Тюрьмы СБУ, офшоры Порошенко, убийство Шеремета — Настя Станко и Анна Бабинец о журналистике и феминизме

Настя Станко освещала события на Майдане, российскую агрессию на Донбассе, была в плену в так называемой «ЛНР». Анна Бабинец много лет освещала коррупцию, в частности, в армии. В проекте «Слідство.Інфо» (Следствие.Инфо) по соавторству Анны вышли расследования об убийствах Павла Шеремета, Екатерины Гандзюк. В 2016 году вышло расследование Анны об офшорных компаниях президента Порошенко, в 2018 году Настя вместе с коллегами выдала расследование «Тайный изолятор СБУ».

Обеих за эти сложные работы травили в соцсетях, им угрожали.

Как они понимают роль собственных расследований, что для них обеих означает «отвага» и при чем здесь феминизм — в свежем выпуске «Дорогенька моя».

«Дорогенька моя» — проект главного редактора «Громадского» Ангелины Карякиной о равенстве, ролевых моделях, многообразии, политическом и личном. О том, действительно ли сегодня женщины могут, как уверяют в популярной литературе, «иметь все и сразу» — карьеру, личную жизнь, семью? И надо ли всем женщинам обязательно «иметь все»? 

Название проекта «Дорогенька моя», с укр. «Дорогуша моя», отсылает к снисходительному обращению президента Украины Петра Порошенко к журналистке «Детектор медиа» во время пресс-конференции 28 февраля 2018 года. Это вызвало реакцию в виде флешмоба «Я тобі не дорогенька» («Я тебе не дорогуша») и широкую дискуссию о месте женщин в медийной и общественно-политической жизни.

Настя, Аня, вы на днях получили награду Международного медийного фонда за отвагу. Что значит для вас это международное признание?

Анна Бабинец: Мне позвонили с американского номера, и когда это сказали, я не поняла — я не подавалась на эту награду и вообще ничего о ней не знала. Затем прислали список вопросов, и когда я отвечала, впервые задумалась вообще, что я не просто журналист, а я женщина-журналист. Впервые это произошло со мной два месяца назад.

Я всегда считала, что я просто журналистка, как все остальные. Ты просто делаешь свою работу. Поэтому я начала думать: «О, действительно, это же, наверное, немножко иначе — быть женщиной-журналисткой».

Мужчины-депутаты могут назвать тебя не Настей, а Настенькой и это типа нормНастя Станко

Настя Станко: Позже мы встретились на другом награждении — украинском, где мы не получили наград, и обсуждали это вдвоем. Я говорю: «Аня, ты гуглила что это за премия? Я еще нет». Она говорит: «Я погуглила, это классная премия». Я говорю: «Ну ок. Раз Бабинец как журналистка-расследовательница загуглила, буду верить».

Я много раз спорила о том, что такое быть женщиной-журналисткой со своими коллегами и в парламенте, и вне его. Ты все равно принимаешь ту роль, которая уже существует. Мужчины-депутаты могут тебя приобнять, назвать не Настей, а Настенькой. Очень редко кто-то скажет Ванечка, Мишенька. И «дорогенька» я за свою жизнь слышала много раз. Быть женщиной-журналисткой — это все же по-другому, чем журналистом.

Но это все же премия за отвагу. Вы чувствовали, что делаете что-то отважное?

НС: Конечно, я делаю отважные вещи.

АБ: Я чувствую, что Настя делает что-то отважное. Первая мысль, которая приходит по поводу отваги — это когда есть физическая угроза. Наверное, все события Майдана, Крым — все, что мы прошли как репортеры, журналисты-расследователи. Самая большая отвага или какие-то определенные принципы и убеждения помогли мне с историей «Панамских документов».

Я была автором расследования об офшорах Порошенко, которое опубликовали все ведущие медиа мира.

Затем было около двух или двух с половиной месяцев постоянных атак в социальных сетях: вы во всем неправы, это все неправда. И это была «война», в которой я была чуть ли не единственной женщиной в мужском мире.

Это был Порошенко со своими юристами, почти все лидеры общественного мнения тоже были мужчины. В моем материале было три комментатора-мужчины, которые говорили, что это действительно вывод денег из Украины.

А когда мы выдали сюжет, двое из них отказались от своих слов. Они сказали, что журналистка манипулировала. Это прекрасный мужской мир, который сначала говорит, а потом берет свои слова обратно.

Это был период, когда мне больше всего помогла отвага. Тогда я пережила очень сильный стресс. Я, как автор, и наша команда чувствовали, что делаем правильные вещи — мы 100 раз проверили факты и мы правы: президент страны, которая находится в состоянии войны, не может так поступать.

И все же мои бывшие коллеги-мужчины, которые сейчас работают на сайте «Тексты», с которыми мы вместе работали, писали откровенно ужасные вещи обо мне, скидывали какие-то скриншоты, псевдоанализы. Это была такая война с мужским миром, который говорил: «Да в чем они там разбираются? Ей надо побольше мозгов. Как она может разобраться в таких материях, как офшоры? Это точно все не проверено. Как женщина могла такое сделать?».

Я вынесла для себя определенные уроки, конечно. Но это еще больше укрепило мою уверенность в том, что я должна оставаться журналисткой. Несмотря на стресс и неприятные для себя моменты, я подумала: «Нет, я должна дальше это делать, если так много мужчин воюют со мной».

Иногда меня несет, у меня адреналин — ты не можешь без каких-то вещей житьНастя Станко

Настя, ты освещала войну, была в плену, ты тоже была на Майдане, а для тебя в какой сфере проявляется отвага? В прямой физической опасности или еще где-то?

НС: Я бы взяла лозунг у батальона «Айдар», я когда-то у них была: «Слабоумие и отвага». Иногда меня очень несет, выделяется адреналин, и ты не можешь без каких-то вещей жить.

Так было на Майдане. Это опасно, ты это знаешь, но ты хочешь быть там, где опасно. Возможно, это немного эгоистично, но ты просто хочешь быть среди этого.

На войне были моменты, когда нас обстреливали, у нас гибли люди. Были моменты, когда мне действительно было очень страшно и я говорила: «Надо отсюда быстрее выбраться, ведь мы здесь можем погибнуть или нас могут очень серьезно ранить».

Мы уезжали, я говорила себе, что не хочу больше возвращаться, но проходила неделя и я ехала снова.

Но самое тяжелое было не в этих историях. Когда мы вышли из того подвала после плена, мне все писали, что я смелая. Но это в каком-то смысле черно-белая картинка: есть плохие люди и есть ты хорошая, рассказываешь смелую, честную историю.

А вот когда начинаешь браться за сложные истории — ты вспомнила те же тюрьмы СБУ, — и люди, в частности коллеги, пишут, что это заказные статьи. Это люди, которые тоже были на войне, с которыми мы делили пищу. Как так?

Они пишут, что я плохой человек, делаю плохие истории. В то же время они лгут о каких-то событиях, где мы были вместе, рассказывая их совсем по-другому.

Я им звонила и спрашивала: «Ребята, почему так? Это же было совсем не так».

В такие моменты ты готова сдаться, потому что ты перестаешь понимать и начинаешь думать: может, я не права? Начинаешь корить себя, потому что все мы люди, которые могут сомневаться.

Очень разная история — быть автором и редактором. Я, как редактор, например, готова всегда поддержать журналистов, если точно знаю, что они правы.

А когда ты сам автор, то начинаешь сомневаться, должен быть другой человек, который скажет: «Все нормально». Ты можешь сойти с ума. Поэтому без такой поддержки трудно.

Я перестала вести Twitter там, кажется, 150 тыс. подписчиков. В Facebook какое-то время ничего не писала. Не то чтобы я не могла этого читать, мне не хотелось, чтобы моя мама это читала, потому что она звонила и говорила: «Настя, ну что они такое пишут?». Я чувствовала, что моей маме больно, мама этого не выбирала. Поэтому ты думаешь о своей семье. Почему она столкнулась с этим?

Когда ты варишься в этом мире, ты начинаешь думать: может все правы, а я не права. От этого можно сойти с умаАнна Бабинец

Жаловаться вы бы точно не стали. Но очевидно есть ситуации, в которых надо попросить о помощи или сказать: «Я не могу с этим сам или сама справиться. Где та грань, когда ты понимаешь и можешь сказать: «Мне нужна поддержка»?

АБ: К счастью, у меня были единомышленники, журналисты с которыми мы вместе работали над этой историей. Очень большую поддержку мне давали международные коллеги — руководитель организации ОCCRP (Объединение СМИ и отдельных репортеров, которые занимаются журналистскими расследованиями в Восточной Европе, на Кавказе, в Средней Азии, Латинской Америке и Африке — ред.) Дрю Салливан писал письма в «Детектор медиа», писал письма в нашу поддержку потому что, когда ты варишься в этом мире, ты начинаешь думать: может все правы, а я не права. От этого можно сойти с ума.

Когда собирается какой-нибудь совет медийных экспертов, который вызывает тебя, как на судебное заседание, читает драфт твоего сюжета спрашивает, почему вы взяли того эксперта, а не другого.

Это как физическое препарирование материала. Это интимная вещь между тобой и редактором — отбор экспертов, подходы.

А здесь собирается 30 важных медийщиков с какого-то только что придуманного медиа совета, которые спрашивают тебя, почему здесь предложение заканчивается так, почему здесь двоеточие, а здесь нет эксперта.

Можешь сойти с ума. Поддержка нужна ежедневно от друзей, близких, от коллег. К счастью, мои родители понимают, чем я занимаюсь и они не будут мне говорить «перестань это делать». Я помню, как Паша Шеремет просто шел и говорил: «Молодцы, вы все хорошо делаете».

НС: Когда ты получаешь награду за отвагу, то это тоже предполагает, что ты не просишь о помощи. Ты или играешь роль слабой женщины, которой всегда нужна помощь и она немного подыгрывает иногда — «ой, а помоги мне, я женщина», или она играет роль «мужика», который все может, очень отважного, которому никакая помощь не нужна, которого никто не сломает.

Призывы типа «друзья пришлите мне лучики добра» — я никогда не писала. Но поддержки в нашем мире журналистики не хватает.

Вы, наверное, замечали, как происходят атаки против мужчин-журналистов и против женщин — они явно отличаются. Вокруг атак на женщин и буллинга много сексуализированного контекста.

АБ: Я даже не буду говорить о всех этих извращенных вещах, но всегда прежде всего ставятся под сомнение любые интеллектуальные способности, особенно когда речь идет о сложных материях, в которые «женщинам лучше не лезть».

Что с этим делать? Я не спорю, не считаю нужным кому-то доказывать свои интеллектуальные способности. Я воспринимаю это как часть своей работы. Они пытаются найти слабые места, оскорбить, угрожают. Это китайская теория об одной тысяче маленьких порезов. Здесь тебе говорят о ребенке, тут тебе о том, что ты с кем-то спала, здесь еще что-то и в конце концов найдется слабое место, из которого вытечет больше крови.

Я это воспринимаю именно так.

У заместителя главного редактора был один вопрос: «Ты же выйдешь замуж, забеременеешь, я буду посылать тебя в Чернобыль, а ты скажешь: я не могу, потому что беременна»Настя Станко

АК: А почему так?

НС: Мне кажется, что это до сих пор мужской мир. Женщины не напишут женщине, лучше бы ты борщи варила? А мужчина напишет. Журналистке и волонтеру Оле Решетиловой, которая написала о том, что «Молоты» взрываются из-за неисправности, писали «лучше бы ты борщи варила, а не разбиралась в молотах». Это «нижеплинтусная» дискуссия, но об этом не надо молчать.

Журналистку Катю Сергацкову травили, и за детей и за то, что она россиянка.

Всегда, когда тебя травят, это не касается предмета дискуссии. Предметом дискуссии может быть расследование, материалы.

Но когда начинают говорить о твоих детях, муже, бойфрендах, друзьях, родителях, откуда ты, на каком языке говоришь, как выглядишь и так далее — это уже другая история.

Я мечтаю о времени, когда будет возможность вести профессиональную дискуссию, когда меня будут воспринимать как журналистку, а не как женщину в первую очередь.

У меня были два ужасных момента в карьере. Первый — когда я пришла на Первый Национальный в 2008 году. Заместитель главного редактора, принимая меня на работу, не очень много задавал вопросов, но один у него был: «Ну ты же встречаешься с кем-то? Выйдешь замуж, забеременеешь, я буду посылать тебя в Чернобыль, а ты скажешь я не могу в Чернобыль поехать, потому что я беременна».

Я не знала, что ответить, мне был 21 год. Я не была к этому готова. За 11 лет карьеры я видела мужчин, которые не были готовы ехать туда, куда я хотела поехать. И знаете, что я заметила? Очень часто, когда дело касалось военных тем, меня травили мужчины, которые сами почему-то не решились пойти воевать. И я понимаю, что этими патриотическими комментариями они думают, что защищают страну, это их фронт работы, фронт войны — они пишут комментарии, а главный враг ты. Я не обижаюсь.

Когда я познакомились со своим будущим мужем, я ему говорила: как только станем ближе, я тебе объясню разницу между СУ-25 и СУ-27Анна Бабинец

АК: Аня, я до сих пор помню твои работы в проекте расследований на ТВi «Восклицательный знак» — твои расследования об Укроборонпроме. Я тогда думала, как ты этой темой занимаешься? Как тебе доверяют эту информацию?

АБ: Я начала расследование по теме армии еще 10 лет назад, когда вообще никто не интересовался ей. Это был и Укрспецэкспорт, и вообще состояние армии. Первое расследование, которое я делала, было о состоянии авиации в Украине. Мы обнаружили, что только два истребителя поднимаются в воздух, потому что все остальные стоят, они не работают.

Сначала я где-то год исследовала, искала экспертов, источники в самой армии, в Генштабе. Как ни странно, но мне военные мужчины нравились. До этого я долго занималась политической журналистикой — это были люди, от которых никогда ничего конкретного не добьешься, они все время говорят неправду, выкручиваются. Меня это утомляло.

А занимаясь армией, я общалась с людьми, которые четко говорили о том, что есть. А если они не могли рассказать, они говорили — нет.

Но была одна вещь. После знакомства с моим мужем я говорила ему, что когда мы станем более близкими — я тебе объясню разницу между СУ-25 и СУ-27. Так вот многие мужчины из армии думали, что я не понимаю, о чем они мне рассказывают. Они рассказывали все в подряд и думали: «Да все равно она не поймет». Особенно когда я доходила до каких-то генералов, министров. Они очень расслаблялись, рассказывали все это, а потом, когда что-то получалось, они начинали меня ненавидеть, слать письма на ТВi, что это какой-то засланный человек.

АК: Получается наоборот тебе определенным образом это помогало?

АБ: В начале это помогало, ведь многие мужчины не верили, что я могу что-то понять и они все рассказывали, приносили мне документы, потому что думали: «Ну что, жалко документы принести? Все равно там ничего не ясно».

АК: У тебя в команде, по-моему, преимущественно женщины.

АБ: В основном женщины. И в других командах так же. И уже сейчас, когда они приходят и задают вопросы, мало кто из спикеров ставит под сомнение, что эта женщина что-то поймет.

НС: У меня была ситуация, когда меня выгнал на мороз полковник, увидев, что я одна женщина в блиндаже. Это было в начале событий в Дебальцево. Он сказал, что женщине не место на войне, как и на корабле. Он думал, что место женщины возле семьи, а здесь опасно, то, что она здесь — это какая-то глупость, неадекватность. А те ребята военные, которые нас пригласили, конечно, промолчали, потому что они подчиненные, потому что есть иерархия.

Были неприятные моменты также во время истории с «промкой», когда тебя не готовы защитить и понять. Наверное, мужская солидарность бы больше проявилась в этой истории.

Мне кажется, что женщинам все еще трудно. Недавно я говорила с подругой журналисткой. Она — мать-одиночка, которая воспитывает сына. Она говорит: знаешь, чтобы поехать в командировку, нужно, чтобы мама приехала и побыла с моим сыном, только в таком случае я могу поехать. Это какая-то сложная менеджерская цепочка, где ты должен все это решить, потому что дети — это больше твоя история. При таких обстоятельствах делать журналистскую карьеру не так уж и просто.

АК: Аня, у тебя дочь, ей сейчас четыре с половиной года, и ты продолжаешь работать в бешеном темпе. У тебя целая команда, которая работает в цикле расследований, которые выходят один за другим. Я не спрашиваю, как ты это совмещаешь — очевидно, что совмещаешь. Но что для тебя является определяющим фактором, который тебе помогает это все совмещать?

АБ: Это очень сложная логистическая история. Моя мама и мама мужа живут за Киевом, поэтому если надо организовать поездки, командировки, это всегда очень сложная система логистики. Я стараюсь сделать все, чтобы не работать на выходных. То есть по крайней мере один день в субботу, чтобы я не работала. Это не значит, что я выключаю телефон, но я стараюсь один полный день в неделю посвятить ребенку. Запланировать что-то с ним, пойти куда-то вместе.

Когда мы завершили работу над одним из последних фильмов — об убийстве Екатерины Гандзюк — я взяла четыре дня отпуска и поехала с ребенком и со своим папой отдохнуть за границу. Когда ты заранее знаешь, что будет трудно, будет перенапряжение, стресс от работы, и знаешь, что позже будет целых пять дней с ребенком. Это в основном вопросы логистики. Это не невозможно.

Настя, тебе приходилось выбирать или думать над тем, что ты должна делать выбор в пользу семьи, личного или профессионального?

НС: У меня есть эта правильная галицкая семья, в широком смысле слова семья, то есть не только мои родители, но и дяди, бабушки. Конечно же это история, где твои достижения — награда, например, — блекнут по сравнению с тем, что тебе 33, а ты до сих пор без детей.

Мой муж был очень активным на Майдане, потом у нас был разговор о том, что я должна быть больше с ним. Он много пережил, был ранен на Майдане, его близкие друзья погибли там. Это была очень сложная для него история, и мы говорили о том, что я должна быть больше с ним. Вместо этого я была в этом водовороте как журналистка.

Вопрос — кем ты должна быть: боевой подругой? Или двигаться в собственном направлении, и у тебя есть на это право. Мне кажется, что мужчинам всегда трудно, особенно, когда есть реальная опасность для женщины, они пытаются из этого вырулить, и порой бывают разговоры о том, что, возможно, не стоит обсуждать.

Но разговоры о том, когда заводить детей и надо ли их заводить вообще, и беспокоиться из-за того — у тебя такое бывает?

НС: Я не могу сказать, что беспокоюсь. Мне кажется, как и Ани, что все можно спланировать на самом деле. Временами мне приходится менеджерить кучу всего за раз. Я думаю, если другие справляются с этим, то и я могу. Но, знаешь, мне кажется, важно проговаривать опыт других — ага, она может, значит и я могу. Я к ней пойду за советом. Вот наши коллеги — вспоминаю Катю Сергацкову, Юлю Банкову, которые приносили детей на работу.

Какие среди ваших историй стали для вас самыми сложными и почему?

АБ: Наверное, самой сложной историей было расследование об убийстве Павла Шеремета. Потому что, во-первых, я знала Павла. Потому что это также личное. Это не охота на воров, которые спрятали деньги в офшорах.

Мы были знакомы и мы хотели найти людей, которые это сделали. Эти эмоции добавляли ускорения и мотивации. Но с другой стороны, ежедневно надо было собираться и просто работать, быть журналистом, собирать видео с камер наблюдения.

Это был мой первый серьезный опыт глубокого расследования, по сути, попытки раскрыть убийство, ведь до этого были в основном коррупционные вещи. Это была работа в международной команде. Сегодня я снова была недалеко от места, где убили Павла. Я до сих пор не могу воспринимать этот район просто как район Киева. Я знаю, где и как расположены камеры, что они снимают, какие из них снимают, а если нет, я знаю все учреждения.

Прошло три года, многое меняется, но я до сих пор не могу в этом районе расслабиться. От точки, где взорвалась машина, и в радиусе 5-ти километров. Это была очень тяжелая история.

Мы брали видео с камер наблюдения, пытались отследить — это работа настоящих следователей. Как мы потом выяснили, нам удалось найти много вещей, которые не нашли следователи. Полиция захотела с нами кооперироваться после этого, сотрудничать.

Это был очень масштабный проект со многими вызовами для меня — и личными, и профессиональными. После этого фильма мы подумали, что хотим делать именно фильмы-расследования. Они дают возможность глубоко исследовать проблему и это всегда вызовы для нас как для журналистов.

Невозможно эту историю закрыть еще и потому, что мы до сих пор не знаем, кто убил Павла. Это расследование отметили многими наградами на международном уровне, но неоднозначно восприняли в Украине, в частности в среде медиаэкспертов, журналистов, и за эту работу раскритиковали «Слідство». Вас упрекали, что вы не предоставили информацию полиции. Аня, как ты отнеслась к этой реакции?

АБ: Достаточно спокойно. Мы — журналисты, сделали свою работу в соответствии со всеми правилами и стандартами. К сожалению, ситуация сложилась так, что мы не можем доверять правоохранительным органам. Было очень много вещей, которые мы приносили и отдавали, я была на многих допросах по результатам расследований, мы все рассказывали. У меня даже было ощущение, что они у нас выспрашивают схемы, чтобы потом ими пользоваться.

Как ты думаешь, почему мы до сих пор не знаем, кто убил Павла?

АБ: Я думаю, что все же это история, с которой связаны спецслужбы какой-то из стран. Я до сих пор не могу сказать какой — Украины, России или Беларуси.

Были ли вовлечены в это дело спецслужбы нашей страны, я сказать не могу, но мне кажется, что без прикрытия здесь не обошлось.

Не хочется проводить параллелей с убийством Георгия Гонгадзе, и все же мне кажется, что это долговременная история. Ответ на нее, возможно, когда-нибудь узнаем, но не усилиями простого профессионального расследования.

По поводу компетенции полиции у меня тоже есть большие сомнения. Мне кажется, что она искусственно тормозила дело, когда его можно было раскрыть. Наверное, там задействованы очень большие политические интересы.

Даже сейчас, если вбить мое имя и фамилию в поиск, одними из первых появятся тексты под названием «Станко — трижды враг Украины»Настя Станко

Настя, с чем связана твоя самая сложная история и в чем ее сложность?

НС: Это не расследование, а репортаж из промзоны Авдеевки в 2016 году, где погибли военные, один фактически у нас на руках. То есть она была плоха тем, что это произошло на наших глазах, на наших руках, и мы пытались его спасти.

Но это очень человеческая история. Я была в каком-то шоковом состоянии, а потом выяснилось, что нас еще и обвинили в перевозке российской «шпионки», журналистки «Новой газеты», у которой были все аккредитации Службы безопасности Украины, она проехала с этой аккредитацией многочисленные блок-посты. А получилось так, что я якобы под юбкой ее привезла. Кроме того, речь шла о том, что мы какие-то позиции военных открывали — из-за этого появилось много заказных статей.

Даже сейчас, если вбить мое имя и фамилию в поиск, одними из первых появятся тексты под названием «Станко — трижды враг Украины» или что-то подобное.

То есть эта история была сложная со всех сторон. Мне приходилось звонить в течение месяца военным на передовую и говорить: «Привет, слушайте, вы там начитались всего, но это все не так». То есть людям, которые мне всегда доверяли, а таких было много, я должна была звонить и объяснять, оправдываться. Для меня эти люди были важны, я хотела, чтобы они правильно все это поняли.

Очень часто передо мной до сих пор стоят истории еще с 2014-го года. Это были худшие моменты моей профессиональной деятельности — мне звонили мамы, жены и девушки погибших. И именно я должна была сказать им эту ужасную правду.

Но я не обязана этого делать, я не знаю, как это сказать, и я не хочу быть человеком, который приносит эту новость.

Эти моменты до сих пор самые важные из всего того, что было, и они, наверное, будут жить со мной всегда.

Тот факт, что вы получили не одну международную награду и признание важных международных институтов, но не украинских — о чем вам говорит?

АБ: Мне кажется, что как раз эта награда за отвагу подтверждает то, что у нас в Украине очень небольшие шансы на признание. Я смотрела, каких женщин они награждают — это обычно страны вроде Судана.

Это в основном женщины, которым трудно в своей стране, которых часто свои страны вообще вытесняют. К счастью, мы не вытеснены из своей страны, но здесь у нас нет шансов получать подобные награды.

АК: Можете ли вы себя назвать феминистками? Как вы вообще понимаете феминизм?

НС: Я себя не считаю феминисткой. Но недавно я горячо спорила с моей младшей сестрой, которая занимается еще более творческой профессией. Она закончила академию искусств во Львове, занимается малой скульптурой, ее бойфренд тоже скульптор — они живут в таком полу богемном мире, где все очень открыты.

Она говорит: «Я считаю что феминизм — это глупость, потому что я никогда не сталкивалась ни с какими проблемами, притеснениями и т.д». Я ей за 10 минут объяснила, в чем она не права, в чем она сталкивалась с проблемами, и сказала: «Ульяна, посмотри на мир немного шире, ты сидишь в своем очень узком, неуютном мире и тебе кажется, что все по-другому, но это не так».

Я отстаиваю права женщин, не терплю когда к другим женщинам относятся плохо. Никогда не разрешаю публично унижать, стараюсь об этом не молчать.

АБ: Я не могу сказать, что я серьезно сталкиваюсь с такими проблемами. Возможно, потому что я занимаюсь журналистикой, в частности расследованиями и надо быть воинственной во всем.

Я бы, наверное, сказала что я пассивная феминистка. Любую дискриминацию, которую я вижу по какому-либо признаку, я буду стараться побороть всеми своими усилиями, знаниями, опытом. Но сказать, что я воинствующая феминистка, пока, не могу.