Увольнение Ройтбурда: симптомы вместо прогресса

Ройтбурд — не просто один из самых известных в мире украинских художников. Не просто человек, чье имя называешь среди первых, когда говоришь иностранцам о современной украинской культуре — и иностранцы чаще всего с пониманием кивают: «да-да, конечно, знаем». Это не просто человек, чей стиль узнаешь сразу. Это не просто человек с уникальным видением форм, в котором изгибы, сжатие и разжатие форм дает возможность по-новому видеть красоту.

Это художник-интеллектуал, который знает историю культуры лучше, чем многие «дипломированные». Это художник-философ, чьи картины являются концептами, джазом стилей и эпох, пересечениями между сюжетами, между образами различных национальных культур — и чаще всего наполнены иронией и самоиронией.

Это художник-коммуникатор, который объединяет среду, создавая здоровое чувство, что нет такой большой пропасти между «украиноязычными» и «русскоязычными», между «Киевом» и «Одессой», между художниками и писателями, между философами и музыкантами. Он сам является интеллектуальным хабом, перекрестком идей. И таким же становился и его музей: местом действия, местом встречи, местом экшна.

Ройтбурд — действительно классный директор музея. Он поднимал со дна культурной амнезии его драгоценности. Даже те, кто не был в музее при этом «эпоха Ройтбурда», могли следить за его собственным «электронным музеем» — произведениями, которые он доставал из запасников ОХМ и показывал в Фейсбуке. И ты вдруг говорил себе: черт, украинская культура действительно не провинциальная! В украинском искусстве так много гениальных вещей. В Одессе так много Европы и всего мира!

Я помню концептуальный текст об Одессе, который Ройтбурд как-то прислал мне просмотреть — это была классная попытка поднять Одессу значительно выше ее провинциальности, поднять выше ее провинциальности Украины. Ввести нас в разговор с мировым искусством. Смотреть на нас с высоты птичьего полета.

Те, кто его уволил, боятся быть современными. Они увлекаются собственной отсталостью.

У нас до сих пор множество отсталых музеев, которые боятся сделать шаг влево или вправо, и стать открытыми к своим посетителям. У нас множество заброшенных архивов, у чьих работников главная мотивация — не дать никому ничего трогать (и читать). У нас до сих пор множество отсталых библиотек, которые медленно умирают — вместо того, чтобы становиться центрами образования и памяти. И если в этой стране увольняют человека, который менял все это, и менял так ярко, значит дела у нас плохи.

Отсталость — это не генетическое и это не приговор. От нее есть лекарство. Но надо понять, что наконец настало время лечиться.