«Думал, что придется пить собственную мочу». О 68 днях в окружении и о том, как тело погибшего собрата помогло выжить

«Я после выхода пытался рассказать о пережитом знакомым, родным — никто не понимал меня. Слушали и не понимали! Я злился, хотелось плакать, мне было больно, меня всего разрывало изнутри, а слез нет. Настя приехала в Славянск ко мне, а я ей кричал: не прикасайся ко мне, не трогай меня! Она что-то говорит — и все не то!»

… Мы с Владом разговариваем в его съемной однокомнатной квартирке в Ирпене, где как раз по графику выключили свет, и из-за этого не работает электроотопление. Влад на такие мелочи не обращает внимания. Когда в Ирпене возникает угроза ударов российских «шахедов» и ракет, он просто зашторивает окно. Было бы хорошо отдохнуть где-нибудь в Карпатах — может, в следующий раз, когда вернется с фронта. А сейчас Влад любит с балкона смотреть на озеро под домом. «Он, видите — утка, вон поплыла», — радуется, что утка появилась именно тогда, когда он захотел ее показать.

Владу постоянно звонят, он из-за разговора со мной игнорирует звонки. Но на один отвечает — это кто-то из командиров. Похоже, речь идет о государственных наградах.

«Это меня на Героя Украины подают», — объясняет Влад, что именно ему только что сообщили по телефону.

Из стоматологов — в нацгвардейцы

В 25 лет его лицо такое юное, что даже борода не придает солидности. И очень милая улыбка, когда он рассказывает, как зачем-то выучился в Житомирском медицинском институте на стоматолога, какое имел отвращение к работе в поликлинике и как в 20 лет подписал контракт с Нацгвардией Украины. Вскоре командир предложил ему выучиться на офицера.

Полномасштабное вторжение застало Влада курсантом академии Нацгвардии в Харькове. Уже на третий день он с товарищами занял позицию возле села Село в Харьковском районе Харьковской областиМалая Рогань. Автомат, четыре магазина, граната, в которую приказали вкрутить запал, только когда начнется бой. Запал на холоде неумелыми руками вкручивать, может, и до 10 секунд. Автомат производит более 10 выстрелов в секунду. Это столько раз его могли убить российские автоматчики, пока он возился бы с этим запалом.

На первой в жизни боевой позиции Влад увидел, какими жалкими становятся офицеры, не умеющие преодолеть свой страх перед врагом. Под Малой Роганью он стал взрослым мужчиной.

… Курсанты держали те позиции месяц. Затем им приказали вернуться в аудиторию для окончания учебы.

«Я до войны учился кое-как — у меня же был гуманитарный факультет, работа с личным составом, бумажки. Мы стреляли по три патрона несколько раз в год — вот и вся боевая подготовка. А после Малой Рогани я уже понял, каких знаний мне не хватает, чтобы эффективно воевать. Я искал эти знания по всем интернетам и ютубам. У меня все тетради были исписаны заметками. Я же офицер, за мной же солдаты будут стоять, они не должны погибать из-за моей глупости», — вспоминает сегодня Влад.

Он окончил академию весной 2023-го. После учебы служил в нескольких частях — занимался и бумажками, и подготовкой бойцов. И только в следующем году попал в батальон «Свобода».

Штурм, окопы и снова штурм

«Чуваки в офицерском звании не идут воевать вместе с солдатами на позиции — это не их работа, они должны организовывать подчиненных на выполнение боевой задачи. А я пошел. Потому что некому было на те позиции заходить, людей не хватало. И как это быть на войне и не подстрелить какого-нибудь россиянина? Как я, командир взвода, смогу отдавать приказы солдатам, если не был в их шкуре и не знаю их работу? Потому и пошел. На Название боевой позиции, территориально было расположено в Донецкой области.”Адольфе” я был просто солдатом, а на Название боевой позиции”Пинчере” уже сам себя назначил старшим позиции. До меня там был старший — не знаю, как о нем сказать без мата, а я после “Адольфа был готов на все”».

10 июля 2024 года Влад оказался на позиции «Адольф». Там уже несколько дней была тяжелая ситуация. Он застал на Адольфе трех бойцов — стал четвертым. Командование предупредило, что заходят на позицию где-то примерно на месяц.

«Тренер Американский профессиональный боксер. Бывший абсолютный чемпион в тяжелом весе и самый молодой боксер, получивший чемпионские звания по версиям WBC, WBA и IBF. Был первым тяжеловесом, владевшим поясами WBC, WBA и IBF одновременноМайка Тайсона говорил, что страх — это огонь, согревающий ваш дом. Если его мало — в доме холодно, если много — дом сгорит. Страха должно быть столько, чтобы он согревал и помогал действовать. Идет бой — стреляй, не останавливайся. Как начнешь бояться, думать о смерти во время боя — все, пропал».

Интенсивность российских штурмов была безумной. Через несколько дней на «Адольфе» еще двое бойцов получили ранения. После эвакуации раненых Влад с собратом остался вдвоем. Сутки, две или целую вечность — он сейчас не вспомнит. Затем по одному, по двое к ним приходило подкрепление.

«россияне идут на штурм, мы отбиваемся, потом обустраиваем позицию, копаем эту землю, набиваем ею мешки, закладываем дыры, потому что если пуля пройдет через такой мешок, то уже не убьет, а только ранит. Снова отбиваем штурмы, снова копаем, кого-то трехсотит, кого-то на другие позиции переводят. Нас постоянно 3-4 человека на позиции, больше никогда не было. Мы “Адольф” держали 37 дней — за это время состав бойцов раз 8 менялся. Нацгвардейцы были, ребята из 54 бригады ВСУ. Один за другим, один за другим. А я все 37 дней там», — Влад заканчивает фразу роскошным матом, в нем и растерянность, и удивление, и восторг.

Готов пить собственную мочу

… Потом наступил момент, когда на «Адольф» уже не могло пройти подкрепление. Когда павербанки, еда, боеприпасы — только дронами. А дрон может доставить всего 14 килограммов. От чего отказаться — от воды, гранат, возможности связи? Дроны либо не долетают, либо сбрасывают доставку так, что россияне сто раз тебя подстрелят, пока ты ее найдешь. Или доставляют на соседнюю позицию — и тамошние ребята просто выпивают твою воду…

… Лето, жара, вместо воздуха — пыль, пропитанная смрадом пота, крови, мочи, экскрементов. Вместо унитаза у них пакеты и бутылки, они их упаковывают в белые мешки из-под сахара, выбрасывают наружу. Но они все равно донимают, а крысы еще и разрывают те мешки, роются в них. Воды сбросят четыре бутылки, одна всегда почему-то разобьется. Сухой душ нечем развести, чтобы обтереться. Влад за 68 дней на позициях, может, раз 4-5 обтирал тело. Зубы почистить нечем — пополоскал рот, выплюнул в чашку, чтобы снова было чем полоскать.

«Было, что мы без капли воды. Я пишу командиру, что мы реально здесь поубиваем друг друга, если его не будет. А нам говорят, что еще сутки точно доставки не будет. Когда это сказали, нас было четверо в блиндаже — и я увидел глаза своих Дедами властей называет собратьев — по возрасту они были на 20-25 лет старше егодедов. Это были глаза голодного зверя, смотрящего на ягненка. Думаю, я тоже так смотрел на них. И вот как поддержать боевой дух? А я понимаю, если мы сейчас сдадимся морально — это смерть.

Говорю дедам, что надо держаться, но уже и сам не в силах. Мысленно уже сдаюсь, потому что если дрон еще день не прилетит, я буду готов пить собственную мочу. А со мной три человека, я думал, меня разорвет от чувства ответственности за них. Потому что мне нужно сделать, чтобы эти чуваки выжили. Это такая ответственность, как за детей. Ночь без воды, день без воды, и еще ночь — а на утро нам ее сбросили. И мы ее пьем… Нам хлеб сбросили, котлеты. Мы ели и смеялись. Это была мотивация!»

… Оставить «Адольф» — значит оголить фланги. Они держали позицию месяц и еще неделю. россияне подошли уже вплотную. Их блиндаж, по добротности напоминавший настоящую крепость, успел превратиться в руины. Уже его напарники, бойцы ВСУ получили приказ от своего командира покинуть позицию. И ушли.

Влад остался один.

«Никто из командиров не хочет брать на себя ответственность, что именно его бойцы перестали удерживать позицию. Я стал настраиваться на то, что буду держать позицию один. Выкопал себе лежанку, чтобы на спине свободно можно было лечь, сделал ниши для боекомплекта. Обдумал, где поставлю растяжки, если россияне попрут по траншеям.

И вот когда я уже подготовился к одиночной обороне, мне дали команду пробираться на соседнюю позицию — “Пинчер”. Это для меня была единственная возможность спастись, до штаба я бы не дошел, повсюду были россияне. Штаб же много раз пытался помощь нам отправить, и разведчики шли, и саперы — никто не мог пробиться».

… Он воевал на «Адольфе» 37 дней.

Броня не пришла

Ему удалось невредимым добраться до «Пинчера». Это было 18 августа. Там их снова было четверо. Тесная нора, где уже не станешь во весь рост, как на «Адольфе», где не то что лежать — сидеть надо скрючившись.

… Им сказали, что держать «Пинчер» нужно ориентировочно до 4 или 5 сентября. Но Влад уже не доверял четко определенным срокам. Помощи им не обещали — понял, что заменить их просто никем.

россияне не унимались. Один штурм за другим, бои иногда и по 12 часов. Наши дроны со временем зафиксируют вокруг позиции 50 тел россиян. Раненых никто не считал.

«Был один бой, очень жесткий, мы их отбросили. Я сидел на жопе, автомат под мышкой держал, понимал, что сейчас все начнется сначала. Не знаю, что со мной было, я раскачивался сидя, смотрел на вход в нору, который прикрывало Сашино тело, и говорил какому-то воображаемому россиянину: ты не войдешь, ты не войдешь, ты не войдешь. Я не помню, сколько так просидел».

Пехотные штурмы россиян, их танки, их дроны, которых в небе было больше, чем облаков. И думалось: как это может быть?

«Бог, безусловно, есть. Я на позициях его слышал — и он меня слышал. Я становился на колени и просил у него: пожалуйста, сделай так, чтобы сегодня пришла вода или павербанки. Я просил и касался этого браслета, который мне капеллан подарил. И всякий раз, когда я просил Бога, дрон прилетал. Вот что это? Бог спас меня. Как так сложилось, что я там столько пробыл и выжил? Я выживал даже тогда, когда у меня в бою заклинивало патроны».

15 сентября Влад доложил командиру, что на позиции есть один погибший (Саша) и один раненый в руку, что в строю их осталось двое и на них идут танки, а противотанкового боекомплекта у них нет. Бог действительно есть: эти танки подорвались на минах, а с российской пехотой удалось разобраться.

Но после этого боя Влад сказал командиру, что держать позицию дальше — невозможно, нужно выходить. И если им троим не обеспечат уход, он поведет ребят самостоятельно, на свой страх и риск.

«Командование сказало, мол, хорошо, завтра вас заберем. Какое завтра? Чтобы раненый кровью стек? Сегодня! Нам сначала пообещали Здесь – бронетранспортерброню, которая доставит нас на позицию, что в полутора километрах в сторону тыла от нашей. Но водитель отказался за нами ехать. Я его понимаю — там кругом мины, у него трое детей. Доехал бы он до нас? Выехали бы мы назад?

И командование сказало нам на ту почти тыловую позицию бежать ночью в антитепловизионных плащах. Полтора километра бежать с снаряжением, когда всюду мины, россияне и их чертовы дроны. И еще взять с собой все ценное из “Пинчера” — электростанции, аккумуляторы, батареи. Я рассчитывал забрать на броню тело Саши, но мы должны бежать — с Сашей это было невозможно. Я… Он все еще там лежит».

На «Пинчере» Влад воевал месяц — как одна бесконечная ночь с кошмарными снами…

«Боже, помоги выплакаться»

Они пробежали полтора километра. И вышли к своим.

«Нам молока дали. Обалдеть можно — молоко! Как я по нему соскучился! Там за одним домом качели были — и я сел на нее покачиваться. Молоко и качели. И мне так захотелось выплакаться. Так было больно. Я не могу… Ну как вам рассказать?»

Ему предложили тогда пообщаться с военным психологом. Влад согласился. Теперь без брани не может вспоминать тот разговор.

«Меня трясет всего, выворачивает, а этот… психолог рассказывает мне, скольких ребят он в 2014 году похоронил, и что еще будет в этой войне много двухсотых. И это все с какими-нибудь глупыми шутками, со смехом. Потащил меня для разговора куда-то к кладбищу. Мне его хотелось вот так взять и… голыми руками, честно. А он меня еще спрашивает, не употребляю ли я наркотики! Я не знаю, как сдержался. Это психолог? Это долбо*об».

… Выплакаться он смог, только когда уехал поговорить с мамой Саши. Женщина была уверена, что собратья покинули ее раненого сына на позиции умирать, а сами вышли.

«Я не мог смотреть на нее. Я просто сидел с опущенной головой, молчал. Она из моего молчания все поняла. Заплакала, обняла меня, говорит: “Не вини себя в его смерти”. Теперь он знает, что у него была мгновенная смерть. Что он не мучился, никто не бросил его умирать. Я думаю, ей после этого стало легче».

Влад умолкает, поднимает на меня глаза — измученные, тяжелые. Смотрит в упор, но я чувствую, что он сейчас видит не меня…

«Ну почему так?»

… Через несколько дней после выхода с позиций Влад уже был в Славянске. С ужасом думал, что вот сейчас снова получит команду зайти на какую-то позицию — не мог ее выполнить, но и не мог не выполнить. Постоянно спрашивал у командиров, когда на позицию, чтобы приказ выступать не застал врасплох. Но ему было предложено работать с пополнением.

«Славянск — это почти фронт, куча военных, все свои, кто выходит на позицию, кто возвращается. Город живет войной, поддержкой военных. Там мне было хорошо. А потом приехал домой в Ирпень. Пошел с Настей в Торгово-развлекательный центрLavina, а там такое бурмило вылезает из своей дорогущей машины и на меня как на хлам смотрит. Ну где справедливость? Какого черта одни умирают, голодные, без воды идут в бой, а тут чуваки мордастые, самовлюбленные, на таких машинах ездят? Да за эту машину столько дронов можно купить для фронта!

Мне больно от этого, я схожу с ума от этого. Ну, чего так? Почему одним столько страданий, а другим все пофиг? Сколько можно терпеть, чтобы власть из таких, как я, как мои ребята, делала дураков? Они инвалидность себе и детям своим покупают, чтобы на войну не идти. Животные. Мы на “Адольфе” с Позывной собратаЖостиком были — он после ампутации, на протезе руссню бил, он на квадрике под обстрелами раненых вывозил, не прятался за свою инвалидность. А эти… Я не могу… Так тяжело…»

Спрашиваю у Влада, как он отдыхает и расслабляется в Ирпене.

«Да никак», — отвечает он. Ходит в спортзал — это снимает напряжение, готовит еду. После американских горок его реально попустило, смогло расслабиться. Фильмы не может смотреть — те, где много насилия, просто не выдерживает, а «стрелялки» представляются детской сказочкой.

Его отец — в терробороне, с ним можно обо всем откровенно. Маме по телефону, пока был на позициях, не рассказывал ничего. А когда вернулся, она все настаивала, чтобы рассказал. Ну он и «вывалил» ей все. Мол, хотела услышать — так слушай. Мама с сердечным приступом попала в больницу… Родственники? Попросил у них донатов на подразделение, они отделались репостом объявления.

«Даже моя крестная денег не перевела — сказала, что молится за меня. Бабушка тоже только поохала. Как это можно? Это меня убило».

… После нескольких недель отдыха дома Влад сейчас снова на полигоне, где формируется и тренируется его рота. Из 29 ее бойцов, зашедших в начале июля 2024 года на позиции, в строю осталось четверо.