Как военный «Азова» борется с кладбищенской мафией Киева

Военные при жизни — военные и после смерти

Мы в 42-м секторе Берковецкого кладбища. Здесь хоронят только военных. Точнее, хоронили раньше, потому что места уже нет.

Работает техника: у кладбища укладывают дорогу, по обе стороны готовят место для монумента. По QR-коду на нем можно будет прочитать, в каком ряду и под каким номером похоронен конкретный военный. Собратьям или посетителям не придется бегать вокруг и всматриваться в каждое фото. Также здесь появится освещение и камеры слежения.

Это достижение Александра Скорика, ветерана из бригады «Азов», курирующего теперь изменения в процессе захоронения погибших военных.

Между участками теперь залита моноплита, поэтому все захоронения одинакового размера и размещены на ровной плоскости. Кресты и надгробия разнокалиберны, однако это тоже только дело времени.

«Государство с начала войны отстранилось от любых обязанностей по захоронению военных, — сетует Скорик. У него крепкая и непоколебимая, как дуб, фигура. Льет дождь, но мужчина на это не обращает внимания. На футболке надпись: AZOVSTAL. — Сначала военных хоронили как гражданских, а после 2022-го встал вопрос: что с этим делать, потому что бойцов хоронили кое-как».

Каждая семья заказывала памятник, выбирая по своему вкусу его высоту, ширину, эстетический вид — то есть степень почета, которой заслуживает их погибший близкий. Из-за этого возникали конфликты. Доходило до того, что родители судились друг с другом.Александр Скорик, ветеран, заместитель директора «Спецкомбината»

В июне 2023 года Киевская городская администрация решила, что захоронения военных должны быть унифицированы. Разработали два варианта надгробия: плита с казацким крестом и плита без креста. Их стоимость — 50 тысяч гривен, производят и устанавливают на средства государства. Семья должна выбрать одну из двух. Есть и третье решение: заказать свой вариант, но по нормам. Государство компенсирует таким семьям 50 тысяч гривен.

Возник другой вопрос: что же делать с уже имеющимися надгробиями?

«Если человек погиб в 2022 году и ему поставили памятник, или он был на этапе изготовления до июня 2023-го, он остается. Надо оставить этим людям покой, дать им спокойно ходить на могилы, — считает Александр. — На них не должны давить, угрожать судом. Я ходил по разным высоким кабинетам и объяснял: почему именно это нужно сделать. Трудно, с потугами, но чиновники прислушивались. Эти изменения будут вынесены на рассмотрение местных депутатов в сентябре 2024-го».

По его словам, большинство родителей соглашаются на стандартизированные надгробия:

«Если их сын надел форму, был военным и защищал эту страну, он должен и после смерти быть одностроеным со всеми военными. Его следует хоронить как воина, чтобы в будущем было ясно, чья это могила. Чтобы чтили и ее, и память о герое. Все со временем забывается. Умрут родные, но будущее поколение будет знать, что это военные, погибшие за них».

Как ветеран «Азова», Скорик видел пример работы патронатной службы этого подразделения. На ее попечении две бригады: собственно 12 бригада Нацгвардии специального назначения «Азов» и 3 отдельная штурмовая бригада ВСУ. В службе функционирует отдельный отдел по работе с павшими и их семьями.

Александр хочет, чтобы так было с каждым погибшим военным. Мужчина заручился поддержкой нескольких ТЦК и бригад и обратился к столичным властям с просьбой увеличить сумму на погребение военных. Сейчас она в пределах 9 тысяч на одного, а должна составлять не менее 20 тысяч гривен.

Трудно смотреть на нищие захоронения, где самый дешевый, обитый марлей гроб на 2 тысячи гривен и хилые венки. Должна быть хоть и самый простой, но лакированный. Должен быть лимузин, а не «газелька». Лучше городу вкладываться в почести для военного, чем перекладывать в пятый раз брущатку. Достойное прощание с воином — это меньше всего, что страна может для него сделать.Александр Скорик, ветеран, заместитель директора «Спецкомбината»

У Александра уже есть план мемориального парка, который будет прилегать к Берковецкому кладбищу. В настоящее время землю выводят из коммунальной собственности. Захоронения будут там, а не за забором, как раньше.

«Большинство из 27 кладбищ Киева закрыто, на них не хоронят, — объясняет Скорик. — Есть полузакрытые, где можно приложить гроб или урну к могиле родственников. А из открытых кладбищ самое большое — Лесное, там есть 800-метровая аллея защитников. Их кладут по восемь в ряд. Когда-то и там место кончится.

Потому я хочу, чтобы у нас был мемориальный парк с плитами на траве. Люди будут ехать на работу, дети будут играть, а эти могилы будут напоминать о страшной цене, которую украинцам пришлось заплатить за независимость».

Видел гроб за 500 тысяч гривен

У заместителя директора «Спецкомбината» много работы. Самой тяжелой он считает борьбу с кладбищенской мафией. К сожалению, для некоторых захоронения военных — только прибыльный бизнес. Они знают, что семья получит 15 миллионов за погибшего, поэтому стараются вытащить из родных павшего как можно больше. Чем больше людей погибнет, тем мафия богаче.

«ФЛПы монополизировали рынок ритуальных услуг в столице. На коммунальное предприятие, в котором я работаю, приходится в лучшем случае одно из десяти захоронений. Остальные забирают коммерческие структуры. Родители в горе, они согласны. Когда вижу космические чеки, выставленные этим родителям, мне больно».

Бывший боец описывает типичную схему: как только в Киеве умирает или погибает человек, об этом первыми узнают службы «102» и «103» — то есть медики и правоохранители. Нечестные работники сливают частным ритуальным службам адрес умершего и телефонный номер родственников. А те немедленно звонят: «Слышали, что у вас горе, хотим помочь». И приезжают за телом. Моментально оценивают состояние семьи — согласно этому и выписывают счет. Он может быть на 20 тысяч гривен, а может, и на 120. Если услуги государственного патологоанатома стоят 800 гривен, то здесь растут до 10 тысяч. Добавляют хранение в частных моргах, дорогие гробы.

«Я видел гроб за 500 тысяч гривен. Она ничем не отличается от гроба за 50 тысяч. Иногда в чек вписывают услуги, которых не предоставляли.

Также в морге на улице Оранжерейной есть два прощальных зала, так в одном из них эти ФЛПы сделали магазин и даже во время прощания набрасывают людям венки. Представьте: теперь выход один, через него выносят бездомных и военных. А очередь на похороны большая, бывает и 20 в день. Собратья приехали из разных областей — сидят в автобусах, ждут».

Ветеран написал заявления о проверках таких ФЛП к городскому голове, главе военной администрации, а также в прокуратуру.

Александру уже угрожали. Писали сообщения и передавали на словах: «Сбавь обороты», «Не сунься, если хочешь жить».

Мужчина уверен: забирать тело из дома должно только коммунальное предприятие. Это для начала. Необходимо освободить зал в морге на Оранжерейной для прощания и разобраться со службами, сливающими данные об умершем мафии.

Договариваться с ФЛПами заместитель директора «Спецкомбината» не собирается, настроен с ними бороться. В этой борьбе он не один — имеет двух помощников, тоже бывших военных. Уверен, что социальная работа несет для них всех правильный этический и эмоциональный заряд. На войне они защищали справедливость и ясно понимали, где свой, а где чужой. Здесь тоже.

Против захоронений не на кладбище

Спрашиваю, как Александр относится к тому, что военных временами хоронят не на кладбищах.

«Это нарушение закона, поэтому я против. Но некоторым людям закон не писан. Хоронят, где хотят. Как сказала мне одна девушка: "Он с этими не будет лежать"», — это о военных на аллее Лесного кладбища. Теперь ее любимый покоится на каком-то холме.

В то же время ветеран и против почетных захоронений на Аскольдовой могиле.

Помню многих ребят из Третьей штурмовой, из «Азова», похороненных за нашими спинами. Это бойцы не медийные, тогда не было возможности снимать их в Мариуполе. Они тихонько погибли, этого никто не видел. Кто посмертно получил орден мужества третьей степени, кто не получил. Они ничем не хуже «публичных». Возможно, в чем-то даже лучше.Александр Скорик, ветеран, заместитель директора «Спецкомбината»

Появляется солнце. Флаги вокруг трепещут, касаются лица и плеч. Несколько ветеранов из азовского сообщества за спинами меняют потрепанные флаги на новые. У одного из ребят — протез ноги.

«Живучий “азовец”, не подох»

39-летний Скорик рассказывает о себе. До того, как попасть в боевое подразделение «Азова» в 2015-м, он был уполномоченым уголовного розыска. А дальше:

«Наш гарнизон постоянно базировался в Мариуполе. До вторжения ездили на различные боевые задачи в Луганской и Донецкой областях — Марьинка, Красногоровка, Светлодарская дуга, Широкино. Учились работать на технике в разных условиях. Боевые задачи в небольших городках и в полях».

Тогда война была не такой, как сейчас. Ребята, пришедшие в то время в «Азов», имели уникальную возможность «обкататься» — планомерно увеличить профессиональный уровень военного. Сейчас у мужчин, которые идут на войну, есть всего полтора месяца в «учебке», а затем попадают в тяжелые интенсивные бои. Поэтому имеем такие большие потери.Александр Скорик, ветеран, заместитель директора «Спецкомбината»

После полномасштабного вторжения «азовец» оборонял Мариуполь. Говорит, что у врага было большое тактическое преимущество — корабельная артиллерия, авиация, мощные танковые резервы. Александр и сам видел, как накатывались колонны танков с разных сторон. Он понимал: вопрос времени, когда россияне захватят город. Впрочем, он в Мариуполе остался — как и многие другие, «просто выполнял свою работу». В середине апреля зашел на «Азовсталь», а 20 мая, в день выхода в плен последних боевых групп, был ранен.

«Это была минно-взрывная травма. 50% тела обожжены, обильные кровотечения внизу спины и осколки в конечностях. У меня трижды останавливалось сердце, первая реанимация была у завода. А потом я впал в кому», — ровно рассказывает мужчина, словно о погоде.

Его спасали медики Донецкого ожогового центра, когда-то известного на всю Украину. Там еще остались врачи, верные присяге и нашей стране. Позже, уже в российской больнице санитарки бросали пренебрежительно: «Этот "азовец" не подох, очень живучий».

Только теперь я осмеливаюсь спросить о розовых шрамах на руках, которые не берет загар: «Это оттуда?» — «Да».

Александр, смеясь, говорит, что ему еще «повезло»: «Из-за своего тяжелого состояния попал в первый обмен».

Это произошло в конце июня 2022 года. У него частично работала правая рука, а у собрата Васи — левая. И вот вдвоем они грузили на КамАЗ собратьев без одной ноги, без двух.

У нас были все тяжелые, поломанные ребята, некоторые лежащие с перебитыми спинами. Их везли отдельными «скорыми». Когда нас доставили в Запорожскую область, увидел раненых по ту сторону: российские пленные шли своим ходом, только один был с костылем. То есть россияне отдали самых сломанных и небоеспособных, а забирать своих таких не захотели. Они взяли здоровых, чтобы снова бросить их в бой. Я давно понимал, что война долговременная, но тогда убедился, что это точно надолго: россия совсем не жалеет своих людей.Александр Скорик, ветеран, заместитель директора «Спецкомбината»

От тяжелых последствий ранения ветеран восстанавливался более года.

Могила героя

Проходимся по сектору. Хотя уже шесть вечера, здесь работают рабочие — цементируют куски помоста. Поодаль смеется с памятника военный журналист Александр Махов.

Скорик подходит к могиле мужчины с рыжевато-седой бородой — Игоря Безоглюка (Базеля).

«Это мой инструктор, — говорит Александр. — Когда я попал в "Азов", он учил меня метать гранаты и снимать чеку. Я этого не умел, видел только в кино».

У креста другой могилы развевается флаг с надписью «Оленовка». Скорик рассказывает, что знал парня, который покоится под этим знаменем:

«Я был уже старым "азовцем", когда он пришел к нам из Нацгвардии. Мы занимались спортом, он подвязался ходить за нами. Лег жать штангу — и не может поднять. Весил до 60 килограммов, невысокий, худенький, а штанга — 40 килограммов.

Я и говорю: "Давай у тебя будет позывной Жим, а жать ты научишься". Он сел, подумал: “А что? Мне нравится!". С тех пор всех просил его называть Жимом. Натренировался и выжимал эти 40 килограммов. Жизнерадостный, прикольный парень. Погиб в Оленовке и похоронен здесь».

Я подошла поближе, всмотрелась в фото. И жар побежал по коже. На меня смотрел мой герой, о котором писала прошлой весной. Он исчез после Оленовки, его искала мама. Евгений Пашнюк-Пашнев.

Уже тогда было похоже, что все закончится плохо: анализ ДНК подтвердил совпадение с возвращенным телом. Вернее сказать, тем, что от него осталось.

А вот мама… мама не верила. Она хваталась за соломинку надежды, верила в разные истории ошибок — какие-то страшные, а какие-то чудесные. Говорила: «Боюсь похоронить чужого ребенка и потерять своего. Я найду своего сына».

Он похоронен не в Херсонской области, а в Киеве. Говорят, так иногда поступают люди с деоккупированных территорий. Боятся: если россияне снова захватят их край, могилы украинских воинов уничтожат.