«Похоже на войну, но не стреляли» — ликвидаторы аварии на ЧАЭС из прифронтовой Старогнатовки
Прошло чуть больше месяца, как Украина отметила очередную годовщину Чернобыльской катастрофы. Казалось, эта печальная дата осталась только в памяти украинцев. Как вдруг американский телеканал HBO сажает перед телевизорами миллионы людей по всему миру и рассказывает им историю, о которой большинство из них узнают впервые — историю ЧАЭС.
Между тем зона отчуждения возвращается к жизни. Когда-то люди бежали отсюда, а сегодня бегут сюда. От войны. Впрочем, есть и те, кто даже с линии фронта не готов туда возвращаться.
Более десятка семей ликвидаторов Чернобыльской катастрофы живут в прифронтовой Старогнатовке в Донецкой области. То, что в одной деревне так много ликвидаторов — случайность. Правда с каждым годом их становится меньше: одни уезжают, другие — умирают.
«Первая линия обороны» — говорят местные словами военных. По сравнению с прошлыми годами, стреляют здесь меньше.
У местных такие же проблемы, как и у всех, кто остался жить у линии соприкосновения: недостаток угля и дров, нет лекарств, хороших врачей, маленькая пенсия. А ликвидаторам еще надо переоформлять документы и доказывать, что был в Чернобыле. Не так давно поселок подчинили Волновахе — бывший райцентр Тельманово оказался на оккупированной территории. О ликвидаторах теперь вспоминают нечасто, даже на годовщину аварии на ЧАЭС. Властям не до этого.
История первая. Николай и Валентина Котесовы
У Николая Котесова нет справки ликвидатора ЧАЭС, пенсию получает минимальную. В Чернобыле был во время срочной службы — отправили охранять «границу». В мае 86-го он месяц прожил в палатке в десяти километрах от реактора. Следил, чтобы в зону отчуждения не заходили люди, не было мародерства и краж. Кроме него, в наряде было еще несколько ребят.
Мужчина выходит к нам в рабочей одежде, извиняется за свой вид, мол, сажал овощи.
«Когда только приехали, воздух был другим, наверное, от радиации, — рассказывает он о службе в зоне отчуждения. — Сначала в противогазах ходили, был май, мы потели, боялись. А за неделю сняли их, носили респираторы. А потом и их выбросили — они были зеленые, а потом покраснели от радиации, нужно ли их носить уже?»
Николай вспоминает, как прятались от комаров, как копали тайник для пищи, а местным отдавали остатки пищи.
Супруги живут бедно. Выращивают овощи, держат корову. Молоко продают соседям. Валентина жалуется, что им не платят пенсию, как другим ликвидаторам.
У Николая и Валентины двое детей (средний сын погиб, когда ему было 10 лет). Младший учится в седьмом классе. Дочь с внуком живет на неподконтрольной территории в Макеевке. Пытаются помогать им продуктами и деньгами. Иногда приезжают в гости. Николай говорит, что пересечение блокпоста напоминает пункт пропуска в зону отчуждения:
«Похоже, проволока колючая... Но там никто не стрелял. Там не знали, от чего можно умереть. А здесь может что-то упасть сверху, убить. Мы уже пожили, а вот дети... Страшно, конечно, лучше бы не было войны. Но теперь уже стреляют далеко, нам особо не мешают. Тогда в Чернобыле я больше всего боялся, что детей может не быть. Но Бог миловал».
История вторая. Юрий и Валентина Бостанджи
Юрий Бостанджи работал в Старогнатовском рыбном колхозе. В Чернобыль его «добровольно-принудительно» забрали в 21 год. Рассказывает, что когда вызвали в райцентр, не знал, куда повезут. Уже на месте устроили работать в баню, где мылись офицеры, когда выезжали из Чернобыля.
«Мне сказали приехать в Тельманово. Я тогда уже знал, конечно, что Чернобыль рванул. Это было 21 мая. Отказываться было нельзя — тюрьма. Поехал как нормальный пацан. Два месяца провел в самом Чернобыле. Выездов у меня нет, сразу говорю. Полевая баня — купали всяких генералов, но жил я в самой зоне.
Честно, опасался. Наша часть была в тридцатикилометровой зоне. Воздух со сладким привкусом, рот плохо открывается. Я спрашивал у старших, отвечали, что это радиация. Вода, конечно, была минеральная. Кормили очень хорошо. Тушенка 46-го года со складов, но такой вкусной я в жизни не ел. Томат был красный-красный. Все 46-го года, но вкусное.
Так идешь, дома пустые. Пломбы повсюду. Такая клубника, груши, яблоки. Есть нельзя было... Но ели. Хочется же».
Ликвидаторскую пенсию Юрий не получает. Собрал денег на грузовик, возит зерно. Обустроил во дворе оазис из цветов, мангал, гравийные дорожки. Здесь же в беседке на выходных выпивает с друзьями. Гордится своими красавицами — женой и дочерью.
Валентина работала в Тельманово, а когда его оккупировали, уволилась. Теперь занимается хозяйством.
Семья — из греков Приазовья. Мать Юрия похоронена в Афинах, где была на заработках. Перевезти тело было дорого, поэтому у сына есть только земля с места ее захоронения. Их дом — на окраине. Со двора видно, где уже оккупированная территория, откуда стреляли ГРАДы, когда попали в соседний дом.
— Только не фотографируйте мой КАМАЗ, — переживает Юрий. — Потому что люди скажут, что нельзя его купить на маленькую пенсию. Валя, отойди, не надо вместе фотографироваться. Может я еще раз женюсь.
История третья. Леонтий Хорхолу и Тамара Кривая
Леонтия Хорхолу мы снимали весной 2018 года. А летом он умер.
Леонтий работал в Чернобыле замерщиком радиации. Отправился туда через год после аварии, в 1987 году. Он был военным и получил соответствующее задание. Он вспоминал, что когда замерял радиацию на людях, которые выходили из зоны отчуждения, показатели на дозиметре зашкаливали. Для «обезвреживания» радиации в организме, у них был только тазик воды с марганцем. Леонтий совершил 56 выездов, каждая смена длилась 8 часов.
В 2004 году Леонтия парализовало после инсульта. Он не вставал с постели 14 лет. До последнего за ним ухаживала жена, получила мужа «по наследству».
«Привели на собеседование, завтра сразу в зону, не боишься? — вспоминал Леонтий 1987 год, когда оказался в Чернобыле. — А чего бояться, все же едут. Значит, поехали. Ничего страшного, основное сделали до нас. Саркофаг закрыли, ребята, такие же солдаты.
26 апреля... Это же 32 года прошло. Они сначала скрывали. В общем где-то 600 тыс. человек прошло через это, вот у меня книги есть о Чернобыле, книги памяти с кучей фамилий. Все в возрасте до 50-ти умирают, большинство».
Единственным развлечением Леонтия после паралича были книги и телевизор в соседней комнате, чтобы шторки не закрывали экран. Жена Тамара давала лекарства по расписанию, а два раза в день — фрукты, ведь нужны были витамины.
Во время нашей встречи говорила: «Лева будет жить до ста лет». Но случилось не так.
Ее первый муж тоже был ликвидатором ЧАЭС — друг Леонтия. А когда умирал, завещал, чтобы вышла замуж за друга.
С Леонтием прожили четыре года, потом у него случился инсульт: «Нервы мне портил, бросить его уже хотела. Палкой один раз гнала от магазина, в котором он пьянствовал. А потом слег. Ну что же, бросать его?».
Тамара родом из Шепетовки, но почти всю жизнь прожила в Донецкой области. Говорит, что понравились дома и заборы, как у богатых семей. Сейчас возглавляет Союз чернобыльцев, собирает деньги на похороны, когда кто-то умирает. У нее трое детей и восемь внуков. Небольшой огород и хозяйство. Единственная беда — дом дал трещину из-за постоянных взрывов снарядов.
Рассказывает о внуках, с которыми скрывалась во время обстрелов в подвале. Муж не прятался — чтобы его спустить в подвал, надо было три человека. Говорил, если умру, значит умру.
Показывая фотографии молодого Леонтия, женщина приговаривала: «красивый был, в футбол хорошо играл, мы его Диего Марадона называли». Леонтий постоянно шутил и смеялся с жены, но пока она не видела, вытирал глаза платком.
Он в шутку называл жену «бандеркой», Тамара его — «греко-татарином». Мужчина смеялся, но потом серьезно сказал:
«Ну девушки, я рад. 14 лет она за мной ухаживает, не каждый бы решился на такое, это гражданский подвиг».