демонстрирует, что время неделимо.

Для меня в 20 лет существовал Фолкнер, Хемингуэй, Генрих Бёлль и уж никак не Гончаров и Тургенев. А в 30 лет я открыл еще раз «Дворянское гнездо» и понял эту вещь невероятной эмоциональной плотности.

У нас также есть немало украинских гениев.

Если вы знаете язык, то совершенно очевидно, что культурное наследие принадлежит всем. В отличии от материального наследия, которое постепенно растаскивают по частям: бабки, нефть, ископаемые. Чем больше народ осваивает культурное наследие и в этом смысле присваивает его, тем оно умножается. Чем больше читают Пушкина, Шевченка, смотрят Довженка, Эйзенштейна, Параджанова, тем больше народа открывается. И становится понятным богатство художественного мира каждого из нас.

Для меня кинематографические пристрастия начались с украинского поэтического кино, так же как и украинская поэзия началась в середине 1960-х с Ивана Драча, который оказался одним из лучших сценаристов поэтического кино. Ну а Шевченко, ранняя лирика Тычины и Рыльского — это благодарность моей маме, которая мне всю жизнь преподавала украинский язык и литературу. Украинский вообще создан для стихов и песен. Говоря на нем, невозможно не писать и не петь.  

Какие фильмы вы бы советовали обязательно посмотреть такому человеку, как я. И почему именно их?

Я ни в коем случае не буду этого делать.

Понимаете, культура — это такое огромное здание, и самое прекрасное в нем, что есть множество дверей для каждого.

Вот я скажу, что один из самых любимых режиссеров для меня — это Алексей Герман, а как же тогда Параджанов? А Балабанов? Я начинаю называть имена тех, кто мне близок. Кто знает, кто откроет вашу дверь? Но то, что она откроется — это сто процентов.

Имело ли кино в советское время большое влияние на массы?

Есть один замечательный фильм «Осенняя свадьба» 1968 года, режиссера Бориса Яшина. С актрисой Валентиной Теличкиной. Там пара влюбленных сидит у стога. И вдруг в кадр влетает бабочка и порхает возле камеры и подлетает к ним. Что это такое? Обязательно ли знать, что в виде бабочки древние греки изображали душу? Нет, но ощущение трепетности сразу же возникает, дает точное представление о чувстве, одухотворенности юной пары. Ведь не случайно же они бабочку сравнили с душой. Все из этих вещей растет. Индивидуальные авторские мифы устойчивые, а мифы с пропагандистской целью сильно забивают голову, но быстро исчезают.

Недавно в Довженко-Центре показали несколько архивных фильмов, которые в свое время также формировали определенный миф — о непобедимом донбасском шахтере. Какую роль оно выполняло в Советском Союзе на этом примере?

Пропагандистскую – да. А просветительскую? Обратите внимание, какой из этих фильмов о шахтерах пользовался безусловной популярностью, да вы сами знаете, фильм «Большая жизнь» Леонида Лукова. «Я люблю», при всей его блистательности, вообще прошел мимо критики, мимо зрителей. А «Непокоренные» известны киноведам всего мира, но не широкому зрителю.

Пропаганда не срабатывает, если она не адресована персонажам, которых изображают. Если это подлинный художник, то он может создать идеальный образ бытия, который действительно идеален в представлении шахтерской аудитории, как в «Большой жизни», или деревенской аудитории, как у Пырьева в «Кубанских казаках». Нищие крестьяне смотрят и плачут от тоски, что у них не так, и от радости, что когда-нибудь будет, узнавая себя на экране. Это срабатывает. Но как правило, это предназначается не тем, о ком рассказывается.

Вы смотрите видео в YouTube? Меняется ли кино из-за такого большого количества возможностей для съемки и монтажа?

Мне иногда показывает сын. Мне когда-то объяснил коллега, что мы на пороге переворота, потому что сейчас человеку для скорости ничего не понадобится, кроме таланта и своеобразия, чтобы сделать вещь и привлечь к ней внимания. А мне вот чем дальше, тем тяжелее смотреть кино. Я слушаю радио, перечитываю классику и нон-фикшн. Именно ради невыразимого в слове кино и существует.

Но из-за форматов в соцсетях, все чаще человек смотрит видео до минуты времени и переключает на другое...

О том, что кино может испортиться чередованием коротких планов, говорили еще в 90-х начиная с пульта. Термин «клиповое мышление» появился еще 25 лет назад. Меня беспокоит другое. Человек снимает все, даже вплоть до самых интимных актов, выворачивается наружу. А что остается? Человек весь исходит на видеоизображение.

Есть рассказ Эдгара По, где художник рисует свою возлюбленную и чем она живее оказывается на полотне, тем быстрее из нее выходить жизнь. И с последним мазком, когда она предстает на полотне как живая, модель умирает.

Всякие среднеазиатские зрители, да и у нас в деревнях, по той же самой причине боялись сниматься. Они полагали, что часть их души переходит на экран и теряется. У человека не остается ничего интимного.

Когда-то в советские времена нам действительно мешала цензура, которая запрещала разные произведения. Где мы только не добывали Хвылевого, перепечатанного Михайля Семенка. У нас, в Луганске. Бежали с работы посмотреть фильмы, которые были только в Госфильмофонде. Сейчас все выложено в интернет. Можешь найти все и поэтому не знаешь, что тебе нужно. Это тебя расхолаживает.

Как часто вы ходите в кино сейчас?

Я работаю Госфильмофонде, поэтому по сей день хожу. Но вообще, я испортился окончательно и если мне нужно что-то посмотреть, то я лезу в интернет. В девяти случаях из десяти мне это не нравится. И я кричу, что все, больше не буду смотреть современное кино! Но есть вещи, которые невероятно радуют. Например, есть такой сценарист и режиссер Юсуп Разыков. Он наверное год назад снял «Турецкое седло». Это замечательная картина о том, как противный человечек обнаруживает, что кроме его личного мира существует еще и высокий мир, и это меняет все его существование.

Или Андрей Кончаловский, «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына», кино, которое я смотрел несколько раз. Даже две статьи написал. Все кино этого рода жить помогает. Живое не устаревает и не умирает, на то они и живое. А мертвое уходит и забывается.

А из новых украинских фильмов что можете отметить?

Слышал про Слабошпицкого. Рассказывали мне мои студенты про Марину Вроду, но руки не доходят. Ну, вот небольшой 20-ти минутный фильм «Переведи меня через Майдан» Вари Филипчук.

Такое пронзительное и нежное кино. О том, что не существуют преград между людьми, когда они объединяются в культурном обществе.

А чем вам так не нравится современное кино?

Ну да, мы говорим, что живем в дерьме и сами становимся дерьмом. Это известное. А вот увидеть то, что непременно из дерьма превращает обратно в людей, для этого нужно затратить такой колоссальный труд. Кино или отворачивается от жизни или ее фиксирует. Но и те, и другие фильмы исходят из одного — страха и неприязни перед окружающим миром, в котором ты чужой.

А вот почувствовать, что мир принадлежит тебе, потому что ты в состоянии его пережить — это не всякому человеку удается, для этого нужно затратить труд души. Это получается у немногих. Получается у Филини, Кончаловского, Балабанова, и у Мартина Макдонаха с его «Три билборда на границе Эббинга, Миссури», или у недавно скончавшегося Милоша Формана с его «Пролетая над гнездом кукушки».