Далеки от народа. Как в мире воспитывают политическую элиту — и почему люди все больше ею недовольны

23 июля британская Консервативная партия избрала своим новым лидером Бориса Джонсона. Хоть он критикует политическую элиту Великобритании, он является ее классическим представителем. Джонсон стал третьим подряд и одиннадцатым послевоенным премьером — выпускником Оксфордского университета, и двадцать первым премьером, который закончил престижную Итонскую школу. Какой путь к политике приходится преодолевать амбициозным людям в Великобритании и других странах и есть ли шансы на успех у «антисистемных» кандидатов — разбиралось Громадское.

Политические элиты переживают непростые времена не только в Украине. Во многих демократиях мира их обвиняют в неудачных решениях (вроде референдума о Брекзит) или указывают на неспособность понимать и представлять обычных людей. Как следствие, к власти приходят популисты вроде Дональда Трампа в США, взрываются протесты (как «желтые жилеты» во Франции), а традиционные политические партии теряют голоса в пользу радикальных и антисистемных политических сил — например, «Шведских демократов» в Швеции. Между тем причины падения качества политических элит — но и пути решения проблемы — надо искать в том, как отбирают и воспитывают будущих политических лидеров.

Великобритания

Джордж Оруэлл, которого трудно заподозрить в приверженности британских элит, как-то заметил: «О сравнительно здоровых нравственных ценностях английского руководящего класса свидетельствует то, что они всегда готовы отдать свою жизнь во время войны».

Сегодня, на фоне потрясающего результата референдума о Брекзит и неспособности достичь компромисса по соглашению с ЕС, британская политическая элита предстает в значительно худшем свете. По словам журналиста Financial Times Эдварда Люка, который учился вместе с Борисом Джонсоном, «это наиболее циничное, оппортунистическое и некомпетентное поколение во главе Британии в ее современной истории». Издание The Economist соглашается: «Британией руководит эгоистичная клика, которая ставит принадлежность к группе выше компетенции, а самоуверенность выше умений».

Прежде всего, критики обращают внимание на однородное происхождение элит, в частности похожее образование. Частные школы закончило лишь 7% населения страны, но 39% представителей политической элиты. Диплом Оксфорда или Кембриджа есть у менее 1% населения, но у 24% политиков.

Особенно удобной мишенью для некоторых критиков является бакалаврская программа в Оксфорде «Философия, политика и экономика», которую закончили Джеймс Кэмерон, соперник Джонсона Джереми Хант, министр финансов Филипп Геммонд и предыдущий лидер лейбористов Эд Милибэнд. Программа была создана еще в 1921 году с целью осовременить подготовку политических лидеров. Тогда она стала настоящим прорывом, ведь отказ от изучения латыни и древнегреческого языка открывал дорогу тем, кто не посещал дорогие частные учебные заведения. К тому же, все внимание уделяли умению быстро и глубоко разбираться в сложных общественных проблемах.

Несмотря на интеллектуальное богатство программы, ее выпускники могут получить ложное ощущение компетентности: как пишет Эдвард Люк, «если тебе удалось проскочить мимо лучших преподавателей, все остальное может показаться легкой прогулкой». К тому же, карьера в политике почти не зависит от результатов обучения.

Специализация не имеет решающего значения для политической карьеры. Так, «железная леди» Маргарет Тэтчер получила образование химика, Тереза Мэй изучала географию, а Борис Джонсон — античные языки и литературу. Однако все они соревновались за лидерство в местных студенческих организациях. Наиболее известная из них, дебатный клуб «Оксфордский союз», который каждую неделю приглашает выдающихся или знаменитых личностей. Пребывание во главе клуба дает полезные связи — и вместе с лидерством в студенческих ячейках партий открывает дорогу в политику.

Ряд будущих политиков получает преимущество еще до университета — когда заканчивают элитные частные школы вроде Итона и Регби. 21 из 55 британских премьеров окончили Итон. Только трое посещали государственные школы. Именно в школе формируются дружеские связи, которые сохраняются на всю жизнь. Там их «учат тому, как идти по жизни с беззаботной самоуверенностью». Как следствие, когда большинство новичков в Оксфорде или Кембридже только пытаются понять, где они оказались, и борются с «синдромом самозванца» — будущие политики с первых дней начинают борьбу за власть.

30 лет назад молодой Борис Джонсон, выпускник Итона, боролся за лидерство с Джереми Хант, выпускником Чартергауза, одной из самых дорогих школ. Может показаться, что с тех пор мало что изменилось.

И все же, представление о существовании истеблишмента — целостного руководящего класса, связанного родственными и образовательными связями и членством в эксклюзивных клубах — все слабее соответствует реальности.

Несмотря на нынешнюю концентрацию на верхушке политиков с высоким социальным статусом, многообразие среди политических элит растет. Как пишет социолог Мэтью Бонд, ни один премьер в период с 1964 до 2010 года не принадлежал к истеблишменту. Те же Маргарет Тэтчер и Джон Мейджор росли в сравнительно скромных семьях мелких предпринимателей. Между политическими партиями существует суровая конкуренция, которая пронизывает и личные отношения — лейбористы и консерваторы не пересекаются в одних и тех же клубах. Первые активно рекрутируют депутатов на местном уровне и в профсоюзах, а вторые начали привлекать бывших солдат и выходцев из небогатых иммигрантских кругов.

Кроме того, если в частные школы действительно сложно попасть выходцам из бедных семей, образование в Оксфорде и Кембридже для них не закрыто — стоимость обучения в большинстве университетов одинаковая. В ведущих университетах растет часть студентов, которые окончили государственные школы.

Поэтому для некоторых критиков элит проблемой является не столько Оксфорд или даже частные школы, как изменение мотивации элит. Рядом с профессионализацией государственной службы во времена Тэтчер произошло размытие ценностей и установилась слишком близкая связь политиков с финансовыми элитами. Если раньше политики в Великобритании действительно верили в «служение нации», для многих новых лидеров политика становится инструментом для собственного обогащения. Кроме того, пишет The Economist, если бывшие аристократы понимали свои недостатки и удачное рождение, нынешнее поколение совсем не сомневается в себе — как раз из-за веры в заслуженность своего выигрышного положения.

Другие демократические страны: Франция, США и Швеция

Недовольство политическими элитами не ограничивается Великобританией. Удаленность политических элит от «простого народа» было одной из главных тем протестов «желтых жилетов» во Франции.

Если в Великобритании ведущие школы и университеты строили свою репутацию на протяжении веков, во Франции элитное заведение для будущих политиков и госслужащих, Национальную школу администрации, создали сравнительно недавно — в 1945 году.

По замыслу инициатора появления Школы, Шарля де Голля, решающими качествами будущей элиты должны были стать не деньги и связи, а знания и умения. На сложных вступительных экзаменах на обучение ежегодно отбирают только 80 лучших выпускников французских вузов. Для наиболее успешных выпускников Школы зарезервированы влиятельные должности в исполнительной власти, откуда немало из них попадает на вершину политической жизни. Так, в Школе учились три из четырех последних президентов, в частности Франсуа Олланд и Эмманюэль Макрон.

В Школу попадают на основе способностей, а не связей или денег, однако это не защищает ее от критиков. Они отмечают, что студентами теперь почти всегда становятся дети чиновников, политиков и топ-менеджеров — только 6% учеников из семей рабочих. Поэтому для «желтых жилетов» выпускники Школы стали воплощением высокомерия и неспособности власти понять влияние своих решений на обычных людей.

Макрон еще во время учебы критиковал руководство Школы за консервативность программы. А недавно, после протестов «желтых жилетов», президент Франции вообще предложил закрыть ее.

В США для представителей политической элиты тоже характерно качественное образование, например, в Гарварде. Впрочем, у некоторых комментаторов беспокойство скорее вызывает тесная связь между политиками и корпоративным миром. Как замечает социолог Тимоти М. Гилл, со времен Никсона около 70% всех министров, независимо от партии у власти, являются выходцами из крупнейших компаний США. Это не обязательно означает, что их решения будут противоречить общественным интересам. Но другое масштабное исследование действительно показывает: если мнения большинства американцев и экономических элит относительно необходимых законов отличаются, гораздо чаще преобладает точка зрения элит.

В тоже время Швеция — одна из самых равных в социальном и экономическом плане стран Европы — действительно имеет более открытую политическую верхушку. Качество образования и связи имеют значение. Однако более эгалитарная система образования способствует разнообразию элит. Отбор кандидатов в депутаты происходит на местном уровне по четким правилам и с минимальным воздействием партийных верхушек. Это снижает влияние знакомств с лидерами партий. Как следствие, парламент является сравнительно репрезентативным: в нем есть немало выходцев из семей рабочих, а 46% депутатов являются женщинами. Кроме того, исследования показывают, что уровень доходов или происхождения не имеет решающего значения — отбор проходят лица с высшим показателем уровня интеллекта.

Но и в Швеции не все идеально: неожиданный подъем радикальной антииммигрантской партии «Шведских демократов» частично объясняют отказом элиты ответить на опасения некоторых шведов по поводу чрезмерной, по их мнению, иммиграции.

Авторитарные страны: Россия и Китай

Из-за нехватки свободы слова недовольство элитами в авторитарных странах не всегда очевидно для посторонних наблюдателей. Однако при отборе политических элит такие режимы сталкиваются с проблемами не меньше, чем у демократии.

В авторитарных режимах выборы теряют важную роль в отборе политической элиты. Парламенты, если они есть, просто «ставят печать» на решениях, принятых лидерами.

Билетом в политической жизни взамен становится «близость к телу» — в случае России Владимиру Путину. Ранее ключевые должности занимали бывшие соседи по дачному кооперативу «Озеро», коллеги из КГБ и мэрии Санкт-Петербурга. А за последние 3 года невероятный карьерный скачок совершили личные телохранители Путина с Федеральной службы охраны. Например, охранник и партнер Путина по игре в хоккей Алексей Дюмин стал губернатором Тульской области, а перед тем он руководил спецслужбами в Министерстве обороны России.

Несмотря на попытки отобрать талантливых управленцев через систему конкурсов, готовность выполнять приказы сверху ценится больше всего. Режимы вроде Венесуэлы или России настороженно воспринимают компетентных технократов, поскольку опасаются, что те могут со временем стать сторонниками глубоких реформ и угрозой для лидера. Ценой становится худшее качество управленческих решений.

Это понимают в Китае. Для того, чтобы отбирать компетентных руководителей и избежать деградации элит вроде той, что была в Советском Союзе, там создали разветвленную сеть партийных школ. В 2 900 школах во главе с Центральной партийной школой учатся десятки тысяч китайцев.

На первый взгляд, на начальных и средних уровнях политической карьеры в Китае меритократический отбор работает. Например, преимущество в повышении получают те руководители регионов, которые обеспечивают мощный экономический рост. Впрочем, чем выше уровень, тем важнее становится лояльность — карьеру делают только те, кто хорошо знаком лидерам и не представляет для них угрозы. Таким образом, существует «стеклянная крыша», которая ограничивает рост компетентных лидеров и в конечном итоге порождает стимул заниматься коррупцией.