Забастовка. Что помнят шахтеры Донбасса о протестах 90-х
Тридцать лет назад на Донбассе начались массовые шахтерские забастовки. Первая стартовала 10 июля 1989 года в России, в Кузбассе, а через неделю перекинулась в Донецкую область. Полмиллиона горняков приостановили работу.
Всеобщий экономический кризис в Советском Союзе наложился на проблемы горной отрасли — смертельные случаи на производстве, неэффективное управление шахтами, требование добывать все больше тонн угля. Все это повлияло на то, что в конце концов горняки выдвинули длинный список требований к правительству — от уменьшения пенсионного возраста до обеспечения шахтерских семей квартирами.
С 1989 года и до конца 1990-х годов шахтеры Донбасса бастовали почти ежегодно.
Кульминацией протестов стал марш горняков Западного Донбасса на Киев в 1998 году. Три недели шахтеры шли в столицу через десятки украинских городов. Затем были небольшие походы в Киев, разгон милицией и «Беркутом» протесты шахтеров в Луганске в День независимости 1998 года, акт самосожжения луганского шахтера Александра Михалевича в декабре того же года. Но движение горняков с каждым годом теряло масштабы.
Шахтерам Востока приписывали роль в разрушении Советского Союза и обретении Украиной независимости. Но сами они говорят, что политика их не интересовала. А исследователи предполагают, что протесты такого масштаба инспирировала власть. В этом материале мы пытались понять, почему же люди выходили на забастовки, на что были готовы, и что изменил в их сознании этот опыт.
***
Павлоград — центр угольного бассейна Западного Донбасса. После войны здесь появились машиностроительные, химические, промышленные и строительные предприятия, а в 1950-х годах начали строить шахты. Сюда съезжались горняки из других регионов Советского Союза, появлялась инфраструктура.
Игорь Иваниченко, который сейчас руководит Павлоградской ассоциацией пограничников, переехал в Павлоград еще ребенком — отец в конце 1960-х устроился проходчиком на построенную шахту.
«Классе в восьмом нас повели в шахту на экскурсию. Одели в спецовки, раздали каски, мы полезли на четвереньках по скамейке, услышали, как включается оборудования, этот лязг, пыль. Но впечатления были так сильны, что после школы все ребята пошли в шахту работать. У нас и выбора-то не было особенно: шахты, несколько заводов», — вспоминает Игорь.
Шахтерское дело в то время в Донбассе оплачивалось очень хорошо по сравнению с другими специальностями:
«Я через несколько лет заработал на „Запорожец“, — говорит Иваниченко. — Мы с ребятами, помню, ездили на пиво в Москву на выходные. Автобус приезжал в 9 вечера на Курский вокзал, мы заходили в ресторан „Москва“ и всю ночь пили пиво. А потом на поезд и домой, на работу».
«Моя наименьшая зарплата была около 300 рублей, в то время, когда у инженера была где-то 120. А на добывающем участке зарплата уже поднималась до 400, 500, 600 рублей. Все мои родственники вместе взятые получали меньше, чем я один», — вспоминает шахтер Николай Жовниренко. Он проработал на донецкой шахте больше 15 лет — от горного мастера до начальника угледобывающего участка.
В шахтеры переходили из других профессий. Владимир Степаненко сначала работал инженером-конструктором, но со всеми премиями и надбавками не мог заработать столько, сколько мастером на шахте:
«Если плата за труд ломом и лопатой вознаграждается больше, чем умственный труд, то общество обречено работать ломом и лопатой. На шахте было много таких как я. Она давала приличную зарплату даже тем, кто отсидел в тюрьмах. И куча людей пришли зарабатывать те же деньги, что и преступлениями, но легально, и точно так же могли пить после работы ».
***
Все изменилось в конце 1980-х.
«У нас, шахтеров, работа тяжелая и требует много энергии. Надо принимать пищу небольшого объема, но энергетическую. Лучший вариант — сало. Если сала не поел — лопатой кидать не получится. И все как-то начали приносить такие перекусы, где не то чтобы сало отсутствует, но и вообще какое-то мясо. Я никогда не думал, что взрослые люди будут есть вареную морковь и свеклу. Нам обещали, что все будет хорошо. Но хорошо не все приходило и не приходило», — вспоминает Игорь Иваниченко.
Накануне забастовки у него родилась дочь. Зарплату не платили, приходилось просить деньги у родителей. Было стыдно, говорит, но выбора не было. И не ходить на работу было нельзя — зарплата зависела от добычи.
«Протест уже как будто висел в воздухе. Мы знали, что уже бастуют в Сибири, и, значит, вот-вот должен быть и у нас. И так случилось, что я приезжаю, а шахта уже стоит. Одна смена поднялась, а другая спускается, — вспоминает Владимир Степаненко. — Люди выходили на площадь, как на работу. Все было четко: учет людей, образцовая организация пространства, сухой закон. В этом смысле народ показал себя способным к самоорганизации».
***
«Однажды мы пришли на шахту, переоделись в грязную спецовку. Тут приходят ребята и рассказывают, мол, возвращаемся на автостанцию. Ну и мы автобусами поехали на центральную площадь Павлограда. Лежим на асфальте в касках, резиновых сапогах, мокрые, вонючие, грязные, как черти», — рассказывает Владимир Степаненко.
Так в середине июля 1989 года началась первая масштабная забастовка рабочих, которую не подавила советская власть. По разным данным, в ней приняли участие до полумиллиона шахтеров по всему Советскому Союзу.
Предыдущая попытка подобного массового рабочего сопротивления произошла в 1962 году. Тогда в протесте приняли участие около пяти тысяч человек. Силами военных власть расстреляла 27 рабочих Новочеркасского электровозостроительного завода в Ростовской области, еще более сотни приговорила к лагерям, и семь — к расстрелам.
«А эту не расстреляли, — говорит Иваниченко. — Наверное, страна сама шла к развалу. И за счет нас хотели ускорить процесс. Но мы тогда этого не понимали. Мне вот вообще не до этого было — ребенок, надо было думать, где взять копейку на то же молочко»
Василий Павличенко входил в первый стачечный комитет на угледарской шахте. Затем присоединился к независимому профсоюзу горняков. Вспоминает, как накануне забастовки на местах «обрабатывали» людей:
«Был такой у нас Алексей Бокарев, собирал людей, рассказывал о жизни и зарплате за рубежом. Мол, на зарплату там идет половина от объема добычи, а у нас 10-15%, и относятся к нам как к нелюдям. Я с ним встретился, говорю: Леня, есть же силовики, гэбисты, милиция, они что, тебя не задерживают? Я понял, что это какой-то темник идет уже. И ездил он так месяц, выступал. А потом и на акции его привозила милицейская машина. Это была скрупулезно подготовленная акция правящих кругов Союза».
На протест, говорит Павличенко, он попал прямо из отпуска. Приехал и спрашивает коллегу, мол, что тут? Тот отвечает: мыла нет, спецодежды, никакого обеспечения.
«Но это все полная ерунда. Никто бы за мыло не вставал. Если бы власть хотела, то задушила бы забастовку еще в зародыше. Нас не трогала ни милиция, ни КГБ. Были подозрения, что возглавляет это все Горбачев. Я хотел понять, что происходит», — говорит Павличенко.
«То, что забастовка шахтеров была организована КГБ, начали навязывать из Москвы и из Донецка уже после провозглашения независимости», — говорит глава конфедерации свободных профсоюзов Украины Михаил Волынец.
Он присоединился к шахтерам во время забастовки 1989 года.
«Я тогда был главой профсоюзного комитета шахты Стаханова. Такие профсоюзы можно было назвать школой коммунизма. В уставе даже было записано: задача профсоюзов — помогать руководителю организовывать производство и воспитывать человека в духе коммунистических идеалов. То есть помогать власти эксплуатировать работника», — объясняет Волынец.
Он вспоминает, как во время первой забастовки 1989 года шахтеры пошли на площадь сразу после смены: грязные, уставшие и голодные.
«Руководили всем этим простые рабочие, у них не было денег. И я выделил профсоюзные средства, отвел людей в столовую. Первый секретарь горкома приехал на шахту и начал угрожать: мол, ты будешь отвечать, что поддержал негодяев, которые осмелились выйти на площадь. Я ответил, что время рассудит».
***
«В условном рейтинге факторов распада Советского Союза шахтерские протесты занимают, если не первое, то, по меньшей мере второе место. Именно протесты июля 1989 года обозначают переход от Перестройки сверху к Перестройке снизу. Инициированный центральной властью процесс выходит из-под ее контроля и постепенно оборачивается против нее», — объясняет историк Кирилл Ткаченко в статье «Июльские грозы в городе Роз».
После первой забастовки шахтеры получили двухмесячный отпуск, расширили список профессиональных заболеваний. Мыло и спецодежду начали выдавать.
«Но это не так важно, — говорит Павличенко. — Главное, что на тот момент шахтеры почувствовали себя людьми. Мы добились права говорить и требовать. У нас есть сила и сплоченность, право на слово, действие и противодействие. Право голоса — это и сейчас роскошь. А тогда тем более. Самое важное было то, что появилось желание бороться».
В течение десятилетия забастовки происходили почти ежегодно. В 1990-м на Донбассе бастовала почти половина шахт, забастовочные комитеты высказывали недоверие официальным профсоюзам, требовали закрытия партийных комитетов на предприятиях. В конце концов весной 1991 года уже требовали отставки президента СССР и роспуска народных депутатов.
Еще через два года, в 1993-м, на донецкой шахте имени Засядько началась масштабная забастовка, к которой присоединились машиностроители, металлурги и энергетики. Во время протеста шахтеры выдвинули не только экономические, но и политические требования: референдум о недоверии президенту и Верховной Раде и предоставление региональной автономии Донбассу. Поднятия уровня минимальной зарплаты и выполнения остальных социальных требований не произошло. Зато требования, учитывающие интересы директоров шахт, удовлетворили, в частности, выплатили дотации.
По словам исследователя Дмитрия Снегирева, местная элита и директора шахт хотели использовать бастующих. Шахтеры в этой истории не выиграли. Через несколько месяцев цены на продовольственные продукты выросли в три раза, а уровень зарплат остался на том же уровне. Этот протест был последним, на котором шахтеры выдвигали политические требования. Все последующие сосредоточены исключительно на экономических и социальных.
«Из тех, кто участвовал в первой забастовке 1989 года, затем мало кто ходил, — говорит Иваниченко. — Мы говорили молодым: „Теперь вы идите“. Мы поняли, что нас использовали по самое не хочу. Постоянно было ощущение, что сзади кто-то стоит и как бы наталкивает на какую-то мысль. Вроде все правильно делаем. Но что-то мы получили, а потом нам снова закручивают гайки. Бросили какую-то подачку — и забрали значительно больше. Мы идем на пенсию, а молодежь приходит — и у них все то, что мы требовали, снова отбирают».
***
Протесты продолжались более или менее регулярно и в разных масштабах. Через несколько лет шахтеры Западной Украины пошли в Киев с требованием не закрывать шахты, а в 1998 году, тысячная колонна шахтеров Западного Донбасса пешком двинулась на Киев.
Александр Бойко на Западный Донбасс попал в начале 1980-х. Его отец был украинцем, мама — крымской татаркой. Жили в Крыму. Во время депортации крымских татар с полуострова выслали его деда. Поэтому, говорит Александр, когда ему исполнился месяц, родители сами убежали — поехали за семьей в Казахстан.
Далее — развод родителей, переезд в Литву, интернат, армия, женитьба, еще один переезд — в Сибирь. Через несколько лет пришло известие, что за тысячи километров в перспективном регионе набирают молодежь для работы на шахтах. Александр говорит, что долго не думал.
«Днепропетровская область спустилась на нас как манна небесная. Здесь мясо на прилавках трех сортов лежало, и сало продавали по 3.50. Яблоки раздавали ведрами, абрикосы под ногами валялись — рай по сравнению с Сибирью», — вспоминает Бойко.
Он проработал под землей 24 года. В момент начала протестного марша 1998 года Александр был в независимом профсоюзе горняков.
«Я был в Киеве, и узнал о марше. Поехал прямо оттуда: в костюме, с чемоданом, без форменной одежды. Колонна как раз шла на Днепропетровск. Вышел из автобуса — и слезы навернулись на глаза. Пять тысяч человек хвоста не видно! Раздетые, кто-то босой. Жарко», — вспоминает он.
Шансов не дойти до Киева было много. Шахтеров, вспоминают участники шествия, постоянно пытались спровоцировать:
«Тогдашний директор одной из шахт привозил полную машину водки и спаивал своих ребят. Ясно, чтобы скомпрометировать — мол, пьяный дебош. Группа СБУ тоже работала с нами — сидели у костра как свои. Они думали, что напоят, а утром шахтеры не смогут продолжить путь. Но шахтер, зная, что вечером его будут поить, наоборот, пройдет те 40 километров в ожидании такого расслабления. Это смешно, но так оно и получилось», — вспоминает Бойко.
Внутри колонны всего боялись, говорит Александр, что потеряется связь с теми, кто остался на местах. И что они, не зная новостей, возобновят работу. А тогда все это не будет иметь смысла — или все бастуют, или никто.
Самая серьезная провокация была перед самым Киевом, говорит Бойко. Приехали представители правительства и предложили сделку: правительство выплачивает всем из колонны задолженность за 9 месяцев, но просит не идти в Киев.
«Сначала это предложение озвучили в узком кругу бастующих, но ее сразу вынесли вовне. Реакция была мгновенной — эту правительственную комиссию были готовы разорвать на месте. Говорили — вы что, хотите нас сделать предателями перед своими же?».
Едва ли не единственным источником информации, которое регулярно информировало обо всем, что происходит в походе, было независимое павлоградское телевидение. Его основал бывший шахтер Игорь Ледин.
«Операторы ездили каждый день. Отснял материал — поехал отдавать на студию, ему на смену другой. И так продолжалось три недели. Каждый день мы транслировали марш для людей, которые остались», — вспоминает он.
Шахтер Виктор Бондаренко вел на марше свой шахтерский участок, несколько десятков человек:
«Помню, как мы шли по проспекту, и люди со всех сторон плакали и крестили нас. Они верили, что мы перевернем власть, которая относится к народу, как к скоту. Народ же тогда, да и сейчас, нужен был в трех случаях: для статистики, выборов и добывать блага для тех, кто в креслах. А зарплаты тогда не платили по всей стране.
Мы говорили людям: присоединяйтесь. Но металлурги, например, не захотели. Говорили, что у них совершенно другой технологический процесс и они не могут его остановить. Предприятия в Кременчуге обещали нас догнать, но тоже не сделали этого. Вот и получилось, что только шахтеры, и только Западного Донбасса, пришли в Киев. А потом, когда нам уже выплатили зарплату, начали говорить, что шахтеры тянут одеяло на себя. Но мы говорили: присоединяйтесь», — вспоминает шахтер.
В результате той забастовки все долги по зарплате шахтерам выплатили и отправили обратно поездом. Через несколько дней они вернулись на работу.
***
Сейчас все шахты Западного Донбасса приватизированы и принадлежат компании ДТЭК. В одной из них устроили музей шахтерской славы — там много о добыче угля, технологии и рекордах. Грамоты, дипломы, награды лучших бригад. О забастовках здесь разве что стенд о том же пешем походе на Киев в 1998 году.
Главные посетители музея — студенты горного лицея.
«Как вы себе это представляете? Приходят студенты, а я им буду про забастовки рассказывать? Этого делать никак нельзя. Да и документации нет, что они были, — говорит смотрительница экспозиции. — Если были протесты, значит, были проблемы. А это история. Зачем пугать людей?»
Поход 1998 года не был последней протестной акцией, но был самой заметной. После этого шахтерское движение в таком масштабе спало.
«Здесь же вот в чем дело. Человек на шахте изматывается не только физически, но и психологически. Сложные механизмы. У меня было такое, что приходишь с работы, ждешь, пока разогреется пища, и в процессе засыпаешь так, что не разбудить. Так и люди работают, до последней капли. После работы не хочется абсолютно ничего», — объясняет Бондаренко.
«Мы же были как фронтовики, которые видят перед собой танк и лицо врага. А то, что планировалось стратегически, уничтожение социалистического строя и захват собственности народа, мы не понимали. Мы были фактически движущей силой уничтожения социализма. Силой, использованной втемную», — говорит Владимир Степаненко.
«Мы хотели сбросить плохих, и сделать жизнь для других хорошей. Не получилось. Но никто тогда даже не верил, что десять шахт, разбросанных по всему Западному Донбассу, смогут мобилизоваться. Но мы это сделали», — объясняет Виктор Бондаренко.
***
Почти все, кто участвовал в забастовках двадцать-тридцать лет назад, сейчас на пенсии.
Почти у всех профессиональные заболевания. Некоторые болезни, говорят бывшие протестующие, удалось внести в список профессиональных как раз благодаря протестам. Шахтерские династии тоже продолжились — у Александра Бойко, скажем, один сын погиб на шахте, а другой продолжает работать.
«Самая крупная победа — то, что с регионом начали считаться, — говорит Бойко. — У нас, на Западном Донбассе, один из лучших коллективных договоров. По всей Украине не выплачивают компенсацию за газ и свет, а нам выплачивают. Плохо это или хорошо, но шесть тысяч рабочих получают компенсации, это, по-моему, неплохо. Зарплата здесь, в Павлоградугле, тоже стабильная».
«Сейчас в Павлограде такая ситуация, когда забастовки вообще невозможны, — говорит Степаненко. — Ну они вероятны, пока анонимны. Везде безработица, шахты частные, начнешь бастовать — наберут новых, работы ведь нет. Поэтому люди берегут свое место. Хотя люди что тогда, что сейчас робкие, просто тогда забастовки санкционированные были».
«Мы вообще боролись за то, чтобы все было по западному образцу, — говорит Александр Бойко. — Чтобы человек получал зарплату независимо от количества добытого угля. Так называемая почасовая оплата труда. Но никто не согласился на это. Поэтому рычаг управления остался на уровне советского образца».
Угольная промышленность страны остается одной из самых дотационных. Каждый год, пишет «Европейская правда», на ее финансирование Украины выделяет около 3 млрд грн ($120 млн). Евросоюз отошел от стратегии модернизации шахт, там их пытаются ликвидировать с минимальными потерями. Перенимать ли Украине этот опыт, и будут ли в случае ликвидации шахт люди иметь альтернативные варианты для работы?
Но это уже совсем другая история.