Александр Кольченко: пять лет без свободы и панк-рока

7 сентября Александр Кольченко вместе с 34 другими политзаключенными и военнопленными моряками вернулся в Украину.

Напомним, что крымского активиста задержали весной 2014 года в Симферополе. Федеральная служба безопасности России сфабриковала дело, обвинив его в терроризме.

После пяти лет, которые крымчанин провел в России за решеткой, он привез в Киев 20 килограммов писем, которые ему присылали в СИЗО и колонию.

Мы поговорили с ним о Евромайдане в Киеве и Крыму, акции против оккупации полуострова, его задержании, аресте, судебном процессе, отношениях с администрацией в Копейской колонии и его нынешней жизни в Киеве.

Саша, сейчас ты живешь в Киеве вместе с мамой, сестрой и племянницей. Где именно вы живете?

В общежитии. Ректор Таврического национального университета предоставил нам жилье в студенческом общежитии. Мама, сестра и племянница живут втроем в одной комнате, а я отдельно.

Обращались к тебе по поводу обещанного жилья?

Уже звонил риелтор и предлагал оценить несколько вариантов. Сами квартиры мы пока не смотрели — не успели.

Сейчас ты живешь в Киеве. А раньше часто здесь бывал?

В Киеве я был трижды. Приезжал на студенческий контрфорум, если не ошибаюсь в 2011 году, на акцию «Стратегия-31», это общеевропейская антикапиталистическая акция, и на Майдан, это было 10-11 февраля 2014-го. Я здесь был полтора дня вместе с Олегом Сенцовым и нашими общими друзьями.

Что ты тогда увидел на Майдане, какими были твои впечатления?

По стриму можно было видеть в основном противостояние протестующих с «силами зла». Когда мы приехали, то пришли в Украинский дом, и там был как какой-то большой муравейник. Люди предлагали друг другу помощь. Я был очень впечатлен уровнем коллективной самоорганизации. Если сравнить, то в Крыму был несколько иной микроклимат тогда.

Как происходили события в Крыму в начале марта 2014 года? Ты помнишь свои ощущения? Как ты относился к событиям, которые произошли 26 февраля, когда российские военные высадились в Крыму?

Политическая ситуация была очень напряженной. Многие говорили о референдуме. Сначала его назначили на май, потом перенесли на апрель, а затем — на 16 марта. Тогда уже было понятно: если здесь войска, то референдум — это такая формальность.

Но тогда я не понимал, что это может быть надолго: ну, думал, на несколько месяцев или на год. Уже тогда, когда меня арестовали, понял, что это надолго.

О твоем деле. Тебя обвиняли, в частности, в поджоге офиса «Единой России» в Симферополе. Что тогда произошло?

Я участвовал в поджоге этого дома. Это одиночное, одноэтажное здание. Людей там на тот момент не было — ребята проверили. Я наблюдал за улицей, а двое других разбили стекло в окне, залили горючую жидкость и подожгли.

Почему ты решил участвовать в поджоге?

Потому что на тот момент легальные, мирные средства борьбы исчерпали себя. На антивоенные акции приходило больше провокаторов от власти, чем протестующих.

Ты понимал, что после этого поджога могут быть последствия?

Понимал, конечно, но не оценивал их как серьезные.

Когда понял, что они будут серьезными?

В день ареста.

Когда вы организовывали поджог в этом здании, ты знал, что там пытают людей?

Нет, именно об этом здании я не знал. Но знал, что пытали в так называемых штабах «Самообороны Крыма» и в офисе коммунистической партии. Причем «самооборонцы» пытали любого, кто выглядел подозрительно.

Весной 2014 года в Крыму у вас была поддержка среди людей?

Была, но от какой-либо поддержки, уже, к сожалению, ничего не зависело. Трудно что-то изменить, когда вошли войска.

В день твоего ареста ты был непосредственно около здания Службы безопасности Украины в Симферополе?

Да. Я шел с друзьями мимо здания с бутылкой пива. И тут выбежали какие-то ребята в костюмчиках, положили меня лицом вниз, а затем отвели в свой офис.

Ты думаешь, это были граждане Украины, которые жили в Крыму, или люди из России?

Мне неизвестно, но когда меня этапировали в Москву, со мной в самолете летели около 40-50 человек, возвращавшихся в Москву из командировки.

После твоего задержания тебя завели в здание СБУ в Симферополе. Далее происходил допрос. О чем тебя спрашивали?

Называли фамилии, спрашивали, что я знаю об этих людях. Но я ничего не мог сказать, потому что я никого не знал. Потом уже начались вопросы о поджоге.

Давали тебе понять, что если ты расскажешь то, что им нужно — будешь на свободе?

Да нет. Меня просто били — в голову, в корпус... Но по сравнению с тем, что пережили другие, тот же Сенцов, это мелочи.

После твоего этапа из Симферополя в Москву ты находился в СИЗО «Лефортово». На тебя оказывали давление — физическое, психологическое?

Нет. Там все были очень вежливые, но действовали строго по правилам. Например, очень проблематично было забрать книги, которые я привез с собой, особенно те, что на украинском языке. Они не хотели их отдавать, пока не вмешались члены Общественной наблюдательной комиссии в Москве (общественная организация в России, которая осуществляет мониторинг соблюдения прав заключенных в СИЗО и колониях — ред.).

Что ты читал в «Лефортово»?

Ивана Франко, Кропоткина, книгу про кремлевский централ, «Замурованные» Эриха Фромма.

Заключенные в «Лефортово» знали о твоем деле, знали что оно политическое?

Знали, там невозможно скрыть свою статью. Обычно, когда заходишь в камеру, ты в двух-трех словах рассказываешь о своем деле.

Перед вынесением приговора ты понимал, что это будут десять лет?

Понимал. Когда мы ехали этапом из Москвы, Сенцов мне рассказывал, что виделся со следователем и тот ему конкретно сказал: тебе дадут 20 лет, а твоему подельнику — 10. Так и случилось.

Тебя не пугали эти десять лет?

На тот момент уже нет. Это сначала я был немного растерян — когда только задержали и арестовали. Но потом уже нет, не пугали.

После задержания и ареста ты понимал, что твои друзья, родные, просто люди, которых ты не знаешь лично, тебя поддерживают? Что ты не один?

Понимал, но я думал, что и на них могут оказывать давление из-за их знакомства со мной или за то, что они меня поддерживают.

Ты помнишь свое знакомство с адвокатом Светланой Сидоркиной (известный российский адвокат и правозащитница, представлявшая Кольченко — ред.)?

Да. Когда мы познакомились, она сказала, что пришла от нашей общей знакомой. И я расплакался. Потому что не ожидал такой поддержки.

Когда ты вернулся в Киев, вы виделись с Геннадием Афанасьевым (дело Сенцова и Кольченко строили на показаниях других задержанных — Афанасьева и Чирния, на суде Афанасьев отказался от своих слов, пояснив, что показания выбивали под пытками — ред.)? Общался с ним?

Нет, не виделся. Нам не о чем говорить.

Как происходил твой этап в колонию?

Он длился три недели. В течение этого времени я находился в транзите в Воронеже и Челябинске. Все остальное время ехал поездом. Со мной были книги, сумка с письмами и открытками. Мы с соседями всю дорогу разглядывали огромное количество открыток из разных стран...

Каким было отношение администрации к тебе в колонии?

Мне кажется, я был для них социально чуждым элементом, но они вынуждены были вести себя со мной корректно, потому что ко мне было приковано внимание всего мира.

Тебя с определенной периодичностью отправляли в штрафной изолятор. За что и почему так часто?

Дело в том, что закрывали не только меня. Я был одним из тех, кто стоял на профилактическом учете как лицо склонное к распространению экстремистской идеологии и литературы. Нас было таких десять человек на весь лагерь. Остальные, кроме меня, мусульмане. По неизвестным мне внутренним распоряжениям нас должны были закрывать в ШИЗО на большие праздники, знаменательные события, например, выборы президента или инаугурацию.

Чем отличается камера штрафного изолятора от обычной камеры в колонии?

Во-первых, в колонии живут не в камерах, а в отрядах. Как говорят на жаргоне, в «бараках». Это что-то среднее между общежитием и казармой. В спальном помещении двухэтажные кровати. У нас в бараке в разное время находились от 90 до 110 человек. Все жили вместе. А в ШИЗО — на двух человек шесть квадратных метров. И кровати пристегиваются утром: в 5 подъем и до 8 вечера. И все это время ты или стоишь, или ходишь, или там есть пеньки — можешь на них садиться.

Поскольку я постоянно ездил в ШИЗО, я видел ребят, которые находились на таком же профилактическом учете, как и я, уже много лет. Они были уже экипированы. Я попросил маму привезти мне большое полотенце, два метра на метр. Я сворачивал его вдвое и ложился на него.

Полотенце можно было брать, а, например, одеяло — нет. Также нельзя пользоваться чаем, кофе, запрещены сигареты и еда.

У тебя были конфликты с другими заключенными?

Да нет, не было конфликтов. Я не очень конфликтный человек. Иногда возникали споры о политической ситуации в России, о «Крымнаше»...

Как проходил твой день в колонии?

Сначала надо отметиться, потом можешь спать дальше, после этого есть возможность сходить в спортивный зал, клуб, библиотеку или просто погулять по локальному участку. Далее обед, после этого тоже свободное время. Затем ужин, после ужина — свободное время для поверки. Ты можешь читать, играть в настольные игры, заниматься физкультурой, спортом. У нас устраивались турниры по летнему и зимнему футболу, волейболу, хоккею. Я не участвовал.

Ты учил английский язык?

Учил почти год. Но уже почти все забыл.

Ты работал тогда в колонии?

Я не работал, там платили копейки. И это тем, кто был официально трудоустроен. Но там было много нелегалов, которые совсем не получали заработную плату, хотя те, кто получал, делились с теми, кто не получал ничего.

Как администрация колонии отнеслась к тому, что ты не будешь работать?

Никак, им было все равно. Сначала мне предлагали устроиться на работу, но я сказал, что надо посмотреть, как здесь все устроено, условия труда, зарплата... Мне тогда сотрудник сказал: «Что? Что ты мелешь?!». Ясно, что я просто их троллил — я не собирался работать.

Ты очень хорошо разбираешься в панк-роке, любишь музыку. Как тебе было без любимой музыки?

Немного грустно, потому что там была другая музыка. По телевидению постоянно играло «МузТВ». На всевозможных культурных мероприятиях — патриотическая российская музыка. Время от времени были концерты, но я их не посещал.

Август 2019-го. Когда ты понял, что происходят какие-то движения?

Все началось еще 14 августа. Меня вызвали в оперотдел, чтобы сфотографировать на наличие татуировок. Это мне показалось подозрительным. На следующий день меня вызвали на разговор с моим адвокатом, который приезжал раз в месяц. Мы ждем уже больше двух часов, а адвоката нет. Затем опер говорит: «Все, пойдем». Спускаемся, а там стоит завхоз с моими сумками. И все. То есть мне не дали возможности даже собрать свои вещи, их собирал завхоз, чтобы я не мог ни с кем контактировать. 15 августа я приехал в Челябинский СИЗО, а 16-го уже был в Москве в «Лефортово».

Ты знал, что в этом СИЗО находятся и другие украинские политзаключенные?

Я знал только про Клыха, я летел вместе с ним. А о других ничего не слышал. Мы были изолированы друг от друга.

...Потом принесли мое личное дело и документы на подпись. Справки — об освобождении, на получение средств. Сказали собрать вещи и ждать. А дальше меня завели в автобус — и там я увидел других людей, Сенцова. И вот тогда я уже обрадовался.

...У нас получилась замечательная экскурсия по Москве. Проезжали мимо Кремля, храм Василия Блаженного и храм Христа Спасителя... Мы все начали знакомиться.

Вы приезжаете во Внуково...

...К нам заходит начальник «Лефортово» и объявляет указ Путина о помиловании. Затем ждали самолет.

После твоего возвращения государство предлагало тебе психологическую помощь?

Да, когда мы находились в «Феофании», я пару раз встретился с психологом. Но я не нуждаюсь в психологической помощи.

Ты зарегистрировался в Фейсбуке, читаешь мысли других людей, читаешь новости. Ты успеваешь за всем этим потоком?

Пока не успеваю. Можно сказать, что я отстал на пять лет. Я даже не успеваю прочитать новости о событиях вчерашнего дня. И еще я много бегаю на встречи и интервью, решаю проблемы с документами...

Я еще не успел вникнуть в повестку дня в Украине, понять все те события, которые происходили в течение последних пяти лет. Но могу сказать так: я намерен и дальше участвовать в развитии рабочего движения, а также экологического и антифашистского. Это мои планы.