Ты 10 лет занимаешься театром, а гуглят «Ярослава Кравченко грудь» — театральный менеджер Ярослава Кравченко

«Дорогенька моя» — проект главного редактора «Громадского» Ангелины Карякиной о равенстве, ролевых моделях, многообразии, политическом и личном. О том, действительно ли сегодня женщины могут, как уверяют в популярной литературе, «иметь все и сразу» — карьеру, личную жизнь, семью? И надо ли всем женщинам обязательно «иметь все»? 

Название проекта «Дорогенька моя», с укр. «Дорогуша моя», отсылает к снисходительному обращению президента Украины Петра Порошенко к журналистке «Детектор медиа» во время пресс-конференции 28 февраля 2018 года. Это вызвало реакцию в виде флешмоба «Я тобі не дорогенька» («Я тебе не дорогуша») и широкую дискуссию о месте женщин в медийной и общественно-политической жизни.

О театре

Каждый человек должен делать то, что у него получается лучше всего. Когда я училась в спортивном интернате, то выходила на сцену в роли Прони Прокоповны, «За двумя зайцами». И эта запись мне каждый раз напоминает: «Ясь, ты плохая актриса. Ты правильно сделала, что пошла учиться на критика». Я не актриса. Я умею кривляться. То, что я делаю у «Щура» в кадре — это просто Яся Кравченко, которая себе позволяет кривляться, но это не актерская работа.

Я не могу работать театральным критиком, так как ни в одном штатном расписании нет такой единицы. У нас нет изданий, которые публиковали бы эти работы. У нас в театральном университете учат мертвым профессиями.

Мне пришлось научиться высчитывать объем грузовика для перевозки декораций, делать документацию, заполнять технические райдеры. Мне всему пришлось научиться, потому что я фактически строила театр, модели которого до этого в Украине не существовало — без помещения, без актеров и инвестиций. Я должна была пройти все этапы, каждое звено создания этого театра, чтобы их понимать и затем найти людей и научить их работать в этом театре.

Нравилось мне это или не нравилось — я знала, что мне нужно это делать.

Но сейчас я делаю исключительно то, что мне нравится. Я три года работала, чтобы завоевать себе возможность делать то, от чего я получаю удовольствие.

Дикий театр — это был эксперимент, создать театр из ничего и попробовать, возможно ли это. И он, видимо, удался, потому что Дикому театру три года. Мы сменили 30 площадок. Мы продолжаем менять площадки, каждый раз спектакли играют по разным адресам. Но это не история выживания, это история эксперимента.

Мы не получаем деньги государства, поэтому у нас только личные инвестиции. Мы живем за счет наших прекрасных зрителей, потому что только деньги с билетов помогают нам поддерживать существующий репертуар и продолжать показывать спектакли. Я думаю, у нас получается.

Работы, которые мы выпускаем в театре, направлены на решение тех или иных проблем в социуме. То, что происходит в Диком, очень синхронно с трансформациями, происходящими в целом.

Спектакль «Быть снизу» прорабатывает темы сексизма. Там очень классическая модель, три женщины: «богиня», «женщина с железными яйцами» и «женщина неопределенная». Они встречаются на курсах «Как стать счастливой», заводят разговор о своей жизни и каждая рассказывает свою историю. Каждый раз после этого спектакля девушки выходили кто в слезах, кто в истерике, потому что видели себя. Театр подталкивал их задуматься над своей жизнью.

У нас есть спектакль «Гей-Парад». Она о простой украинской семье, которая решила получить субсидию от европейской организации, но условием было, что к ним на две недели подселится гей и проработает с ними толерантность.

Это о том, как начинают разрушаться «скрепы семьи», которых на деле не было, мнимые вещи. С одной стороны, представление посвящено стереотипам, но в первую очередь это история семьи, в которой давно нет ценностей, которые давно друг с другом не разговаривают, и собственно присутствие этого другого человека помогает наладить диалог.

В спектакле очень скабрезные шутки. Но он круто помогает выявлять махровых гомофобов. Гаснет свет в зале, темно. Там есть такой персонаж — кум-гомофоб, он кричит: «Вам Европа, Америка деньги бросила, чтобы вы с нашими людьми хрен знает что творили». И в зале начинаются аплодисменты или какой-то гул. Ты думаешь: блин, а я считала нашу публику такой прогрессивной.

В Диком театре даже если какой-то Хорт (винницкий ультраправый, уничтоживший выставку «Квантовый скачок Шевченко» — ред.) придет срывать «Кисуню» («Кицюню»), потому что мы плохо или пренебрежительно можем говорить о Донцове (идеолог украинского интегрального национализма начала ХХ века — ред.) или кого-то еще, это станет частью представления, частью действия. Ты не можешь сказать: я не готов к тому, что кто-то попытается сорвать твое мероприятие.

Был такой прецедент на «Кисуне»: подошел знакомый знакомого и говорит — у вас чуваки-радикалы сидят в последнем ряду, еще и с пивасом, наверняка будут срывать спектакль. Начался какой-то кипиш: давайте охрану позовем и так далее. Но даже если это какие-то радикалы, они купили билеты. Я не могу подойти и сказать: чуваки, вы, наверное, радикалы и будете срывать нам представление, так что выйдите отсюда. Я выхожу каждый раз перед спектаклем на сцену и приветствую зрителей, и здесь спросила: кто здесь радикально настроен, поднимите руку. Они подняли. Я сказала: если будут вопросы, можете с нами обсудить их в антракте. И все на этом было исчерпано.

Я, пожалуй, идеалистка и надеюсь на диалог, но с другой стороны, понимая, в какой атмосфере в Украине мы живем, готовность к тому, что кто-то придет срывать спектакль, есть. Как изменять общество, чтобы таких вероятностей не было или они не возникали — я пока не могу сказать.

О работе с Майклом Щуром

С командой, которая делает передачу Щура, я знакома уже много лет. Мы работали в других ипостасях, в другой жизни, на другом телевизионном проекте и сидели в разных комнатах, но встречались на перекурах.

С появлением «Щура» я долго следила по проектам «Але є одне але», «Ут-1» — это было настолько круто. Когда мне написал Женя Самойленко (креативный продюсер проекта): «Яся, ты не хочешь попробовать себя?», — первый ответ был: «Нет». Буквально за месяц до этого я давала интервью и рассказывала, что ТВ — это такая грязь, никогда больше туда не вернусь.

Но следующая фраза была: «...соведущей Майкла Щура». И я понимаю, что не могу сказать «нет», хочу себя попробовать.

Первым тестовым заданием был выход в люди. Я приставала к мужчинам на улице с вопросом о голенях и небритых ногах женщин — мол, нужно ли штрафы вводить для женщин с небритыми ногами. Меня так проперло. Собственно, тест я прошла. Далее надо было научиться работать в кадре. Если посмотреть первый выпуск со мной в качестве соведущей, то это где-то на уровне того видео, как я играла Проня Прокоповну в школьном театре. Это было ужасно, но Рома Винтонив (журналист, использующий образ Майкла Щура из «Телевидения Торонто» — ред.) замечательный партнер, и он очень поддерживал. Сейчас это абсолютный кайф.

Я понимаю, что здесь был критерий такой немножко еба****сти, наверное. То есть эпатажности.

Я в жизни более рассудительная и спокойная, чем в «Щуре». А есть какие-то вещи, которые Яся в жизни, которая в капюшоне ходит, не всегда может себе позволить. У «Щура» и социальные какие-то эксперименты или взаимодействие с людьми, табличка «ведущий» или «журналистка» добавляет большей смелости, и я себе могу позволить больше. В то же время в этой команде мне нравится, что я никогда не кто-то другой. Кроме случаев, когда играю Юлию Тимошенко.

Это в определенной степени такой снобистский интеллектуальный юмор. Мы подаем срез всего, что происходит в обществе, не только политической картинки. Благодаря многослойности и интеллектуальности этого юмора, который бывает на очень поверхностных штуках: «ха-ха, жопа Зеленского и Кивы», заканчивая какими-то цитатами из Оруэлла. Любой человек, просматривая программу, может найти систему знаков на своем уровень восприятия, и она ее зацепит.

Мы сейчас с пацанами говорили о том, что в этом сезоне у нас очень возросла молодая аудитория, ее стало больше. Если ты пройдешься по улицам и спросишь у 18-летних людей, насколько они интересуются политикой, мало кто тебе скажет, что ею интересуется, но программа благодаря другим темам подтягивает людей в политический контекст.

Боже, как меня бесило первое время, когда писали только о сиськах. Я тебе не могу передать. Я же интеллектуалка, и я вообще духовным занимаюсь, а они все о сиськах пишут. Как же мой богатый внутренний мир и все прочее? Потом поняла: ну окей, если внимание привлекает сперва моя грудь, а потом то, что я говорю, пускай будет в таком порядке. Главное, чтобы заходили транслируемые тексты.

Я знаю, когда гуглишь «Ярослава Кравченко», вылезает «Ярослава Кравченко грудь», «Ярослава Кравченко ню». Прикинь, как мне обидно. Я думала, что первое в гугле будет: «Ярослава Кравченко Дикий театр». Затем появилось «Телевидение Торонто» и выпадает «Ярослава Кравченко грудь». И ты такой: и ладно, ну чуваки.

Конечно, я не могу на это всерьез обижаться. Но когда ты выстраиваешь жизненную стратегию, имеешь амбиции закрепиться за определенной сферой, а выпадает «Ярослава Кравченко грудь», это как-то странно.

Получается, что людей, которых интересует мой размер груди, гораздо больше, чем тех, которым интересен театр, искусство. Такова реальность. Она не то, чтобы оскорбляет, скорее удивляет.

Я не чувствую в момент работы объективации себя или, возможно, даже ради результата даю себя объективировать в кадре, чтобы это дало определенный результат.

Что бы я делала со скабрезными шутками в свой адрес? Говорила бы: жуй жопу. На самом деле, ко мне в жизни с этим не подкатывают. Шутки такого рода могут быть в инстаграме, в Facebook. Такого, чтобы кто-то подошел на улице, у меня ни разу не было, хотя я хожу по улицам, езжу в метро, в трамвае. Подходят, но говорят: привет, я с тобой провожу вечер воскресенья или каждый понедельник.

Мы используем как раз все те шутки, против которых боремся, переворачивая их, когда я к мужчинам приставала на улицах, чтобы они поняли, как это происходит. Это было очень круто, потому что ты просто смотришь на человека и понимаешь, как у него вдвое глаза увеличиваются, и он такой: что? Я мужик, меня кто-то только что потрогал за задницу или шлепнул и сказал что-то об этом? Сначала это делать было не очень комфортно — впервые шлепнуть было труднее всего. А потом я вошла в такой раж, что мне еще три дня пришлось себя сдерживать.

О феминизме

Я не могу сказать, что я феминистка. Нет, пожалуй, я феминистка, но не в том ключе, как о феминистках говорят в Украине.

У нас есть очень такой демонстративный радикальный феминизм, который иногда перекошен. В нашем коллективе я приучаю людей, что нужно употреблять феминитивы. Я говорю о театре, об общении со зрителями. В этом проблема украинского феминизма — хрен объяснишь, почему не хочется стоять рядом. Вот есть группа feminism.ua, которые топят каждый раз против наших программ: вы сказали не совсем в том векторе. Но украинский феминизм — это не группа в Facebook. Украинский феминизм — это мужчины и женщины, которые понимают, что все должны быть равны, у всех должны быть свои права, и понимают, что система, которая сейчас существует — это система угнетения.

У каждого человека есть периоды, когда раз в три года, начиная с 18, ты спрашиваешь себя, кто ты сейчас. В какой-то момент я начала проверять для себя вещи, заложенные как базовый пакет воспитания. У меня был сложный бунтарский подростковый период, ирокезы, бритье налысо. «Я не пойду на ваш туризм и на вашу экономику, а пойду в театральный, я буду носить эти джинсы, а не другие».

Ты начинаешь проверять все, что в тебе заложено, что сначала воспринималось как базовые инструкции к жизни. А потом: подожди, если эти люди не понимают, что я хочу идти в театральный и развиваться в этом направлении, а говорят, что я должна идти в туризм, если не понимают, что я хочу носить такую прическу, а не другую, возможно, во всем пакете, который они мне заложили, во всей этой базовой инструкции есть какие-то погрешности?

Одни из моих отношений закончились на следующем: Яся, мы не можем быть вместе, потому что ты не умеешь варить борщ. Чувак, иди нахрен, я и не должна варить борщ. Для меня в отношениях главное — партнерство. Когда нет насилия, когда ты не должна делать то, чего не хочешь, и вы об этом можете договориться.

Сейчас я нахожусь в партнерских отношениях, где я не должен варить борщи. Но я делаю какие-то другие штуки, и все нормально, и люди общаются, а не в этих стереотипных шаблонах, как должны строиться отношения.

Мне лично никто не говорил: иди отсюда, ты девочка, ты не можешь быть тем-то, потому что ты девочка. По крайней мере в тот момент, когда я поняла, кем я хочу быть и хочу делать. Мой пол не препятствует в реализации тех или иных штук, потому что никто мне не платит зарплату в зависимости от моего пола.

Но я понимаю, что эта проблема существует. Меньшие зарплаты, недоступные профессии, дискредитация в военном секторе. Мои знакомые девушки из 39-й Женской сотни самообороны шли на фронт, где их оформляли «кофеварками» — как угодно, хотя на самом деле они были наводчицами или делали еще что-то на уровне с мужчинами. Мне, пожалуй,повезло больше .

Когда у нас состоялся [флешмоб] «#ЯНеБоюсьСказать», я для себя лично это зафиксировала как очень важный исторический момент. Мне кажется, тогда воздух был наэлектризован. Людям дали пример, что можно сказать о том, что ты скрывала годами.

После Майдана это было второе очень важное показательное движение историческое в обществе, произошел перелом.

Наше общество оказалось готовым сказать, — а соответствующие органы оказались не готовы проработать это. Я смотрела, сколько вещей о публичных людях стало известно. Если бы все эти штуки приняли во внимание...

Цель моего феминизма — донести каждому человеку, что он не должен идти по шаблону, он должен спросить себя и честно ответить, чего он хочет, в каких отношениях он предпочитает быть, и что ему самому нужно.

Я не могу сказать, что это феминизм. Это простое стремление, чтобы люди попытались быть откровенными с собой, а потом дали себе шанс жить, как им хочется.